Парторгом, по рекомендации «сверху», стал начальник цеха какого-то харьковского завода. Его партийная кличка была Павел Иванович. К пиджаку его была прикреплена звезда Героя Социалистического труда, но не крепко, потому что во время поездки он, снимая пиджак, перевешивал звезду на рубашку, а, снимая рубашку, цеплял её к майке. Подозреваю, что когда он шёл в душ, то цеплял эту награду к соску.
Павел Иванович тут же провёл политинформацию о происках международного империализма и воззвал к постоянной бдительности и строжайшей дисциплине. В поезде он обошёл все купе, как командир обходит окопы перед боем: открывал дверь, оглядывал накрытый столик с обязательной бутылкой водки, и спрашивал:
– Как самочувствие?
Ему хором отвечали «Прекрасное!» и наливали стакан водки. Он выпивал его и давал последнее наставление: «Своих еб-ть, полячек не трогать!». После этого, с чувством выполненного долга, входил в следующее купе, где выпивал очередной стакан и давал такое же указание. Причём, он это говорил и в присутствии женщин, тем самым, даря им перспективу.
В Варшаве, в гостинице, наш парторг требовал, чтобы на завтрак все шли вместе, парами. После ужина удерживал всю группу за столом и, когда вступал оркестр и посетители ресторана шли танцевать, озорно подмигивал:
– А ну, братцы, давайте их перекроем!
И громко затягивал «Из-за острова на стрежень…». Ему начинали подпевать. Танцующие парыудивлённо и недовольно оглядывались на певцов, а Павел Иванович истово дирижировал и похохатывал:
– Как мы их, а!?
Однажды он остановил меня в холле и погрозил пальцем:
– Я заметил, вы с нами не поёте! Отрываетесь от коллектива!
Я решил отшутиться:
– Мы ведь приехали крепить дружбу с поляками, а у меня – ни слуха, ни голоса, если я запою, дружба кончится.
Он на секунду напрягся, переваривая информацию, и, осенённый открытием, радостно подбодрил:
– Ничего! Можете петь – в общем хоре не разобрать!
Очень был недоволен тем, что каждый вечер я уходил то в театр, то в клуб, то просто в гости. Пытался не пускать, угрожал «отрицательной» характеристикой. Пришлось ему довольно жёстко объяснить, что я приехал знакомиться с польскими писателями, с польскими фильмами и спектаклями, а не с польской «Выборовой», на которую он тратил все обмененные ему деньги. Павел Иванович помрачнел, но угрозы прекратил. Только каждый раз, когда за мной заезжал кто-то из писателей, даже такие известные как Потемковский или Юрандот, он впивался в них пристальным рентгеновским взглядом, пытаясь разглядеть в каждом законспирированного агента ЦРУ.
В первый же день я позвонил Ежи Юрандоту, председателю Союза писателей Польши, и сообщил, что приехал. Он сказал, что через час ждёт меня угостиницы. «А как мы узнаем друг друга?» спросил я. Он ответил: «Будем держать в руках по свёрнутой газете, как два шпиона». В назначенное время я увидел у входа невысокого, седого человека, который сперва радостно помахал мне газетой, а потом, якобы спохватившись, поспешно спрятал газету и приложил палец к губам, как бы призывая к бдительности. Он сыграл это так достоверно, что я невольно расхохотался. Мы пожали друг другу руки, потом он обнял меня, чем несколько удивил: ведь я готовился к официальной встрече. А он вдруг спросил:
– Пан Саша, вас уже водили туда, где собираются самые красивые Варшавские бляди?
– Нет, – растерянно ответил я. Он возмутился:
– О чём думает Общество Польско-Украинской дружбы!.. Поехали!
Он привёз меня в ресторан гостиницы «Виктория», в котором, действительно, за столиками сидели очень эффектные женщины. И обнадёжил:
– Вечером их будет ещё больше.
Примечания
1
Из чудом выживших после Холокоста тридцати тысяч польских евреев, подавляющее большинство вынуждено было покинуть страну. Это стало результатом антисемитской кампании, которой, в конце шестидесятых, руководил генеральный секретарь Польской Рабочей партии Владислав Гомулка. Эта компания, по образцу сталинских времен, велась под флагом «борьбы с сионизмом» и была «выхлопным клапаном» политического кризиса, кипящего в стране.
В 1970 году Гомулка был смещён со своей должности, а его деятельность расценивается сегодня как «коммунистическое преступление»…
2
Двадцать лет спустя уже более шестидесяти миллионов.
3
И спустя двадцать лет охота за сумками продолжается.
4
Примета сбылась: я опять побывал в Италии, и не единожды.