Как-то во время воскресной уборки квартиры мама спросила:
– Хочешь расскажу, как мы с папой познакомились?
Редко она откровенничала с дочерью.
– Когда мы были молодые, алкоголь пили не меньше и не реже, чем вы сейчас. Гуляли мы однажды с подружками в городском парке. Мне было восемнадцать или около того. Пили винцо креплёное… «Агдам», кажется, не помню точно. И шлялись по парку. Много пили – до тошноты. А знаешь, туалетами тогда были кусты… Полезла я туда. Кололись, заразы. Пописала, натянула трусы и пошла на выход. Навстречу мне – парень. От неожиданности я, естественно, заорала во всю глотку, а он мне рот ладонью прикрыл. Ну, подумала, сейчас придушит и изнасилует. Начала брыкаться как сумасшедшая. Он меня к себе прижал, очень крепко обнял и поцеловал. Тут меня и стошнило… прямо на твоего папу. Так было дело.
– А он тебя не послал потом?
– Как видишь, нет.
Ушла она, а разговор тот отпечатался в памяти…
В комнату вошёл высокий плотный человек средних лет в сером костюме. Уверенно заняв второй – свой – стул, он небрежно бросил на стол тонкую бумажную папку с напечатанным на лицевой стороне словом «ДЕЛО» и уставился, не мигая, на Юлю. Тяжесть его взгляда была невыносима. Бусинки пота усыпали его лоб, он глубоко дышал носом. Юля через силу улыбнулась.
– Послушай, девочка, – сказал наконец мужчина. – Меня зовут Юрий Анатольевич Колесников. У меня нет времени беседовать с тобой о мотивах и раскаянии – они являются твоим личным делом. Я не поклонник Достоевского. Мы поступим иначе. Я буду говорить, а ты – без истерики ставить подписи там, где я покажу. Затем мы расстанемся друзьями. Я займусь другими делами, которых у меня скопилась огромнейшая куча, а тебя закроют, ты отмотаешь заслуженный срок и выйдешь на свободу с чистой совестью. Идёт?
– А у меня есть выбор?
Колесников открыл папку.
– Нет. Всё всегда происходит по-моему. – Он сделал маленькую паузу. – Знаешь, что мы имеем? Правильно, мертвяка! Охлаждённый труп сумасшедшего онаниста Гунова. Господи, когда я зашёл в его квартиру, меня чуть не вывернуло наизнанку. Не поверишь, он дрочил на собственный холодильник! Цеплял магнитиком голую тёлку и кончал на дверь, а сперму, сука, не вытирал! Так она и висит там до сих пор, засохшая. И спасибо тебе, что избавила мир от толики гнилья, огромное спасибо! Но по закону… Кто дал тебя право убивать его? Или ты внебрачная дочь Иисуса?
Он взял в руки испещрённый мелким корявым почерком лист бумаги.
– Послушай, что увидел в ту ночь Сергей Павлович Мокрицкий, студент Б-ского Государственного Университета.
Юля вздрогнула. Она не смела даже и думать, что там был кто-то ещё и видел…
Колесников зачитал показания Мокрицкого:
– Седьмого февраля я шёл из ночного клуба «Синий шар» домой. Шёл, потому что транспорт в это время уже не ходит. Я был в состоянии среднего алкогольного опьянения, так как осознавал происходящие вокруг меня события. Когда свернул на улицу Станиславского, мне очень сильно захотелось справить малую нужду. Терпеть не было сил, поэтому я остановился за углом дома. В этот момент я услышал топот, будто кто-то бежал. Я прислушался и различил голоса мужчины и женщины. Женщина сначала кричала, а потом перестала, когда начал говорить мужчина. Он уговаривал её убить его. Женщина отказывалась. Они долго спорили. Потом я услышал звуки выстрелов. Женщина убежала. В какую сторону, я не знаю. Я выглянул из-за угла и увидел тело мужчины. На вид он был мёртвый. Я не стал подходить к нему, а побежал в полицию. Там сообщил об убийстве… – Он внимательно посмотрел на Юлю. – Вот такая картинка вырисовывается.
– Он не видел меня, – усмехнулась Юля. – Только слышал голос какой-то женщины.
– Верно, не видел. И его показания ничего не значили бы, если б не подтверждались показаниями других свидетелей.
– Там ещё кто-то был? – спросила опешившая Юля.
Колесников улыбнулся.
– Сейчас прочитаю тебе рассказец безработной Екатерины Ивановны Плющеевой. Занимательный очень получился… Седьмого февраля я засиделась в баре «Мареновая роза» до трёх ночи. Когда моя подруга Алла, которая работает там барменшей, вышла в туалет, в бар зашла молодая девушка. Она была пьяная или обколотая. Присела за мой столик и спросила, как меня зовут. Я заметила свежую кровь на её руке и сказала ей об этом. Она явно перепугалась и спрятала руку под стол. Когда Алла вернулась, девушка заказала мартини, а мне ответила, что порезалась. Мне этот факт показался очень подозрительным. Через пятнадцать минут пришёл мой друг Вадим Курев. Я ушла с ним из бара. Он не сможет подтвердить мои слова, потому что был сильно пьян и ничего не помнит… Вижу панику в твоих, Юля, глазах. Думаю, тебе пока нечего сказать. Правоохранительные органы не дремлют и хорошо работают, несмотря на отрицательное к ним отношение общества.
Колесников вдруг вскочил со стула, не выпуская бумагу из рук, и принялся отмерять шагами расстояние между стенами. Его буквально затрясло от эйфории в предчувствии скорой развязки.
– Ты наследила в «Мареновой розе» и поехала спокойно домой на такси… Из показаний Семёна Анатольевича Иванова, водителя Б-ского автотранспортного предприятия… Около трёх часов ночи я остановился возле идущей по тротуару девушки. На вид она была замёрзшей и немного пьяной. Не хотелось оставлять её одну на улице. Решил подбросить, куда скажет. Она всю дорогу молчала, а я рассказывал ей истории из своей жизни. Вдруг она сказала, что убила человека. Я ей не поверил и продолжил свой рассказ. Больше она не произнесла ни слова до места прибытия.
Остановившись посреди комнаты, он покосился на Юлю. Вернулся за стол. Этот тип отлично поработал – железные факты в его изложении задавили её своей массой, но она не могла попросить Колесникова оставить её наедине с разбегающимися во все стороны своими мыслями. Он должен закончить начатое – обязан добить.
– А вот что написала Алла Сергеевна Юрьева, известная тебе как барменша… Ночью седьмого февраля я работала в кафе «Мареновая роза». В три часа отлучилась в туалет. В это время в кафе находилась только моя подруга Екатерина Плющеева. Когда я вернулась к исполнению обязанностей, возле неё сидела девушка. Её правая рука и рукав куртки были испачканы кровью. Казалось, она не замечала этого. Она заказала мартини. Катя сказала ей про кровь. Девушка спрятала руку под стол. Сказала, порезалась. Через несколько минут пришёл Вадик Курев, друг Кати. Они посидели немного и ушли. Девушка попросилась в туалет, побыла там немного и тоже ушла. Я подошла к тому месту, где она сидела, и увидела, что стол и стул в крови. Вытерев кровь бумажной салфеткой, я выбросила её в мусорное ведро.
Колесников посмотрел на Юлю в тягостном молчании. На языке у него вертелось последнее, что он хотел сказать, самое тяжёлое для восприятия задержанной.
– Ещё нам позвонил один священник…
Юля с ненавистью глянула на него. Он отпрянул не от неожиданности даже, а чтобы в полной мере насладиться её агонией.
– Дальше, думаю, говорить не нужно. Подведу итог. Что мы имеем? Не вызывающие сомнений показания свидетелей, салфетка с кровью убитого, твои пальцы на пистолете. И… признание отца Василия.
Колесников откинулся на спинку стула.
– Это конец, – сказал он.
И полез в папку, чтобы извлечь оттуда исписанный теперь уже красивым почерком протокол допроса. Положил его перед Юлей, рядом – ручку.
– Твоё чистосердечное признание…
Всегда приходится расплачиваться за грехи раньше, чем предполагаешь. Суд пролетит, потянется административная чехарда, которая сменится отсидкой. Быть ей зэчкой – не отвертеться. Плохой человек оказался не чудовищем, а чудиком. Она сидит на скрипучем стуле перед следователем Колесниковым, выслушивая его неопровержимые истины, а замесивший тесто лежит в землице, и черви жрут его, не хватило воли слабаку застрелиться самому. Что за мужики пошли? Не гусары.
– Можно не читать?
– Разумеется… Только подпиши. Записано верно почти с твоих слов. Тебя утруждать писаниной – терять наше драгоценное время. Результат будет один и тот же.
Юля взяла ручку. Стоило ей сделать последний штрих, как Колесников вырвал лист из-под её пера и спрятал его в папке. Бег закончился. Она сама скрепила это подписью. Дура. Сдавив голову руками, заплакала, громко всхлипывая и шмыгая носом. Колесников, резко подскочив со стула, в доли секунды оказался у двери.
Треснув в неё кулаком, крикнул:
– Охрана! Да… Кое-что забыл.
Неторопливо вернувшись к столу, он достал из кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги и бросил его Юле.
– Твой отец… написал это… Мне очень жаль.
Открывшаяся дверь пригласила его покинуть комнату.
20
Шлифовальная машинка уверенно и без лишней суеты скользила по неровной ещё поверхности, выбрасывая из себя фонтан пыли, насыщенной пахучими древесными смолами. Запах свежей сосны взрывал мозг в обонятельном оргазме. Расползшийся по цеху аромат бодрил лучше самого мощного энергетика. Саша ловко управлял инструментом. Разглядывая годичные кольца, он изучал биографию дерева. Выключив и отложив в сторону машинку, Саша провёл ладонью по двери. Результат удовлетворил: от заусениц не осталось и следа. Присел на верстак – передохнуть. Замер на несколько минут, чтобы ощутить умом окончание работы, реально оценить сотворённое, и со вновь нахлынувшими силами покорить очередную вершину.
– Николаев! Друздь! Косой! – заорал Полковник из открытой двери раздевалки, перекрикивая гул станков. – Ко мне!
Стряхнув мелкую стружку со спецовки, Саша соскочил с верстака. Взмахом руки подозвал Виталика с Лёхой. На похмельную рожу последнего нельзя было смотреть без слёз. Полковник плотно закрыл дверь и пригласил их за стол, на котором кипой лежали развёрнутые чертежи и железные кружки с чёрным чаем. Он заваривал его лучше всех не только на заводе, но и во всём мире. Полковник – не кличка, фамилия такая. Василий Игнатьевич. Хоть и командир им, но человечище золотой.
– Чайку хлебните… вот, – предложил он любезно.
Они сразу набросились на горячий – после ударных утренних часов.
– Пейте и смотрите на рисунки внимательно, а я буду рассказывать… вот. Это школа в Искомино – наш основной объект сейчас, как вы знаете… вот. Пять окон и три двери для начала, их мы заканчиваем сегодня… вот. Нужно их установить. Выезжаете завтра. Не хочу быть нудным, но от того, как вы их поставите, будет зависеть наше дальнейшее сотрудничество с директором школы и, следовательно, благосостояние ваших семей… вот. Постарайтесь, пожалуйста. А ты… – Он погрозил пальцем Лёхе. – Чтобы завтра был как стёклышко!
Тот поперхнулся чаем.
– Сколько даёшь нам времени? – спросил Саша.
– Я вас не гоню… вот. Нужно сделать очень хорошо, но и тянуть не стоит. Постарайтесь без бухла… вот. Сделайте – за мной не заржавеет. Загруженная машина будет готова к шести утра… вот. Командировочные получите сегодня после обеда. Свободны!
И снова Лёхе:
– Ты понял?
– Да! Уже завязался.
– Э-э-э… – протянул Саша. – Василий Игнатьевич…
– Чего ещё?
– Твой чаёк… Как ты его делаешь?
Полковник улыбнулся.
– Идите уже. Водки лью немного в чайник для смягчения воды… вот.
21
Остановились на окраине посёлка рядом с небольшим кирпичным домиком, окружённым низким деревянным забором, каждая дощечка которого сияла искусной резьбой. Во дворе лежал нетронутый снег. Можно поспорить, что в тёплое время года там – идеально стриженная лужайка, не испорченная уродливыми грядками. Рядом с таким дворцом соседние строения выглядели разбитыми сараями.
– Куда дальше-то? – спросил Лёха, глянув с укоризной на бригадира.
– Не знаю даже. Полковник сказал, что школа в Искомино одна.
Виталик дремал, из его приоткрытого рта вырывался лёгкий храп.
– Пойду спрошу, – сказал Саша.
Выпрыгнув из машины, он утонул в грязном снегу обочину. Навстречу ему из сказочного домика уже бежал толстяк, одетый в синие тренировочные штаны, белую футболку и коричневую фуфайку, поправляя на ходу сползающие с носа очки. Они встретились возле калитки.
– Ребятки, вы случаем не со «Стройлеспрома»? – поинтересовался он, протянув руку для приветствия. – Михаил Юрьевич Шахно, директор местной школы. Я вас жду. Игнатич звонил вчера, предупредил, что вы сегодня будете.
– Добрый день. Александр.
Он пожал влажную руку директора.
– Проходите в дом! Позавтракаем для начала, а потом поедем на объект. Я покажу вам всё.
Саша махнул рукой друзьям.
Внутри дома царила идеальная чистота, хотя женщиной тут не пахло. Может быть, она и существовала, но боязно было заикаться об этом. Саша успел заглянуть в зал: одну из стен украшал громадный телевизор, на журнальном столике располагался ноутбук с включенным Интернетом. К стене был приклеен плакат, удивительный и страшный одновременно: распятый на деревянном кресте обнажённый мальчик лет пяти парил в облаках, его голова с закрытыми глазами и полным страдания лицом безвольно болталась на худой шее, на которую была намотана ржавая цепь, состоящая из достаточно крупных звеньев, в них свободно могли пролезть несколько детских пальцев, внизу плелась завитушками надпись красными буквами, с них капала кровь и стекала по облакам. «Держи слабого», было написано. Что это могло значить, Саша так и не понял, но создатель этого художества явно был извращенцем… Михаил Юрьевич захлопнул дверь зала перед его носом: не суйся, мол, куда не надо.
Он пригласил их на кухню – к столу.
– Чай, кофе… выпить? – спросил Сашу, державшегося увереннее остальных.
– Чайку, пожалуй, – неожиданно ответил за него Лёха.
– Вообще-то, мы сюда приехали работать, – возразил бригадир.
– Молодой человек, работа никуда не убежит, а язву желудка с голодухи можно подхватить запросто. Поэтому садитесь и кушайте, обязательно хорошо пережёвывая. Вот печенье, хлеб с маслицем. Колбаску копчёную берите. Даю вам пятнадцать минут, пока буду бриться. – Он пощупал свою щёку, покрытую однодневной щетиной. – У нас коллектив чисто женский. Я единственный петух в курятнике.
И вышел, плотно прикрыв за собой межкомнатную дверь.
Кусок отчего-то не лез в горло: душок у еды был противный – на уровне подсознания. Только похмельный Лёха хлестал крепкий чай. Шахно, как и обещал, вернулся через полчаса. Он не удивился нетронутым вкусностям и не спросил, почему гости не притронулись к еде.
22
Просторные классы одноэтажной школы наполнялись светом через множество больших окон. Мельком оценив объём работы, Саша прикинул, сколько времени бригада потратит на неё и приблизительно посчитал стоимость этого заказа. Сумма получилась внушительная. Лёха тем временем подогнал машину к складу, расположенному во дворе школы. Начали выгрузку. Шахно ждал, пока окна и двери перенесут в сухое помещение. Пару раз пощупал продукцию, удовлетворённо цокнув языком.
Единогласно решили начать работать с завтрашнего утра, а пока – вселиться в общагу и немного устроиться на новом месте. Под неё искоминские власти отвели длинный барак, расположенный на окраине посёлка. Во время жатвы в нём жили наёмные комбайнёры и различный рабочий люд. Приятное местечко – с чистым постельным бельём, холодильником и телевизором, с двумя душевыми кабинками и туалетом.
Устроив быт приезжих, Шахно поспешил удалиться, сославшись на сильнейшую занятость.
За ужином раздавили пару бутылочек, предварительно охладив их в снегу. Нельзя в командировке без водки, которая согревает и успокаивает душу, томящуюся в одиночестве вдали от дома. Подвыпили прилично. Виталик задремал перед телевизором. Саша несколько раз предлагал ему идти спать. Он просыпался, говорил, что сейчас пойдёт, и снова закрывал глаза.