– Баб Валь, мороженое привезли, не знаете? – спросил Колька.
– Ишь, ты, мороженое ему! Огурцы маринованные будут давать, болгарские, а он – мороженое. Очередь на час, не меньше. Не достоитесь ведь, шли бы отсюда, не путались под ногами.
– Достоимся! – сказал Женька, – подумаешь, час. Я за черешневым компотом еще дольше стоял, зато три ящика дали, маме, сестренке и мне.
Колька и Женька сидели на лавочке за углом магазина, напротив входа в клуб.
– Ну, как мороженое? – спросил Женька, облизывая край обертки.
– Нормальное. Но эскимо лучше. Я на ВДНХ когда был…
– Знаю, знаю, – перебил Женька. – Ты его там килограмм целый съел, и у тебя заболело горло.
– Что, думаешь, вру? – обиженно спросил Колька.
– Может, и врешь. Стала бы тебе мать целый килограмм покупать.
– Да ты у нее сам спроси, если мне не веришь! Ну, может не килограмм, а полкило точно.
– Полкило! Полкило, это другое дело. Говорят, когда гланды вырезают, тоже полкило мороженого дают.
– Фигня, – убежденно ответил Колька. – Зинке вырезали недавно, ну, Каблуковой, которая в город переехала… Ничего ей не давали, в горло шприцом укололи, и все.
– Да не у нас дают, а в Москве.
– Ну, в Москве. В Москве конечно дают. Там этого мороженого знаешь, сколько!
– Гляди, автобус! – вдруг сказал Колька.
– Что я, автобусов не видал?
– Это тот, в котором мультики показывают. Помнишь, в начале лета приезжал?
Колька посмотрел на недоеденный пломбир и вздохнул.
– И зачем мы это мороженое покупали? Знали бы, что автобус приедет, лучше бы билеты купили.
– Кто ж знал?
– Кто ж знал… – передразнил Колька. – А все ты! Прибежал, разорался – давай быстрее, пока все не расхватали! Вот тебе и быстрее. Ладно, пошли хоть на автобус посмотрим, раз на билеты денег нет. Может, он и показывать ничего не будет, просто так заехал.
Тупомордый ЛИАЗ вырулил на площадку перед магазином, и остановился у ржавой трансформаторной будки.
Сверкающий, словно жар-птица, автобус манил в свое загадочное нутро. Стекла были закрашены картинами из мульфильмов – Незнайка в синей шляпе с огромными полями, перепуганный бегемот, провалившийся в болото, улыбающийся Емеля на печи, Буратино с золотым ключиком в руках, Самоделкин на крошечной гоночной машине, и смеющийся Чипполино рядом с обозленным сеньором Помидором.
Водитель вылез из кабины и захлопнул за собой дверь. Он достал пачку «Казбека», прикурил и с наслаждение затянулся.
Колька посмотрел в его усталое лицо, и ему сразу стало ясно, что крутить баранку такого автобуса – дело нелегкое.
– Дяденька, сколько билет стоит?
– Десять копеек, как обычно.
– А когда будете мультики показывать?
– Скоро. Как зрители соберутся, сразу и начнем.
Слух об автобусе промчался по поселку быстрее, чем Юрка-гонщик на своем спортивном велике, и через десять минут вокруг уже собралась толпа.
Водитель, он же киномеханик, он же и билетер, пропускал в салон счастливчиков, оказавшихся ближе к двери, выдавая каждому по билету.
Потом он залез в свою кабину, задернул ее черными плотными шторами, и запустил киноаппарат.
– Вот если бы я был киномехаником, я бы сто раз смотрел, и мне не надоело, – сказал Женька.
К автобусу подошел Шура Опейка, а за ним, как всегда, Костян и Пашка.
Шура заворожено слушал обрывки мелодий, верещанье мультяшек и смех зрителей за дверями, а Костян и Пашка внимательно разглядывали сбившуюся в стайку очередь.
– Эй, пацанчик, – наконец определился Костян. – Хочешь два раза мультики посмотреть?
– У меня всего десять копеек.
– А ты выиграй. Будет двадцать.
– Как же, у вас выиграешь.
– Чудак человек, да все по-честному. Ты нам монету в руки даже не дашь, издалека покажешь, и все. Шура и ошибиться может.
– Когда это он ошибался?
– Ошибался. Недавно сорок копеек проиграл. Пашка, скажи!
– Проиграл, факт. Он вообще часто стал проигрывать. Скоро, наверное, вообще перестанет играть. Он у меня уже в долг брал. Ну, че, слабо сыграть?
– Кому слабо?
– Тебе.
– Мне слабо?
– Конечно тебе, кому же еще.
– Эй, парни, хватит мальчишку на слабо брать, – подошел к ним водитель, вылезший из кабины покурить.
– Он пришел мультики посмотреть, а вы у него деньги вымогаете. Нехорошо это.
– Кто это вымогает? Ты, дядя, чего? Угадал – получил, не угадал – значит, не повезло. Никакого жульничества. Все по-честному.
– По-честному? – покачал головой водитель.
– Честность и игры на деньги вместе не водятся. Либо первое, либо второе.
– Может, ты и доказать можешь, что мы дурим? И объяснить, как мы это делаем? – переглянулись Пашка и Костян. – Тогда сыграй с нами. Докажи.
– Ладно, – вдруг согласился тот. – И как вы играете?
– Да очень просто. Шура будет угадывать, какого года у тебя монета. В руки ты ее нам не даешь. Решкой не показываешь. Вот такая игра!
Водитель достал десять копеек и положил ее на ладонь.
Колька стоял рядом и зачарованно вглядывался в блестящий на солнце герб с колосьями пшеницы и крохотным земным шаром.
Ему было жалко доброго дядьку-киномеханика, заступившегося за совершенно незнакомого пацана, но он знал, что выиграть у Шуры не может никто.
Шура Опейка задумался, шевеля губами, и глухо пробормотал:
– Шестьдесят первый.
Водитель перевернул монету и насмешливо посмотрел на Костяна.
– Шестьдесят пятый. Вы проиграли. Платите.
Шура Опейка что-то промычал, Костян, не веря глазам, вытаращился на монету, а потом заорал:
– Мухлюешь, мужик! Ты монету подменил, Шура никогда не ошибается.
– Никогда не ошибается только Бог. Хотя, наверное, и у него это случается. Платите, ребята.
– Давай еще раз. Теперь ты нас не обдуришь.
– Вы сначала свой проигрыш отдайте.
– Да вот, забирай. А деньги у нас есть, не волнуйся. Играем!
– Ну что ж, играем, так играем.
Когда они спустили все подчистую, Шура что-то замычал, и схватил водителя за грудки. Тот оттолкнул его и спокойно сказал:
– Парни, когда вам проигрывают, все по-честному? Ну, так и сейчас все по-честному. Успокойтесь, и идите домой.
– Слушай, мужик, я не знаю, как ты это сделал, но лучше верни деньги. Ты их не мог выиграть! Облапошил нас дуриком, а мы этого не заметили. Вот Шура играет без обмана, просто он знает, и все тут. А ты не можешь знать, значит, ты нас просто наколол.
– Идите отсюда, парни. И не играйте больше в эту игру, мой вам совет, все равно добром это не кончится.
– Да пошел ты со своими советами! Не вернешь деньги? Ну, тогда пеняй на себя!
Костян и Пашка отозвали из толпы пятерых пацанов. Колька их знал, все они учились в его школе, в шестом классе.
Парни пошептались, и разбежались в разные стороны.
Первым вернулся Витька Лебедев с отцом.
– Вот он, – канючил Витька, семеня впереди, – это он нас в деньги обыграл, последние десять копеек забрал, как мы теперь билеты купим?
Отец Витьки работал в порту такелажником, и в поселке у него было прозвище Мишка-грузчик.
– Слышь, гражданин, деньги верни моему сыну, совесть поимей, с детьми связываться!
– С какими детьми? – удивился водитель. – Я у вашего сына ничего не брал.
– Брал он, брал! Выиграл у меня, выдурил мои деньги! И у остальных тоже!
– Зачем же ты обманываешь? Я ведь к тебе даже не подходил.
– А к кому подходил? – спросила Петькина мать, продавщица из школьного буфета, тоже прибежавшая заступиться за любимого сыночка.
– К нам – сказал Костян, – сначала он у нас все деньги выиграл, а потом у них. И нам тоже пусть все вернет!
– Гражданин, верни детям деньги, я тебя очень прошу – нервно сказал Витькин отец, и повел плечами, – а то ведь и нарваться можно.
– Нарваться? На что?
– Да на неприятности, на что же еще, – тот показал квадратный костлявый кулак. – А такой неприятности, как эта, можно и не пережить. Стоит ли рисковать?
– Понятно. Я вам еще раз говорю, что никаких денег я не брал, и не выигрывал. По-крайней мере, у ваших детей.
– Ага. А у Шуры Опейки, значит, выиграл?
– Может быть. И какое это имеет значение?
– Хватит изворачиваться! – заорала Петькина мать. – Стоит тут, культурным прикидывается, а сам у детей деньги отбирает! Я сейчас весь поселок соберу, мы тебе такое устроим, что дорогу сюда забудешь, крохобор! Верни деньги!
Водитель обвел взглядом собравшихся и вздохнул.
– Ну, что же. Тогда давайте решим так. Я бесплатно покажу вашим детям мультфильмы, а в виде извинения за то, что я… выиграл у них деньги, сеанс будет только для них. Сколько вас всего? Пятеро? Ну, и вас трое, – кивнул он Шуре, Костяну и Пашке.
– Э, а нам ты больше должен!
– Хорошо, – кивнул водитель. – Сразу после сеанса и рассчитаемся.
Когда из салона вышли все зрители, он улыбнулся:
– Ну, занимайте места. Милости прошу!
Последними входили Пашка и Костян.
Шура Опейка поднялся на нижнюю ступеньку, и вдруг спрыгнул на землю и попятился.
– Шура, заходи, – позвал Пашка, но Шура замычал, и отошел к трансформаторной будке.
– Шура, ты чего? – спросил Костян.
– Ладно, не хочет, не надо! – ответил за Шуру Пашка.
– Все зашли? – крикнул из своей кабины водитель.
– Все! – заорали из салона. – Крути кино, кинщик!
Когда сеанс закончился, и в салоне стало совсем тихо, двери автобуса почему-то не открылись.
Толпа начала шуметь сначала приглушенно, а потом все громче и громче.
– Пойдем, в кабину постучим, – подтолкнул Колька Женьку в бок.
– Может, он там уснул?
Они постучали в дверь, но никто не отозвался.
Колька вскарабкался на подножку.
– Поддержи меня, попробую открыть.
Он открыл водительскую дверь, и заглянул внутрь.
Там, на высокой подставке, стоял киноаппарат. Луч света вырывался из объектива, исчезая в квадратном окошке, торопливо крутилась перемотанная бобина, хлестко щелкая концом пленки.
Кабина была пуста.
– Тут никого нет!
Первым прибежал Мишка-грузчик. Он залез в кабину, и открыл оттуда дверь салона.
Толпа ворвалась в автобус и тут же в страхе подалась назад.
В салоне было пусто.
– Куда он дел моего сына? – закричала Петькина мать. – Верните моего ребенка!
– Это не автобус! – заорал кто-то, – это западня для похищения людей!
– Милицию! Скорее вызывайте милицию!
Когда приехал милицейский газик, весь поселок собрался возле автобуса, окружив его плотным кольцом.
Из машины вылез Сан Саныч, начальник отдела милиции поселка, и старшина Стаценко.
Они протиснулись сквозь толпу, и обшарили автобус вдоль и поперек, а старшина Стаценко даже пролез под ним, но так никого и не обнаружил.
Тогда они начали опрос свидетелей. Ответы сводились к одному и тому же:
– Сначала они всемером зашли в салон, водитель прошел в кабину, закрыл двери и начал показывать мультики. А когда мультики закончились, в автобусе никого не было.
Последним, к кому подошел Сан Саныч, был Шура Опейка, стоящий возле своего ящика с шишками.
– Ну, а ты что можешь сказать по этому делу?
Шура, глядя по своему обыкновению на ползущие над поселком облака, молчал.
Старшина Стаценко схватил его за подбородок:
– Тебя спрашивают!
– Дяденьки! Купите фыфки! Пять фыфек – три опейки, десять фыфек – пять опеек!
На следующий день Колька сидел на скамейке во дворе и снимал перочинным ножом кору с ивовой ветки. Он делал стрелу для лука.
Мать строго-настрого запретила ему выходить со двора.
Весь поселок был напуган вчерашним исчезновением детей, найти которых никто уже не надеялся, да и искать их было негде, разве что в оставшемся стоять у магазина автобусе, возле которого выставили милицейский пост.
Сзади захрустел гравий.
Кто-то шел по тропинке.
Колька обернулся, и увидел красные уши Шуры Опейки, взгляд почему-то всегда сначала цеплялся за них, а потом уже за самого Шурку.
– Тебе чего?
– Кладбище, – промычал Шура.
– Какое кладбище?
– В подвале. Надо на кладбище.
– Зачем? – оторопев, спросил Колька.
– Чтобы похоронить. Пошли.
Шура Опейка вытащил из кармана пригоршню раковин, шевеля мокрыми губами, отсчитал семь штук. Немного подумав, он добавил еще одну, восьмую, а остальные, широко размахнувшись, выбросил на дорогу.
Войдя в подвал, Шура Опейка встал на колени, закопал раковины в землю, и нагреб над ними маленькие холмики.
Через неделю Шуру Опейку нашли на берегу бухты. Он лежал на спине, весь какой-то скомканный и изломанный после падения с обрыва, с пробитой головой, и его мертвые окровавленные глаза, казалось, все еще рассматривают то ли парящих в небе чаек, то ли еще что-то выше, за облаками.
Рядом с ним валялась смятая фуражка, в которую кто-то бросил пригоршню медных монет.
Инкубатор
Валентин Гусаченко, Владимир Ермаков
Проект «ПослеSLовие…»
17 февраля, 1600 год, четверг, полдень
Впервые в жизни он не боялся. Не боялся боли, не боялся криков и проклятий, не боялся будущего. Да и к прошлому, чего скрывать, относился без должного уважения – безответное «вчера» на поверку оказалось стервозной, капризной сукой в бархатной мантии. Шесть лет остались позади, и теперь он точно знал, что роковой час совсем близок. Ведь яркий шарик, на который он уставился, вскарабкался высоко в зенит, нарочно сворачивая шею. Раскрасневшееся светило уже с удовольствием поджигало небосвод огненными стрелами. И очень скоро почти такие же языки коснутся его голых стоп.
Филиппо совершенно не знал молитв и не признавал чужих богов, кроме пяти элементов, которые, как ему казалось, выстраивали всё Мироздание. Через пару минут он познакомится с одним из них, самым жарким и самым необузданным. А затем его прах развеет другой элемент, свободнее которого нет в природе.
Ветер, взъерошив волосы на макушке, нетерпеливо свистнул над ухом.
Но он молился. Молился, как мог. Вовсе не об искуплении грехов или спасении растоптанной души. Напротив. Его просьбы были о скорейшей смерти, ибо лишь она одна даровала победу над ненавистной Церковью. Древние записи не врали, и Платон действительно подошёл очень близко, а после него многие другие. Но у афинского старика не было того, что появилось на свет три с половиной века спустя вместе с юным пророком. Филиппо же смог найти это. Найти и надёжно спрятать там, где последователи Креста никогда не подумают искать. Именно поэтому лишь смерть станет надёжной печатью его устам.
Римская площадь Цветов ждала.
В тот момент, когда дух философа вознёсся над толпой, и сгоревшая плоть горьким пеплом поднялась в воздух, Папе Клименту VIIIс ничтожным опозданием принесли тайное послание. Буквально через секунды челюсть и морщинистые папские кулачки сжались с такой мощью, какой нельзя было ожидать от хрупкого святоши. Величайшая реликвия христианской Церкви была утрачена навсегда. Ведь единственный, кто мог знать о ней, только что отдал душу Богу.
16 февраля, 2279 год, воскресенье, утро
Джакопо Ламбертини которое утро подряд просыпался раньше, чем небесный диск являл свой огненный лик из-за горизонта, и подолгу размышлял до самого рассвета. Тем не менее, с балкона папских покоев – одних из множества в огромном дворце – приютивших старца на минувшую ночь, этого нельзя было видеть. Однако, лёжа на необъятной кровати, Отец Римской католической Церкви точно знал: символ побеждённых почти две тысячи лет назад на первом Никейском Соборе язычников, забытый, втоптанный в пыль веков, всё равно взойдёт. Символ, добраться до которого казалось нереальным. Космический объект, исследовать который было просто невозможно. Когда-то невозможно. Но мельница времени всё смалывает в мелкую крошку прошлого, в муку.
Последние несколько веков Ватикан был в числе первых, кто получал важнейшие новости, сорвавшиеся с людских уст в любом из уголков света. Именно сюда прилетела первая весточка о поступи эпидемии смертоносного змеиного гриппа, переплюнувшего бубонную чуму, в две тысячи тридцать шестом. Именно здесь хранились первые экземпляры органических процессоров. Именно духовенство Ватикана стало хранителем тайны существования новых источников неисчерпаемой энергии вакуума, которые должны были прийти на смену устаревшим ионным и фотонным двигателям и полностью перекроить современную политическую карту мира.