– Пока это всего лишь идея. Именно поэтому я и собрал вас сегодня: чтобы вы с самого начала участвовали в ее развитии и воплощении. Мне нужен самый изысканный стиль. Самые невероятные достижения инженерной мысли. Я хочу создать нечто волшебное, фантастическое, с налетом тайны. И я уверен, что вы – те самые люди, благодаря которым это станет возможным. Если кто-то из вас не пожелает принять участие в данном проекте, я не могу вас долее задерживать, однако убедительно прошу никому об этом не рассказывать. Я хочу сохранить свои намерения в строжайшей тайне – по крайней мере, до поры до времени. В конце концов, я имею право быть щепетильным в подобных вопросах.
Он глубоко затягивается и, неторопливо выпустив струйку дыма, завершает свою речь:
– Если мы все сделаем как надо, этот проект, вне всякого сомнения, заживет собственной жизнью.
Никто не произносит ни слова, когда он замолкает. Слышно лишь легкое потрескивание поленьев в камине, гости же молча переглядываются, не зная, кто первый заговорит.
– Можно мне карандаш? – спрашивает господин Баррис.
Марко протягивает ему карандаш, и Баррис начинает рисовать, постепенно превращая весьма примитивный план цирка в сложный и подробный чертеж.
Гости Чандреша не уходят до самого утра, и когда они в конце концов покидают дом, объем схем, планов и примечаний увеличивается втрое. Весь кабинет завален листками бумаги, словно картами для поиска неизвестного сокровища.
Соболезнования
Нью-Йорк, март 1885 г.
Заметка в газете гласит, что Гектор Боуэн, более известный под именем чародея Просперо, любимец публики, кудесник сцены, скончался от сердечного приступа у себя дома 15 марта.
В заметке коротко написано о его деятельности и оставленном им наследии. Возраст указан неверно, но лишь немногие читатели обращают внимание на этот факт. В самом конце некролога упоминается, что у него осталась семнадцатилетняя дочь, мисс Селия Боуэн. На сей раз возраст указан довольно точно. Также сказано, что похороны будут закрытыми, только для близких, а соболезнования можно послать на адрес одного из местных театров.
Там телеграммы и письма собирают, упаковывают в пакеты и отправляют с посыльным в резиденцию Боуэнов – частный дом, и без того заваленный мрачными, сообразно поводу, букетами. Когда Селия не может больше выносить удушающего аромата лилий, она превращает все цветы в розы.
Селия складирует соболезнования на обеденном столе, до тех пор пока они не начинают с него падать. Ей не хочется разбираться с корреспонденцией, но и заставить себя выбросить эти письма, не читая, она не может.
Когда откладывать эту повинность дольше уже невозможно, она заваривает себе чаю и начинает сортировать горы конвертов. Она вскрывает их один за другим и раскладывает по разным стопкам.
На конвертах марки со всех уголков земного шара. Одни письма длинные, написанные от души, и в них сквозит неподдельная горечь утраты. В других лишь дежурные пожелания держаться и пара слов восхищения талантом ее отца. Часто авторы признаются, что не знали, что у Просперо есть дочь. Однако другие хорошо помнят ее очаровательной малышкой, хотя самой Селии уже не верится, что она когда-то ею была. Ряд писем шокирует содержащимися в них предложениями руки и сердца.
Эти письма Селия, скомкав, одно за другим кладет на раскрытую ладонь и в буквальном смысле испепеляет взглядом, так что они, вспыхнув, рассыпаются пеплом, который она тут же сдувает, развеивая по ветру.
– Я уже обручена, – сообщает она в пустоту, теребя на пальце правой руки кольцо, которое прикрывает давний шрам.
Среди телеграмм и писем ей попадается невзрачный серый конверт.
Селия берет его из стопки и, вскрыв серебряным ножом для бумаги, уже готовится бросить в кучу прочитанных.
Однако конверт, в отличие от всех прочих, адресован отцу, хотя штемпель проставлен уже после его смерти. В найденной внутри записке нет ни слов утешения, ни соболезнований ее утрате.
Не содержит она и приветствия. Под ней нет подписи. Лишь от руки написанные два слова: «Твой ход». И больше ничего.
Селия переворачивает листок, но обратная сторона пуста. Отсутствует даже метка магазина, где была куплена открытка. На конверте нет обратного адреса.
Она несколько раз перечитывает эти два слова на серой бумаге.
Ее охватывает дрожь, но она не знает, вызвано это волнением или страхом.
Забыв о недочитанных соболезнованиях, Селия выходит из комнаты с открыткой в руке и поднимается по винтовой лестнице, ведущей в кабинет на втором этаже. Она достает из кармана связку ключей и нетерпеливой рукой отпирает три замка, чтобы войти в комнату, залитую ярким светом вечернего солнца.
– Что это значит? – спрашивает Селия, входя в комнату и протягивая вперед открытку.
Сгорбившаяся у окна фигура оборачивается. Когда на мужчину падает солнечный свет, он становится практически невидимым. Часть руки отсутствует вовсе, затылок сливается с облаком пыли, выхваченной из темноты солнечным лучом. Весь силуэт прозрачен, словно отражение в стекле.
Тень Гектора Боуэна читает записку и заливается счастливым смехом.
Татуировка девушки-змеи
Лондон, сентябрь 1885 г.
Приблизительно раз в месяц проводятся не совсем регулярные Полночные трапезы, которые сами гости все чаще называют Цирковыми. Это не то светские приемы, не то деловые встречи в ночи.
Мадам Падва неизменно присутствует в числе гостей, как и сестры Берджес (или хотя бы одна из них). Господин Баррис старается бывать, но ему не всегда позволяет рабочий график, поскольку приходится много путешествовать, и он не столь легко распоряжается своим временем, как ему бы того хотелось.
Господин А. Х появляется исключительно редко.
Тара замечает, что их совещания проходят гораздо продуктивнее, когда он присутствует, хотя он крайне редко высказывает свои предложения относительно устройства цирка.
В один из вечеров в кабинете собираются только дамы.
– Где у нас нынче господин Баррис? – интересуется мадам Падва, увидев, что сестры Берджес пришли одни, в то время как обычно он их сопровождает.
– В Германии, – хором откликаются Тара и Лейни, чем вызывают смех Чандреша, спешащего вручить им по бокалу вина.
– Он охотится на часовщика, – продолжает Лейни уже в одиночку. – Хочет заказать часы для цирка. Перед отъездом он только об этом и говорил.
На этот вечер не было запланировано никаких увеселений, даже ставшей приятной обыденностью игры на фортепиано, однако в какой-то момент на пороге дома появляется незваная гостья.
Она представляется как Тсукико, не уточняя, имя это или фамилия.
Она довольно миниатюрная, но хрупкой не выглядит. Длинные черные как смоль волосы заплетены в косы и изящно уложены вокруг головы. Черный плащ ей несколько великоват, но она держит себя с таким достоинством, что он, даже повиснув у нее на плечах, выглядит довольно элегантно.
Она терпеливо ждет в прихожей, прогуливаясь возле позолоченной статуи с головой слона, пока Марко пытается объяснить сложившуюся ситуацию Чандрешу. В конечном счете это приводит к тому, что вся честная компания выскакивает в коридор, чтобы своими глазами взглянуть, в чем дело.
– Что привело вас сюда в столь поздний час? – озадаченно обращается к девушке Чандреш.
В особняке Лефевров случались и более странные события, чем появление незваного артиста. Да и пианистка порой присылала кого-то себе на замену, если бывала занята и не могла присутствовать сама.
– Я всегда была поздней пташкой, – только и говорит в ответ Тсукико, не вдаваясь в объяснения, что за каприз судьбы привел ее сюда в такое время, однако улыбка, которой она сопровождает свое загадочное заявление, открытая и заразительная.
Сестры Берджес умоляют Чандреша позволить ей остаться.
– Мы как раз собирались ужинать, – неуверенно сообщает Чандреш. – Но вы можете составить нам компанию в столовой и исполнить… то, что вы хотели исполнить.
Тсукико кивает, и на ее лице вновь появляется улыбка.
Пока гости один за другим скрываются в столовой, Марко подходит к ней, чтобы взять плащ, и замирает, озадаченный тем, что скрывалось под ним.
Она одета в просвечивающее платье, которое другие могли бы счесть неприличным, но у компании, собравшейся в доме, свои представления о приличиях. По большому счету это даже не платье, а полоска красного шелка, поддерживаемая тугим кружевным корсетом.
Впрочем, не столько откровенность наряда приковывает взгляд Марко, сколько татуировка у нее на теле.
С первого взгляда не сразу можно разобрать, что она изображает. Шею и плечи девушки обвивают черные символы и знаки, спереди заканчиваясь прямо над вырезом платья, а сзади скрываясь под кружевом корсета. Не представляется возможным судить, насколько далеко они идут.
При ближайшем рассмотрении оказывается, что вытатуированные знаки – это поток алхимических и астрологических символов и формул, древние обозначения планет и химических элементов, черными чернилами наколотые у нее на коже. Ртуть. Свинец. Сурьма. У шейной впадинки – полумесяц, а над ключицей – египетский крест. Здесь есть самые разнообразные символы: скандинавские руны, китайские иероглифы. Мириады отдельных татуировок, которые сливаются в единый узор, изящно обвивающий ее тело подобно необычному драгоценному украшению.
Тсукико замечает пристальный взгляд Марко и, хотя он не задает вопросов, тихо объясняет:
– Это отчасти то, кем я была, кто я есть и кем буду.
Улыбнувшись, она направляется в гостиную, оставляя Марко в одиночестве, как раз в тот момент, когда часы начинают бить полночь и на стол подается первое блюдо.
Скинув туфли на пороге, она босиком проходит в комнату и останавливается возле рояля, где свет множества свечей в канделябрах и подсвечниках особенно ярок.
Какое-то время она просто стоит, спокойная и расслабленная, притянув к себе любопытные взгляды. С первым же ее движением все понимают, какова ее специальность.
Тсукико – девушка-змея.
Как правило, акробаты такого рода умеют складываться либо вперед, либо назад, в зависимости от особенностей строения позвоночника, и, соответственно, их выступления и трюки делятся по этому признаку. Однако Тсукико принадлежит к редкой категории артистов, которые одинаково хорошо гнутся в обоих направлениях.
Она движется с балетной грацией, которая достигается годами упорных тренировок. Мадам Падва сразу же отмечает эту особенность и шепотом сообщает о ней сестрам Берджес – еще до того, как Тсукико проявляет настоящие чудеса гибкости.
– Вы тоже так могли, когда были танцовщицей? – спрашивает Тара, глядя, как Тсукико невероятно высоко закидывает ногу за голову.
– Я была бы куда более востребована, если бы умела такое, – усмехается мадам Падва, качая головой.
Тсукико – настоящий виртуоз. Она безупречно выполняет эффектные трюки, замирает в невероятных позах и удерживает их ровно столько, сколько нужно. И, несмотря на то что ее тело постоянно закручивается в невообразимые спирали, так что даже со стороны на это больно смотреть, с ее лица не сходит безмятежная улыбка.
Ее немногочисленные зрители следят за выступлением, забыв и об ужине, и о разговорах.
Впоследствии Лейни признается сестре, что ей казалось, будто она слышит музыку, хотя на самом деле выступление проходило в полной тишине, нарушаемой лишь шуршанием шелка по девичьей коже и потрескиванием огня в камине.
– Это именно то, о чем я говорил, – наконец заявляет Чандреш, ударяя ладонью по столу и нарушая тем самым всеобщее молчание.
От неожиданности Тара роняет вилку, которую все выступление завороженно держала в руке, и едва успевает поймать ее в сантиметрах от тарелки с недоеденными устрицами в винном соусе. Тсукико невозмутимо продолжает свой танец, но улыбка на ее лице становится заметно шире.
– Вот это? – поворачивается к Чандрешу мадам Падва.
– Это! – кивает он, указывая на Тсукико. – Именно такой дух должен царить в нашем цирке. Необычное, но захватывающе прекрасное. Провокационное до неприличия, но при этом элегантное. Сама судьба привела ее к нам. Нам нужна она и никто другой. Марко, пригласи даму к столу.
Для Тсукико приносят приборы, и она со смущенной улыбкой занимает место за общим столом.
Следующая за этим беседа скорее представляет собой творческую дискуссию, нежели обычное обсуждение контракта, неоднократно уходя в вопросы балета, современной моды и японской мифологии.
После пяти перемен блюд и множества бокалов вина Тсукико наконец позволяет уговорить себя и принимает предложение стать артисткой еще не существующего цирка.
– Вот и славно, – потирает руки Чандреш. – Итак, девушка-змея у нас уже есть. Начало положено.
– Разве нам достаточно ее одной? – сомневается Лейни. – Я думала, их будет целый шатер, так же много, как воздушных гимнастов.
– Ерунда, – возражает Чандреш. – Один безупречный бриллиант стоит куда дороже целой горсти сомнительных камушков. Она может выступать на отдельном постаменте, поставим его на главной площади или еще где-нибудь.
Дальнейшее обсуждение деталей решено отложить до лучших времен, так что за десертом и напитками они не обсуждают ничего, кроме общих вопросов, связанных с цирком.
Перед уходом Тсукико оставляет Марко визитку со своим адресом и в скором времени становится обязательной участницей всех Цирковых трапез, выступая, как правило, либо до, либо после ужина, чтобы гости не отвлекались от поглощения изысканных блюд.
Она становится любимицей Чандреша, и он часто приводит ее в пример, объясняя, каким должен быть их цирк.
Хорология
Мюнхен, 1885 г.
На пороге мастерской господина Фридриха Тиссена в Мюнхене появляется неожиданный гость, некий англичанин по имени Итан Баррис. Мистер Баррис признается, что он ищет встречи с ним с тех самых пор, как увидел несколько часов с боем, вышедших из-под руки Тиссена, и был безмерно восхищен его искусством. Владелец местного магазина подсказал, как его найти.
Мистера Барриса интересует, не согласится ли герр Тиссен изготовить по его заказу часы. У герра Тиссена очень много текущей работы, о чем он незамедлительно сообщает Баррису, показывая рукой на полку, уставленную разнообразными часами, как самыми простыми, так и весьма затейливо устроенными.
– Боюсь, вы не вполне понимаете, о чем идет речь, герр Тиссен, – заявляет мистер Баррис. – Мне нужны особенные часы, объект восхищения. Ваши работы впечатляют, но часы, которые я рассчитываю получить, должны быть поистине выдающимися, das Meisterwerk[2]. Финансовая сторона пусть вас не заботит.
Заинтригованный, герр Тиссен просит посвятить его в детали. Их немного. Есть ограничения по размеру (впрочем, довольно внушительному) и требование, чтобы часы были непременно черно-белыми. Допускается использование оттенков серого. В остальном же внутреннее устройство и внешний облик отдаются на откуп мастеру. На усмотрение художника, говорит мистер Баррис. Это должны быть фантастические часы, несколько раз подчеркивает он.
Герр Тиссен дает свое согласие, и мужчины обмениваются рукопожатием. Мистер Баррис обещает в скором времени связаться с часовщиком, и через несколько дней от него приходит конверт с внушительной суммой денег, указанием срока, когда часы должны быть готовы (через несколько месяцев), и лондонским адресом, по которому следует отправить заказ.