Уснувших уголовников накрыли чехлами брезента и подняли в лабораторию. По мнению Александра Ильича, снадобье будет действовать еще два с половиной часа. Необходимо срочно провести активизацию гена, пока рецидивисты не проснулись. И они торопились, как торопятся люди к забытому на газу чайнику или за водкой в магазин перед закрытием. Никто из них не думал о пафосе предстоящего. О том, что их открытие способно дать шанс огромной стране двинуть к прогрессу семимильными шагами – без воровства, взяточничества, без холуйского пренебрежения к нравственным ценностям общественного бытия. Все это уже ими сотни раз пережито, передумано и переспорено. После каждого пройденного этапа, опытов на крысах, морских свинках, макаках и, наконец, шимпанзе, их вера в успех становилась все крепче, а фантастический результат все реальнее. И когда близился момент, способный стать венцом многоэтапного труда, они о высоком уже не размышляли. Сейчас для профессора Бородина и его помощников важно было одно – не опоздать.
Александр Ильич не зря просил сына подыскать помещение поближе к работе – дорога до проходной института заняла у них чуть больше семи минут. Еще три минуты до лаборатории.
Виктор Шаньков встретил старших коллег на пороге:
– Слава богу. А то я уже беспокоился. А что если они оклемаются, а вас нет…
– Не волнуйся, Витя, – бросил на ходу профессор и поспешил мыть руки.
Спящие уголовники возлежали на каталках перед «операционной». Возле каждого дежурили по два охранника. Александр Ильич вернулся в белых перчатках и марлевой повязке на лице. Произносить слов ему не понадобилось – помощники прекрасно знали свои обязанности. Еще перед активизацией гена у шимпанзе они сотни раз проделывали эту процедуру на более примитивных животных, доведя процесс до автоматизма. Вадим Дружников подготовил к съемкам видеокамеру. Сегодня место оператора доверять лаборанту профессор остерегся. Суркова уселась у дисплеев. Томограф и энцелограф последнего поколения позволяли видеть мозг и наблюдать его активность. Николай Тарутян настроил приборы, Шаньков разбирался с электродами. Через двадцать минут помощники доложили о полной готовности.
Первым в «операционную» закатили Лыкарина. Шаньков обложил голову Федора Иннокентьевича электромагнитными датчиками. Провода тянулись к приборам, а от них к дисплеям Катерины. По команде профессора операция началась. В мозг «пациента» поступили электрические импульсы. Оба его полушария проявляли слабую активность, что для состояния усыпленного человека вполне нормально. Суркова напряженно вглядывалась в экран и выглядела растерянной. Ей предстояло отыскать в мозгу Лыкарина ген «h». Катерина этого гена не видела. Бородин запустил лазерную установку и посмотрел в ее сторону:
– Ну?
– Александр Ильич, я ничего не понимаю…
Профессор поднялся, раздраженно отстранил девушку и уселся за прибор сам. Какого же было его удивление, когда и он искомого гена «h» не обнаружил. Место, где тому полагалось находиться, в структуре мозга присутствовало, но самого гена не было. Тут и профессор растерялся. В мозгу примата «h» просматривался вполне отчетливо. Даже у крыс и морских свинок, хоть в зачаточном состоянии, но имелся. В человеческом мозгу Александр Ильич наблюдал его много раз у своих помощников, а тут пустота. Время шло. До пробуждения бандитов оставалось немногим больше двух часов. Помощники застыли в напряженном ожидании. По выражению лица ученого они начали осознавать – патрон в отчаянии.
– Мальчики, у меня идея.
Все повернулись в сторону Сурковой.
– Предлагаю отдать наши.
– Что – наши? – переспросил Дружников.
Катя пояснила.
– Наши гены. Мы же знаем, со временем они у нас восстановятся. Но сейчас дорога каждая минута. Не срывать же опыт?!
– Я на это не пойду, – твердо заявил профессор.
Тарутян поднял руку:
– Я го-го-го-готов.
За ним руки подняли Шаньков, Суркова и Дружников.
– Я не имею права, – продолжал отказываться Александр Ильич, но уже не столь категоричным тоном. Катя присела рядом с шефом:
– Мы с вами три года. Практически без денег, на одном энтузиазме отдавали все силы, веря в ваш талант и вашу гениальную идею. И мы не позволим вам потерпеть неудачу. Всем здесь понятно, второго случая может и не представиться. Вы же не допустите краха наших надежд? – говорила девушка тихо, но с таким убеждением и силой, что ее голос проникал в душу. Серьезность момента передалась остальным. Глаза Александра Ильича повлажнели.
– Катя, как я могу взять на себя такую ответственность?! Мы пока не знаем, восстанавливается у человека этот «h» или нет. Нельзя быть уверенным только на основании опытов над животными… Вспомните, и у них стопроцентного результата мы не получили. Ген восстановился только у тех мартышек, чей интеллект находился в норме или выше. Даже на шимпанзе мы восстановительного эффекта проверить не успели.
– Если «h» восстанавливается у мартышек со среднестатистическим интеллектом, почему вы сомневаетесь в нас? Или наш интеллект не соответствует норме?
– Соответствует… Но это хоть и бескровное, но все же вмешательство в живую ткань мозга.
– Ерунда. Не страшнее укола дантиста. Нора и Фоня предавались любви уже через пятнадцать минут. Не думаю, чтобы они вели себя подобным образом после сильного болевого шока. Не придумывайте отговорок и не теряйте драгоценного времени.
Бородин взял Катю за руки, поднялся с кресла и поднял ее:
– Хорошо, я согласен. Готовьте пересадочную иглу.
В мозгу Косых ген «h» обнаружить удалось. Он едва пульсировал, но поддавался активизации. У Водиняпина так же, как и у Лыкарина, гена «h» не оказалось. Тарутян, Шаньков и Дружников благородно предложили профессору воспользовался их мозгом и обойтись без Катерины. И добились своего. Александр Ильич остановился на кандидатурах Тарутяна и Дружникова. Молодые ученые отвечали за свои поступки. Шаньков не подходил по возрасту – был слишком юн.
Вадим Дружников, перед тем как лечь на каталку, передал камеру лаборанту. Александр Ильич перекрестился и взял в руки лазерную иглу. Работа началась.
Через час тридцать пять минут все было закончено. Вадим Дружников и Николай Тарутян чувствовали себя нормально, если не считать, что их сильно клонило в сон. Александр Ильич оставил аспирантов подремать в лаборатории, разрешив им присоединиться к наблюдениям позже. Что молодые люди и сделали.
Охранники из службы безопасности банка спустили обернутых в брезент уголовников тем же грузовым лифтом. Их так же вынесли во двор через запасной выход и погрузили в микроавтобус. Дорога до арендованных апартаментов заняла всего несколько минут. Там бывших зеков охранники раздели догола, обрядили в голубые пижамы с рисунком в мелкий цветочек и уложили в постели. Зрелище получилось сильное. Татуированные конечности пациентов трогательно торчали из-под веселой пижамной ткани. Заботливо накрыв похрапывающих джентльменов одеялами, охрана тихо удалилась. Профессор оставил в холле конверт и вместе с Катериной Сурковой занял наблюдательный пост в соседней квартире.
Теперь предстояло ждать, когда усыпленные бандиты придут в себя и наблюдать за каждым их шагом.
* * *
«Зверское отношение детей к своим престарелым родителям поражает своей жестокостью. Великовозрастный сын несколько месяцев держал престарелую мать на цепи в собачьей будке» – Мария Николаевна, если не считать трансляций о фигурном катании, обычно телевизор внимательно не смотрела. Передачи и сериалы воспринимала вполуха, продолжая заниматься домашними делами. Но тут заинтересовалась и присела в кресло. Передавали очередное журналистское расследование. На экране возникла старушка с забинтованной головой. Репортаж велся из городской больницы. «Перед тем как посадить в будку, отобрал пенсию и бил ногами», – жаловалась несчастная. Из слов репортера выходило, что сын этой пожилой дамы постоянно издевался над матерью, держал в собачьей конуре, отнимал еду и жалкую пенсию. А неделю назад еще и избил до такой степени, что бабушку пришлось поместить в больницу. «…прервемся на короткую рекламу, а после нее расскажем вам, как сестры сбросили престарелую тетушку с балкона десятого этажа. Не переключайтесь, реклама пройдет быстро».
Мария Николаевна не стала пережидать рекламную паузу, а направилась в свою комнату извлекать летние вещи. На следующей неделе обещали резкое потепление, а она еще к нему не подготовилась.
Звонка мужа она так и не дождалась. Но к восьми вечера домой явился Арсений.
– Ужинать будешь? – спросила она сына.
– Нет, мама. Я только что из ресторана. Так сказать, деловой обед плавно перетек в ужин, – ответил «мальчик», прямиком направляясь в кабинет. Она преградила ему дорогу.
– Ты ничего не хочешь мне сказать?
– А что бы ты хотела услышать?
– И он еще спрашивает?! Его отец таскается по тюрьмам, живет в съемных квартирах, наврав, что едет в командировку, а сын его покрывает.
– Ты уже все знаешь. Так зачем спрашиваешь?
– Я ничего не знаю. Я у вас, как несмышленый придаток. А я, между прочим, человек и имею кандидатскую степень филолога. Поэтому имею право на уважение близких.
– Другой бы спорил…
– А ты не перебивай мать. Да, имею, хотя бы за то, что ради вас отказалась от собственной карьеры.
Арсений взял маму под руку, привел в гостиную, усадил в кресло и уселся напротив. Родители – то неизбежное зло, с которым детям не только приходится мириться, но которое еще и положено любить. Среди простого люда это положение часто не соблюдается, и ненависти там не скрывают. В интеллигентных семьях принято с родителями считаться. А если сыновняя или дочерняя нежность возникает искренне, то уже в зрелом возрасте, если старикам удалось до этого момента дожить. Арсений в свои годы ценность родительского присутствия осознал и раздражение старался подавлять в зачатке.
– Прости, мама. У меня сегодня тяжелый день, и я хотел немного отдохнуть.
– У тебя каждый день тяжелый. Других не помню. Будь добр, поделись с матерью, что там у вас с отцом за тайны?
– От тебя тайн нет. Не хотели волновать, вот и не стали слишком подробно описывать ситуацию. Квартиру отцу снял я. Ему нужно проделать несколько экспериментов над людьми, а разрешительных санкций ждать долго. Вот я и помогаю ему это сделать без лишнего шума.
– И этих людей он привез из тюрьмы? Я правильно понимаю?
– Примерно так.
– Ты хочешь сказать, что твой отец ставит опыты над преступниками?
– В некотором роде.
– Ты в своем уме?! Они его убьют.
– Мама, чтобы не выслушивать твоих возмущенных сентенций, отец и не стал тебе ничего рассказывать. И я его понимаю. Научись воспринимать жизнь без паники. Истериками ничего не изменишь.
– Мне уже поздно учиться. Я знаю одно – стоять у ваших гробов не смогу.
– Подожди нас хоронить. У нас с папой все только начинается, – и Арсений грустно улыбнулся.
– Какой же ты еще ребенок, – вздохнула Мария Николаевна: – Теперь такая страшная жизнь, а ты этого не понимаешь!
– Чем она такая уж страшная, особенно у тебя? Вот когда вы меня растили в коммуналке, жизнь была действительно страшная. – Арсений подошел к бару, плеснул себе в стакан немного виски и вернулся в кресло: – Может, тебе тоже чего-нибудь налить?
– Ты же знаешь – от алкоголя у меня поднимается давление. Вот ты вспомнил нашу коммуналку. А мне здесь в этих хоромах гораздо страшнее.
– Не понял?
– Там я была с людьми, а здесь с телевизором.
– Тебе плохо в новой квартире? Я же для тебя старался.
– Спасибо, сынок, я благодарна. – Она вспомнила о старушке, которую сын держал в собачьей конуре. – Множество матерей живут куда хуже. Но подумай сам – ты весь в работе, отец весь в работе. Вы даже дома отгорожены от меня свинцовой стеной. У меня своих интересов давно нет – живу вашими. А вы скрытничаете. Вот и подумай, каково матери в этой золоченой клетке одной?
– Почему одной? Ты же с Клавой.
– Сынок, она молодая женщина. Со мной если и общается, то из вежливости – я же плачу ей деньги. А на уме у нее любимый Гриша. Ее дружок на Кавказе. Она каждую минуту трясется, жив он или уже убили. Всю посуду мне извела. Задумается – и тарелка из рук.
– Вот откуда у тебя в голове все эти ужасы? Надо сменить домработницу.
– Не смей. Клава меня устраивает. Она хоть не ворует.
– Совсем?
– Во всяком случае, много. Возможно, обсчитывает меня на покупках. Но это мелочи. Я не проверяю счета. Зачем унижать человека недоверием.
Арсений ухмыльнулся:
– Если опыты отца закончатся успешно, мы твою Клаву ему покажем.
– Это еще зачем?
– Так, для профилактики. Ладно, мама, я пойду немного отдохну. А на следующей неделе мы сходим в театр.
– Вдвоем?
– Да. Отец еще будет занят. И не волнуйся за него. Я приставил к нему серьезную охрану.
Она заметила, что он так и не выпил свое виски – ушел и унес с собой.
«…бизнесмена застрелили прямо в его кабинете. У предпринимателя остался шестилетний сын и молодая жена …снова бизнес связан с минеральными удобрениями. Возникает вопрос – совпадение это или очередной передел собственности… прекрасный салон, автоматическая коробка передач, всего за семьсот пятьдесят тысяч рублей… управляй мечтой».
В квартире продолжал работать телевизор, и она вспомнила, что пропустила начало трансляции «Ледникового периода». Его повторяли по Первому каналу, и она не переключила программу. Фигурное катание профессорша любила с юности. В школе сама занималась в секции при Доме пионеров, но в институте на спорт не осталось времени.
* * *
Лыкарин проснулся в раю. О загробной жизни он размышлял редко. С детства в памяти сохранились некоторые образы, навеянные рассказами старших и сусальными открытками. От бабки Матрены мальчик Федя слышал, будто в раю растут райские яблочки и щебечут птахи, а в аду черти жарят грешников на сковородах. Позже, уже в неволе, к птахам и райским яблочкам в своих фантазиях добавил услуги бесплатных проституток. Представлял, лежа на нарах, как в тени райских пущ ангелоподобные девы отдавались ему по первому требованию. Эротические грезы рецидивист использовал практически – они помогали пережить вынужденное воздержание. Но о самом рае как о награде за безгрешный земной путь Лыкарин не раздумывал. Себя к числу будущих небожителей он не причислял и ждать благостного конца не собирался. Предпочитал получать райские блага на земле, расплачиваясь за них шальным налом, добытым отнюдь не праведно. Следовательно, перспектива оказаться в преисподней представлялась ему куда более реальной. Но и ад его не страшил. После трех отсидок опытный зек не сомневался – с чертями он сумеет договориться ничуть не хуже, чем с лагерным начальством.
Способность русского человека переносить тяготы быта часто не поддается осмыслению. Миллионы соотечественников до сих пор ютятся в бараках не только без горячей воды, но даже без водопровода. А туалеты на улице в виде дощатого курятника, продуваемого со всех сторон ветрами, с протекающими дырявыми крышами и зловонным очком – вполне заурядная деталь российского провинциального комфорта. А если учесть наш суровый климат с сорокоградусными морозами, то подобное существование вполне можно приравнять к адовым мукам. Причем в таких условиях обитают не маргиналы, а граждане, отдавшие родине годы самоотверженного труда.
Это удивительное терпение трудно объяснить какими-то конкретными словами, кроме одного таинственного «менталитет». В этом емком понятии органично уживаются беспробудное пьянство, злоба к тем, кто пытается хоть немного улучшить свое существование, и вытекающая отсюда ненависть к буржуазии. Но, с другой стороны, этот же менталитет позволяет выжить там, где человеку, им не обладающему, тут же наступят кранты. Это относится и к местам лишения свободы, где не один год отбывал наказание Федор Иннокентьевич Лыкарин и его друзья-рецидивисты, волею случая востребованные наукой.
Все трое, усыпленные водкой в микроавтобусе, после пробуждения обнаружили себя не в камере с запахом параши и потных тел, а в великолепных апартаментах. Если уголовники и видели в жизни нечто подобное, то только в связи со своей профессиональной деятельностью, на короткие мгновения, отпущенные им фортуной для грабежа.