Испуганная и – надо отдать ей справедливость – пристыженная Франсина пыталась извиниться. Великодушная натура Эмили простила жестокую настойчивость новой подруги.
– Нет, нет. Это не ваша вина. Не извиняйтесь.
– Да, но я желаю, чтобы вы знали, как мне вас жаль, – настаивала Франсина, впрочем, без малейшего сочувствия в лице и голосе. – Когда мой дядя умер и оставил нам все свои деньги, папа была очень огорчен. Он надеялся, что только время поможет ему утешиться.
– Время мало помогло мне, Франсина, я боюсь, что в моей натуре есть что-то извращенное; надежда встретиться на том свете кажется мне слабой и отдаленной. Перестанем говорить об этом. Поговорим об этой доброй девушке, которая спит по другую ваш) сторону, – показала она на все-таки уснувшую Сесилию. Сказала я вам, что я должна сама содержать себя, когда выйду из школы. Так вот, Сесилия написала домой и нашла для меня место.
В этот короткий промежуток, погода начала опять меняться. Ветер был еще силен, но судя по уменьшившемуся шуму, дождь проходил.
Эмили была так признательна своей приятельнице и школьной подруге, что не заметила равнодушного вида, с каким Франсина устроилась на своих подушках, чтобы слушать похвалы Сесилии. Самая хорошенькая воспитанница в школе не интересовала эту некрасивую девушку с упрямым подбородком. В конце концов Эмили приметила молчание Франсины и внимательнее посмотрела на нее. Мисс де Сор спала.
«Она могла бы сказать мне, что она устала, – подумала Эмили. – Мне ничего больше не остается, как потушить свечу и последовать ее примеру».
Дверь спальни вдруг отворилась настежь. Высокая женщина в черной блузе стояла на пороге и смотрела на Эмили.
Глава III
Покойный мистер Браун
– Не гасите свечу!
Сказав эти слова, женщина оглянулась и удостоверилась, что другие девушки спят.
Эмили положила гасильник.
– Вы, конечно, намерены донести на нас, – тихо произнесла девушка. – Я во всем виновата, мисс Джетро; обвините меня.
– Я не имею намерения доносить на вас. Я желаю с вами говорить.
Мисс Джетро откинула с висков свои густые черные волосы, уже перемешанные с седыми. Ее большие черные глаза остановились на Эмили с грустным участием.
– Когда ваши молодые приятельницы проснутся завтра утром, – продолжала она, – вы можете сказать им, что новая учительница, которую никто не любит, оставила школу.
На этот раз даже находчивая Эмили пришла в недоумение:
– Вы уходите? А между тем вы здесь только с Пасхи.
– Я не очень крепкого здоровья, – продолжала мисс Джетро. – Могу я присесть на вашу постель?
В других случаях она была замечательна своим холодным спокойствием; но при этой просьбе ее голос задрожал.
Эмили кивнула.
– Извините, мисс Джетро. Если вы не намерены доносить на нас, зачем же вы вошли и поймали меня с огнем?
Мисс Джетро вздохнула:
– Я имела низость подслушивать у дверей, и слышала, как вы говорили о вашем отце. Я желаю слышать подробнее о вашем отце. Вот зачем я здесь.
– Вы знали моего отца! – воскликнула Эмили.
– Думаю, что знала; но в Англии тысячи Джеймсов Браунов – я боюсь сделать ошибку. Я слышала, вы сказали, что он умер около четырех лет тому назад. Можете вы обозначить какие-нибудь подробности? Если вы думаете, что я позволяю себе слишком много, то…
Эмили остановила ее.
– Я помогла бы вам, но я была больна в то время и гостила у друзей в Шотландии. Известие о смерти отца окончательно уложило меня в постель. Прошло несколько недель, прежде чем я была в состоянии отправиться в дорогу – и много, много прошло недель, прежде чем я увидела его могилу. Я могу сказать вам только то, что я знаю от моей тетки. Он умер от болезни сердца.
Мисс Джетро вздрогнула.
– Что в моих словах испугало вас? – спросила Эмили.
– Ничего! Я нервна в бурную погоду – не обращайте внимания на меня.
Она продолжала:
– Вы мне скажете день его смерти?
– Тридцатое сентября.
– Вы знали моего отца?
Мисс Джетро отвечала машинально:
– Я знала вашего отца.
Эмили испуганно взглянула на нее.
В молодости учительница должно быть была хороша собой. Ее черты еще сохраняли царственную красоту – может быть, еврейскую. Краска вспыхнула на ее бледных щеках. Глаза оживились. Отвернувшись, она преодолела волнение, овладевшее ею.
– Какая ужасная ночь! – сказала она и, вздохнув, продолжала с твердостью: – Я не удивляюсь, что ваш отец никогда не упоминал вам обо мне. – Она сказала это спокойно; но лицо ее сделалось бледнее прежнего. – Не могу ли я сделать чего-нибудь для вас, – спросила она, – прежде чем уеду? О! Я только говорю о какой-нибудь ничтожной услуге, за которую вы не были бы обязаны оставаться мне благодарны, и которая не принуждала бы вас поддерживать со мной знакомство.
– Вы думали о нем, – прошептала Эмили, – когда спросили, не можете ли оказать услугу мне?
Мисс Джетро задрожала, как будто почувствовала холод.
Эмили протянула руку, но мисс Джетро встала и попятилась.
– Посмотрите на свечку! – воскликнула она.
Свечка вся сгорела. Эмили еще протягивала руку.
– Еще осталось довольно света, – сказала мисс Джетро, – чтобы показать мне дорогу к двери. Спокойной ночи – и прощайте.
Эмили схватила ее за платье и удержала.
– Зачем вы не хотите пожать мою руку? – спросила она.
Свеча погасла и оставила их в темноте.
До сих пор они говорили осторожным тоном, боясь разбудить спящих девушек. Внезапная темнота произвела неизбежное действие. Голоса их понизились теперь до окончательного шепота.
– Друг моего отца и мой друг тоже, – твердила Эмили.
– Прекратите об этом разговор.
– Почему?
– Вы никогда не можете быть моим другом.
– Почему?
– Пустите меня!
Чувство уважения к самой себе не допускало Эмили более настаивать.
– Извините, что я удерживаю вас здесь против вашей воли.
Мисс Джетро тотчас уступила со своей стороны.
– Мне жаль, что я так упрямилась, – ответила она. – Если вы презираете меня, я это заслужила вполне. Вы не должны иметь со мной никаких отношений.
– Я этому не верю!
Мисс Джетро вздохнула с горечью.
– Молода и с горячим сердцем – я когда-то была такая, как вы! – Она преодолела вспышку отчаяния. – Вы хотите узнать – и узнаете! – сказала она. – Кто-то в этом доме или в другом месте, я не знаю, донес на меня содержательнице школы. Несчастная женщина в моем положении подозревает всех, а что еще хуже, делает это без причины или извинения. Я слышала, как вы, девушки, разговаривали, когда вам следовало спать. Вы все не любите меня. Я подумала – не донес ли на меня кто-нибудь из вас? Конечно, это подозрение нелепо для женщины со здравым умом! Я спустилась с лестницы до половины, устыдилась и вернулась в мою комнату. Если бы я могла заснуть! Ах, этого не случилось. Мои гнусные подозрения прогоняли от меня сон; я опять встала с постели. Вы знаете, что я услышала за этой дверью, и почему мне было интересно услышать это. Ваш отец никогда не говорил мне, что у него есть дочь. Вы были для меня просто «мисс Браун», я до сегодняшней ночи не знала, кто вы. Я говорю вздор. Что вам до этого всего. Мисс Лед сострадательна, она отпускает меня без огласки. Вы можете угадать, что случилось. Нет? Не угадываете даже и теперь? От невинности или доброты вы так медленно все понимаете? Милая моя, я получила доступ в этот уважаемый дом посредством фальшивых аттестатов, и об этом узнали. Теперь вы знаете, почему вы не должны быть другом такой женщины, как я! Еще раз спокойной ночи – и прощайте!
Эмили не захотела так проститься с нею.
– Пожелайте мне спокойной ночи, – сказала она, – но не прощайтесь со мною. Позвольте мне увидеть вас опять.
– Никогда!
Стук тихо затворившейся двери едва был слышен. Мисс Джетро ушла, и Эмили никогда ее больше не видела.
«Дурная? Или хорошая? – спрашивала себя девушка всю оставшуюся ночь. – Фальшивая, потому что она подслушивала у дверей. Правдивая, потому что сама рассказала мне о своем поступке. Друг моего отца, а не знала, что у него есть дочь. Утонченная, образованная, настоящая леди, а прибегает к фальшивым аттестатам. Как примирить такие противоречия?»
Рассвет заглядывал в окно – рассвет того достопамятного дня, который для Эмили был началом новой жизни.
Глава IV
Учитель рисования
Франсину разбудила на следующее утро служанка, принеся ей на подносе завтрак. Франсина осмотрелась кругом. Спальня была пуста.
– Все другие молодые девицы суетятся, как пчелы, мисс, – объяснила служанка. – Они встали и оделись два часа тому назад; и завтрак убран давным-давно. Во всем виновата мисс Эмили. Она не позволила разбудить вас; сказала, что вам нечего делать внизу, и что с вами надо обращаться, как с гостьей. Она поговорила с экономкой, и меня послали к вам. Пожалуйста, извините, если чай холодный. Это великий день, и поэтому у нас все вверх дном.
Расспросив, что значат эти слова «великий день», Франсина узнала, что первый день каникул посвящался раздаче наград в присутствии родителей, опекунов и друзей. К этому прибавлялись в виде увеселения безжалостная пытка человеческого терпения, называемая произнесением речей, небольшая закуска и музыкальные упражнения в промежутках. Местная газета прислала репортера описать празднество, и некоторые из молодых воспитанниц мисс Лед должны были вскоре увидеть в печати свои имена.
– Все начнется в три часа, – продолжала служанка, – и от игры на фортепиано, репетиций и украшения классной такой содом, что голова идет кругом. Кроме того, нас всех ожидал сюрприз. Сегодня утром мисс Джетро оставила нас, не простившись ни с кем.
– Кто это мисс Джетро?
– Новая учительница, мисс. Никто из нас не любил ее, и мы все подозревали что-то нехорошее. Мисс Лед и пастор вчера долго разговаривали (наедине, знаете), и послали за мисс Джетро. Не могу ли я сделать что-нибудь для вас, мисс? Сегодня прекрасный день после дождя. На вашем месте я пошла бы погулять в саду.
Позавтракав, Франсина решила воспользоваться этим благоразумным советом.
«Придет ли время, – с горечью спрашивала она себя, – когда я получу награду и буду играть и петь при всем собрании? Как бы мне было приятно заставить девушек завидовать мне!»
Широкая лужайка, осененная с одного конца прекрасными старыми деревьями, а с другого – цветниками и кустарниками, делала сад приятным убежищем в это прекрасное летнее утро. Новизна сцены после Вест-Индии, восхитительный ветерок, после ночного дождя, произвели свое веселое влияние даже на угрюмое расположение духа Франсины. Она невольно улыбалась, идя по тропинкам и слыша птиц над своей головой.
Пройдя между деревьями, занимавшими значительное пространство, она вышла на открытую местность и увидела старый пруд, поросший водяными растениями. Капли просачивались из разрушенного фонтана в середине пруда. На дальней его стороне поверх низкой ограды обнаруживался красивый вид на деревню, церковь и сосновый лес на пригорках. Недалеко стояло маленькое деревянное здание в виде швейцарского шале. Возле этого здания Франсина увидела дачный стул и стол; на стуле – ящик с красками, а на столе – портфель. На траве валялся какой-то листок, изредка гонимый причудливым ветерком. Франсина обежала кругом пруда и подняла бумагу в то мгновение, когда она уже падала в воду. На бумаге был акварельный эскиз деревни и леса. Эскиз заинтересовал ее.
Подняв глаза, Франсина вздрогнула. Она увидела у окна человека.
– Когда вы кончите рассматривать этот рисунок, – сказал он спокойно, – потрудитесь отдать его мне.
Он был высок, худощав и черноволос. Его прекрасно очерченное умное лицо – нижняя часть которого была закрыта кудрявой черной бородой – было бы красиво, если бы не глубокие борозды, преждевременно проведенные между бровями и углами рта. Точно таким же образом какая-то насмешливость портила привлекательность его утонченного и кроткого обращения. Только дети и собаки ценили его достоинства, не примечая недостатков, уменьшавших благоприятное впечатление, которое он производил на мужчин и женщин. Одевался он опрятно, но сюртук был дурно сшит, а живописная пуховая шляпа была слишком стара, словом, все хорошее в нем портилось чем-нибудь.
Франсина подала ему эскиз в окно, не зная, в шутку или серьезно были сказаны эти слова.
– Я позволила себе дотронуться до вашего рисунка, только потому что он находился в опасности, – сказала она.
– В какой опасности?
– Если бы я не подняла его вовремя, он упал бы в воду.
– А как вы думаете, стоило ли его поднимать?
Сделав этот вопрос, он посмотрел сперва на эскиз, потом на вид, который он представлял, потом опять на эскиз. Углы его рта поднялись кверху с юмористическим выражением презрения.
– Госпожа природа, – сказал он, – прошу у вас прощения.
С этими словами он спокойно разорвал свой рисунок на мелкие куски и выбросил их из окна.
– Какая жалость! – сказала Франсина.
Он вышел к ней.
– Почему жалость?
– Такой хорошенький рисунок.
– Рисунок был нехорош.
– Вы не очень вежливы, сэр.
Он посмотрел на нее – и вздохнул, как бы сожалея, что такая молодая женщина так обидчива.
– Скажите прямо, мисс, что я оскорбил самое главное чувство в вашей натуре – чувство самоуважения. Вам неприятно, что вам сказали, даже косвенно, что вы ничего не понимаете в искусстве. В нынешнее время все знают всё и все-таки думают, что не стоит знать ничего. Но остерегайтесь принимать равнодушный вид, который есть не что иное, как прикрытая самонадеянность. Главная страсть цивилизованного человечества – высокомерие. Вы можете дразнить и поносить вашего самого дорогого друга всячески, и он вам простит. Но взъерошьте гладкую поверхность самонадеянности вашего друга – и между вами на всю жизнь водворится холодность. Извините, что я вас угощаю своей мишурной опытностью, остроумный разговор такого рода – вид моей самонадеянности. Не могу ли я быть вам полезен в чем-нибудь другом? Не отыскиваете ли вы одну из наших девиц?
Франсина невольно заинтересовалась им, когда он сказал «наших девиц». Она спросила не принадлежит ли он к школе.
Углы его рта опять поднялись кверху.
– Я один из учителей, – сказал он. – А вы тоже принадлежите к школе?
Франсина наклонила голову с важностью снисхождения, намереваясь этим держать его на приличной дистанции. Он, напротив, из любопытства позволил себе еще один вопрос:
– Не имеете ли вы несчастье сделаться одной из моих учениц?
– Я не знаю, кто вы.
– Вы узнаете не больше, когда я вам скажу. Меня зовут Албан Моррис.
Франсина поправилась.
– Я хочу сказать, что я не знаю, чему вы учите.
Албан Моррис указал на лоскутки своего эскиза.
– Я – дурной художник, – сказал он. – Некоторые дурные художники становятся членами Королевской Академии. Некоторые начинают пить. Некоторые получают пенсию. А некоторые – я принадлежу к их числу – находят пристанище в школах. За рисование в этой школе платят особо. Хотите послушать моего совета? Поберегите карман вашего доброго отца, и скажите, что вы не желаете учиться рисовать.
Он сказал это так серьезно, что Франсина расхохоталась.
– Какой вы странный человек, – сказала она.
– Опять ошиблись, мисс. Я несчастный человек.
Борозды на его лице сделались глубже. Юмор исчез из его глаз. Он повернулся к беседке и взял с подоконника трубку и кисет.
– Я потерял единственного друга в прошлом году, – сказал он. – После смерти моей собаки, у меня остался один товарищ – моя трубка. Конечно, я не имею права наслаждаться ее обществом в присутствии дам. Они имеют свой особенный взгляд на запахи. Их платья и письма пропитаны зловонным выделением кабарги. Чисто растительный запах табака для них нестерпим. Позвольте мне уйти и поблагодарить вас за хлопоты спасения моего рисунка.
Равнодушный тон, которым он выразил свою признательность, уколол Франсину.
– Я ошиблась, похвалив ваш рисунок, – сказала она, – ошиблась, сочтя вас странным человеком. Не ошибусь ли я и в третий раз, сказав, что вы ненавидите женщин?