Группа должна ждать меня в Библиотеке – так мы называем развалины двухэтажного здания на окраине поселка. В результате подвижек почвы одно крыло его рухнуло, крыша просела, полопались и осыпались стекла, но часть постройки уцелела. В Библиотеке сухо, есть возможность наблюдать за местностью, а расположение здания позволяет в случае чего незаметно уйти в тростники.
Азум предстает передо мной – мертвый, молчаливый, даже загадочный. Строения с темными провалами окон похожи на многоглазые черепа гигантских доисторических животных с других планет, неизвестно зачем собранных вместе. Кое-где на уцелевших крышах зеленеют кустики узколиста и болотная трава. Западную часть поселка заливает туман, красноватый в лучах закатного солнца. Из него поднимаются покосившиеся остовы конструкций старого нефтеперерабатывающего завода. Тишина. Это хорошо.
Костыль мог не тратить времени на мои поиски и привести Пономаря и Беку прямо сюда, чтобы устроить засаду, но Азум большой, и угадать с местом сложно. Конечно, всегда можно надеяться на случай, друг изобретателей, или на русский авось, но за годы работы в Центруме я привык к тому, что авось тут не работает. Только четкий и строгий расчет, только голая математика. Пришел, увидел, выполнил контракт.
Понаблюдав за развалинами около часа, начинаю движение в сторону Библиотеки. Это название постройка получила за огромное количество стеллажей внутри, ими там заставлены все помещения. Стеллажи, насколько я знаю, всегда были пустыми, и черт его знает, что лежало раньше на их полках, но кто-то первым ляпнул: «Библиотека» – и прижилось.
Когда до цели моего похода остается метров сорок, приходится свернуть, чтобы обойти небольшую впадину, заполненную водой. На ее краю растет парочка местных тополей, больших деревьев с гладкой зеленой корой. Выхожу на полянку, обрамленную бурьяном, останавливаюсь, хватаюсь за автомат. Непроизвольно с языка слетает:
– Твою мать!
Бека лежит лицом в луже, рядом на мокрой траве поблескивают очки. Вся спина его разворочена, как будто наш «везунчик» попал под лодочный винт во время купания.
Пономарь дергается шагах в пяти от него, возле тополя. Он хрипит и выгибается дугой, грязные сапоги месят грязь. Я падаю рядом с ним на колени, хватаю Пономаря за плечи, поднимаю, кричу в залитое кровью лицо:
– Кто? Костыль? Костыль, да?
– Не-ет… – вместе с кровавыми брызгами выдыхает Пономарь. – Спецу-у… У-уходи, Го…
Его скручивает судорога, глаза стекленеют. Это агония, Пономарь умер. Я поднимаюсь на ноги, оглядываюсь. «Спецу-у…» – это, видимо, «спецуха», спецподразделение погранцов из Особого отдела, других в здешних краях не бывает. В принципе почерк похож, все знают, что «спецуха» действует жестко и даже жестоко. Но в том-то и дело, что все знают – и подстроиться под погранцов может любой отморозок.
Но даже не это главное. Зачем «спецухе» убивать безобидных контров? Что за операция тут у погранцов? Куда делся Костыль? Может, он заодно со «спецухой», вел нас к ним в лапы? Да нет, исключено. Во-первых, на Костыле такое висит – его при случае вальнут на месте не спросясь, а во-вторых, с какого перепугу Особому отделу сдались безобидный диабетик Бека и Пономарь с его ревматизмом? И главное: если предположить, что «спецухе» нужен был я – зачем они вмешались тогда, когда я ушел?
Вопросы, одни вопросы. Что вообще происходит на этих гребаных болотах?
Так, все, хорош истерить. Нужно закончить маршрут, выполнить контракт – и сваливать на Землю. А потом в отпуск. Причем желательно месяца на два. «А коньячок под шашлычок вкусно очень, и я готов расцеловать город Сочи».
Оставив Пономаря, срываюсь с места и бегу к Библиотеке. Звуков боя я не слышал, стало быть, Беку и Пономаря уработали или холодным оружием, или из стволов с глушаками. Значит, те, кто меня ждет, тоже не в курсе, что тут произошло. И им нужно поскорее убираться отсюда. Всем нужно убираться. Не зря я все же не люблю болота…
* * *
– Не ходи туда! – Голос Костыля звучит негромко, сдавленно, но мне он кажется громоподобным. Останавливаюсь, выставив автомат. Так и есть – Костыль. Сидит на траве возле второго тополя, весь мокрый и грязный. «Хеклер-кох» прислонен к стволу. Лицо бледное, но губы сжаты, взгляд внимательный и оценивающий.
Я щелкаю флажком предохранителя.
– Не дури, – говорит Костыль. – Я их не убивал.
– Тогда почему ты жив?
– Так карта легла. Я пришел, когда все закончилось.
– Почему не помог Пономарю?
– Как? Он же не загнанная лошадь. Ты вот тоже не помог.
Вздыхаю – он прав, Пономаря не спас бы даже взвод военных хирургов с реанимационным автомобилем в придачу.
– Костыль, давай начистоту – что за херня тут творится? Кто их убил?
Костыль кривит губы в усмешке, потирает живот, потом говорит:
– Люди Фирцевальда Карма.
Я невольно вздрагиваю. Вот, значит, оно как…
Фирцевальд Карм – начальник «Вайбера», военной разведки Сургана. Он – человек с репутацией, которой позавидовал бы полковник Иссер Харель, урожденный Гальперин, легендарный директор МОССАД, автор фразы: «Из всех людей моих голубых глаз не боятся только дети и собаки».
Думаю, глаз Карма боятся даже голуби.
Тем не менее продолжаю спрашивать:
– А ты?
– Я опоздал. На гигатею нарвался. Там. – Он кивает в сторону зарослей.
– И?..
– Она подавилась, – усмехается Костыль. – Ребра, правда, помяла. Помоги встать.
Что-то внутри меня отчаянно протестует, но я все же делаю шаг, протягиваю руку. Костыль поднимается на ноги, морщится. Я смотрю ему в глаза, спрашиваю:
– А куда делись эти… из «Вайбера»?
– Ушли. Сделали свое дело – и ушли.
Я неожиданно начинаю психовать:
– Так, короче: или ты рассказываешь, что тут случилось, или…
– Что «или»?
– Или я тебя убью.
– Ты не убийца, – качает головой Костыль, натыкается на мой взбешенный взгляд и кивает. – Хорошо. Будет большая война. Сурган…
– Так про это уже лет пять слухи ходят, – разочарованно перебиваю я. – Тоже мне тайна мадридского двора!
– Дослушай, – терпеливо говорит Костыль. – Так вот: будет большая война. Сурган уже практически готов к ней. Но на всякую силу всегда найдется равноценная сила, это закон…
– Ньютона?
– Жизни. Чтобы остановить Сурган, нужно, чтобы то, что несла группа, к которой ты шел, дошло до получателя.
– Несла?
– Да, группа тоже уничтожена бойцами «Вайбера».
– А при чем тут Бека, Пономарь, ты, я, наконец?
– Я – твоя страховка, Гонец, – тихо произносит Костыль. – Я должен был обеспечить твое прикрытие. А Бека с Пономарем отводили глаза – типа мы обычные контрабандисты.
Мне ничего не остается, как спросить:
– На кого ты работаешь?
– Пей пиво, Вася. – Костыль отворачивается. Было понятно, что не скажет, но я не мог не попробовать.
– И что мы делаем дальше? – спрашиваю больше для того, чтобы хоть что-то сказать. В башке все перемешалось, и на фоне этой мешанины неоново светится одна короткая мысль: «На фига я в это влез?!»
– Я уже сказал: мне нужно, чтобы посылка дошла до адресата.
– Так сурганцы…
– Посылка у меня.
Я замираю, смотрю, как Костыль с кряхтением закидывает винтовку за спину. Вечер, и без того фееричный до безобразия, окончательно перестает быть томным.
– И?..
– Гонец, ты меня разочаровываешь. – Костыль смотрит на меня в упор. – Их контракт провален, твой – «на грани нервного срыва». Но если ты выполнишь за покойников их работу…
Я всегда неплохо считал в уме, и сейчас цифирьки в голове быстренько складываются в красивое число с пятью нулями в валюте государства, которое российские военные называют «вероятным противником». Ч-черт, заманчиво!
– Где посылка? – будничным тоном спрашиваю я.
Костыль расстегивает камуфляжку и демонстрирует висящий на цепочке довольно толстый пакет формата А5, наглухо залитый воском.
– Это все?
– Нет. Вон, в кустах.
В зарослях узколиста обнаруживаю узкий кофр или, скорее, контейнер полутораметровой длины из выкрашенного в защитный цвет металла.
– Что там?
– Открой.
Любопытство сгубило кошку – открываю. Вижу какую-то трубу, обернутую промасленной бумагой.
– И?..
– Это РПГ-2. Снаряженный.
Опа! Непроизвольно отдергиваю руки, прячу их за спиной.
– Что это за зверь?
– Ты правильно все понял. Это ручной противотанковый гранатомет образца 1949 года. Или, говоря шершавым языком военных справочников: «динамореактивная многоразовая система с выстрелом активного типа». А по-простому – гениальный отпрыск сумрачного арийского чудовища по имени «панцерфауст». Оружие словно специально придумано для Центрума: стальная цельнокатаная труба с деревянными накладками, чтобы не обжечься, курковый механизм на пистолетной рукоятке, а в стволе – граната ПГ-2: кумулятивная боевая часть, бумажная гильза с дымным порохом, донный взрыватель и стабилизатор с шестью металлическими гибкими перьями, которые разворачиваются после выхода гранаты из пусковой трубы. Лупит на сто пятьдесят метров. Пробивает двухсотмиллиметровую броню. И ни одной пластмассовой детали! Эта штуковина очень успешно применялась вьетнамцами против американской техники. РПГ-2 до сих пор стоит на вооружении целого ряда стран.
Выдав такую длинную и нехарактерную для него тираду, Костыль умолкает и смотрит на меня с большим интересом. Понятно, значит, мяч на моей стороне.
В голове начинает складываться пазл: Сурган готовится к войне, изготавливая танки, – это всем известно. Некто организовывает переброску в Центрум гипотетическим противникам Сургана образца оружия, способного жечь эти танки, как копны сена на лугу. Наладить выпуск такого простого и эффективного оружия несложно, недаром абсолютно все подобные виды вооружения внесены погранохраной в «Список номер один» и запрещены к перемещению в Центрум под страхом расстрела на месте.
– Сурганцев ждет сюрприз, – бормочу я под нос, лихорадочно соображая, как выпутаться из этой ситуации.
– Итак? – Костыль сует руки в карманы. Что-то подсказывает мне, что там у него отнюдь не семечки.
– Костыль, но это же пуля – если поймают…
– Еще раз: если ты выполнишь контракт за погибшую группу…
Он смотрит на меня, и теперь в его взгляде отчетливо читается презрение.
– Стоп! – Я облегченно улыбаюсь, несмотря на напряженную ситуацию. – О том, как прочитать послание и куда двигаться дальше, знал только старший группы. А он, ты говоришь, убит. Мы не знаем…
– Не бздень, Гонец. – Костыль тоже выдавливает улыбку, снимает с шеи пакет с документами, кладет в контейнер, защелкивает замки. – Я знаю, куда и кому доставить посылку. Хватай контейнер – и вперед.
Глава пятая
Над столицей Великого Сургана, славным городом Танголом, стояла глубокая ночь, нарушаемая лишь гудками маневровых паровозов на станции и тяжелыми вздохами доменных печей, доносящихся из-за Старого Королевского леса. Никакого леса в обширной впадине, полукольцом огибающей город, на самом деле давно уже не было. Его вырубили на дрова еще в первые годы после Катаклизма, но плотно застроенная рабочими общежитиями и заводскими конторами местность носила историческое название, о котором напоминала одинокая каменная башня, когда-то служившая убежищем для высокородных охотников и их свиты.
Высотой в пять десятков локтей, квадратная, приземистая башня стояла в самой чащобе, и ее изъеденные временем, обросшие лишайниками стены не раз давали приют продрогшим и усталым королям Сургана. Когда от Старого Королевского леса не осталось и следа, а башня стала мешать прокладке подъездных путей к металлургическому заводу, ее решили взорвать, но несколько мешков пороха не смогли разрушить древнюю постройку. Тогда в башне устроили склад угля, а на верхней площадке, когда-то возвышавшейся над верхушками деревьев, теперь днем находился наблюдатель пожарной стражи Сил Внутренней Обороны.
Башня потерялась на фоне дымящих труб, массивных конструкций домн и ректификационных крекинговых колонн нового химического завода, производившего топливный спирт. Потемневшие от времени барельефы с ликами монархов из давно сгинувших династий ныне уныло смотрели на толпы одинаково одетых простолюдинов, что каждые двенадцать часов выходили из заводских ворот, над которыми красовались отлитые в металле цитаты из «Книги Отчего Края»: «Работа есть высшая доблесть», «В труде обретешь ты счастье свое» и «Наше оружие – молот!».
Если бы барельефы умели говорить, они скорее всего осудили бы превращение некогда аграрной страны, тихого Сурганского королевства, где пейзане обрабатывали свои наделы и пасли скот на выгонах у подножия замков аристократов, в дымящую сотнями, а то и тысячами труб промышленную область, пожирающую гигантские объемы руды, угля, древесины и других ресурсов. В недрах доменных печей, в мартенах, в кузнечных цехах и на сборочных конвейерах все это превращалось в броневые листы и дизельные двигатели, в пушки, танки, снаряды, винтовки, паровые машины, локомобили и строительную технику.
Но барельефы молчали. Часы на здании заводоуправления пробили полночь. Гудки истошным воем возвестили о начале очередной смены. Поток рабочих выплеснулся на улицы, заполнил их от края до края и так же быстро схлынул. Окрестности старой башни погрузились в тишину. Ночной мрак рассеивали два масляных фонаря, но их трепещущий желтоватый свет, казалось, лишь подчеркивал темноту.
Тишину нарушил мерный рокот работающей паровой машины. Вскоре в боковом проезде появился небольшой локомобиль с зашторенными окнами пассажирской кабины. Облаченный в кожаный комбинезон и шлем водитель, сидящий впереди, дернул ручку тормоза, открыл клапан и стравил пар из ходового цилиндра. Локомобиль остановился, осев на подрессоренные колеса. Распахнулась дверца, двое высоких мужчин в темной одежде, сжимающие в руках автоматические винтовки, встали по краям экипажа, огляделись, и один из них негромко сказал:
– Все чисто!
Из локомобиля вышел еще один человек, одетый в простой офицерский мундир, черный плащ-крылатку и маску, закрывающую лицо так, что было видно только глаза. Едва заметно кивнув, он проследовал к дверям башни и трижды ударил в них массивным стальным перстнем, надетым на указательный палец поверх перчатки. Одна створка приоткрылась, на брусчатку упал луч света.