Зашли мы с Косматкой в его дом, хоть и большой, и, видно, старый, а чисто везде, и пахнет хорошо – вроде травами какими-то.
А в комнате мебель разная и на таких, как я, и на Косматку есть, видно, были предшественники-то ростом не мелкие. Я за стол присел: брюхо не отваливается, напрягся, в живот потыкал: камень, все кубики на месте, как-будто снова молодой.
– Слушай, а как так…
– Ты, Тримайло, меньше думай, больше делай. А если тебе про то, как тело твое натренировалось, когда я тебе знания прямо в башку посадил, интересно, то я тебе отвечу – не знаю. Самому бы разобраться, раньше я такого не делал. А может, так: «В боренье с плотью дух всегда сильней, когда рабом не следует за ней»[33]. Там разберемся – не до этого сейчас, отечество в опасности. Щас пожрем, тебя приоденем – и вперед.
Сели мы за стол, каждый за свой. Тут в комнату вошла женщина размером мне под стать, поставила передо мной чугунок с кашей, такой же, только размером соответственный, перед Косматкой. Посмотрел я на нее: экая силища. Хоть ростом пониже меня, но крепкая, широкоплечая, видно – ловкая.
Зная, что первой не заговорит, поздоровался, однако ответа не получил: молча поклонилась – и снова на кухню. Вернулась с хлебом и молоком.
Поели молча, каждый о своем думал. Я вот лично думал, какая еда вкусная: и не ел давно, и натурпродукт, молоко чуть в горле сметаной не стало, а хлеб ржаной сладенький. Как поел, подумалось: жизнь налаживается в маленькой провинции Ху-Нань, от, и женщины тут есть любых размеров.
После еды повел меня Косматко на улицу, там с другой стороны дома – отдельный вход: кладовая. Там по стенам оружие всякое, доспехи, просто всякий железный хлам, в углу – горн, тиски, всякие клещи-молотки. Нормальный такой гараж.
– Ну, ты давай командуй тут, я к Василисе схожу, насчет одежи распоряжусь.
Здесь надо сказать, что я и в принципе мужчина не без рук, а тут еще Косматкина наука, я и не заметил, как стемнело, а был уже экипирован и вооружен по полной: меч по руке подобрал, подогнал, копье по росту, наконечник что твой меч, булаву, несколько ножей метательных, кинжал, саблю, две кольчуги: одну облегченную – вроде футболки, вторую на английский манер, с капюшоном и длинными рукавами – подол – до пят, две брони: одну полностью стальную, другую – кожаную с булатными бляхами, два шлема, лук со стрелами, ну и мелочь всякую: рукавицы кожаные, запасную тетиву, тул и прочая, и прочая – целый мешок.
Косматко зашел, поглядел, одобрительно крякнул, весело сказал:
– Совсем разорить решил, по миру пустить.
Видно, что для порядку ворчит, но я все ответы знаю:
– Свои люди – сочтемся!
– Ладно, свой, пошли с Каурым познакомлю.
Снова вышли мы из дому и через еще один отдельный вход вошли в конюшню. Вот тут следует использовать какой-нибудь литературный штамп, как-то: дохнуло теплом и навозом, но на улице лето и вообще тепло, а конский навоз пахнет где-то даже приятно, если в него особенно не лазить.
В загоне стоял рыжий конь, не красный, а именно рыжий красавец, огромный, мне под стать, могучий, как першерон, только еще больше. Глянул он на меня своими огромными глазами, и я понял, почему Косматко так на слове «мой» нажимал. Быть владельцем такого прекрасного животного – особое ощущение. Я пожалел, что не захватил с собой ни горбушки, ни морковки, но Косматко меня оборвал:
– Это тебе не говно возить, а конь богатырский. Он свободен, куда хочет идет, что хочет берет, кто не понравится – куснет, а не поймет – прибьет.
И действительно, двери в конюшне были настежь открыты, а у загона их вовсе не было. А перед мордой у Каурого были к стене прикреплены несколько корыт: с овсом, с водой, с морковкой, с сеном, с пшеницей, с репой, с солью и с яблоками.
Рыжий конь шагнул ко мне и положил мне морду на плечо.
– Гляди-ко ты, признал, – удивился Косматко.
Тут к нам присоединилась могучая дева, одежду принесла: три рубахи белые с вышитым воротом, пару черных шелковых штанов и – шик – алый шелковый плащ с тесьмой и золотой сустугой[34], с огромными сапфирами. Плащ я тут же напялил – не удержался.
Косматко откуда-то приволок седло, и Василиса его на Каурого надела. Я было сунулся помочь, но тут как раз тот случай, когда посмотрит – ножом погрозит, так глянула, что я чуть не отскочил.
Седло есть – уздечки нету. Как править, непонятно.
– Коленями и правь. Да и то не особо старайся, ты, главное, понимай, куда попасть хочешь, а Каурый и сам разберется. Ну что, вечеряет, поехали уже.
Взобрался я в седло, Косматко сзади приспособился, за луку седла взялся, ему Василиса узелок подала, приобняла его одной рукой на прощанье, я еще подумал: ага, а что ага, сам не знаю.
Ну тут мне не до чужих отношений стало, Каурый мысль, видно, мою про Славен уловил и взял с места в карьер. Ну уж взял, так взял. Я чуть с него не грохнулся. И понесся Каурый, да с поскаком, замелькали только картины смутные: то вроде болото Косматкино, а вот уже и осины с березами, а вот уже и дубы стоялые возле Славена белокаменного.
Здесь Каурый на рысь перешел, и увидел я силу вражескую, до самого горизонта дымы от костров и шатры, а меж шатров от мрассовцев – черным-черно. Ну ничо, сщас пересчитаем.
Косматко тут и говорит:
– Ты, богатырь, спесь удержи – на все свои правила есть. И мрассу их чтят, и мы. Ночью боя нет, завтра будем биться. Ставь копье, чтоб видно было, и – спать. Утро вечера мудренее.
А я подумал: во-во, точно не мудренее, а мудрёнее, то есть что с вечера не сделал, то утром сложнее будет. Но когда трудности останавливали китайских комсомольцев.
Хотя, признаться по-честному, ломить силу вражескую никакого желания не было. После такого-то дня, сами судите: поединок с Лехом, переход к Косматке, обучение, экзамен да еще эта гонка на Кауром – все это вымотало меня до донца. Поэтому я рухнул наземь и заснул, как будто не спал долгие годы.
И вот тут снова тьма и голос: «А во время бедствий, которые сопровождают прецессию равноденствий, Носители Знания в количестве около тысячи человек ожидали в том самом корабле, который впоследствии был с замечательной эффективностью использован женщиной из Белоруссии против инопланетных захватчиков. В результате смены полярности ряд крупных островов на юго-западе планеты, которые некоторые, с позволения сказать, специалисты относят к единому материку, ушли под воду, а на северо-востоке, напротив, появились. Ряд появившихся островов стали называть Цепь Правды. Впоследствии на этих островах был проведен уникальный эксперимент над «новыми людьми».
В результате бедствий человечество деградировало до самых глубоко материальных слоев существования. Часть выживших с континента Азия переплыли на Цепь Правды и стали проживать там, ведя натуральное хозяйство и практикуя групповые браки. Самцы человека стали объединяться в огромные стаи и охотиться, иногда уходя из дома на несколько месяцев, некоторые из них специально не возвращались домой, кочуя от группы к группе, переплывая с острова на остров, иногда присоединяясь к какой-нибудь групповой семье имени своего тотемного животного. Эти группы очень быстро уничтожили всех зверей и животных, так и не позволив самкам создать животноводство из-за особой прожорливости, присущей всем представителям новой цивилизации.
Часть групповых семей стала переселяться на континент, из-за систематической нехватки пищи ведя захватнические войны.
Выходцы с островов отличались высоким ростом (до двух с половиной метров) и другой физиологической особенностью, которой отличаются и современные бушмены: член у мужчин находится в состоянии постоянной эрекции. Данная особенность вызвала разночтение между названиями, которые дали пришельцам жители континента: женщины называли их сынами грома или сынами божьими, а мужское население – гогами (на тогдашнем языке гог – мужской член).
Женщин с островов жители континента называли одинаково: магоги (от мать гога)».
Глава 6
Пакет спасения
Когда я открыл глаза, то увидел исцарапанную надписями серую стену и понял, что проснулся оттого, что меня за плечо трясет человек в милицейской (или уже полицейской?) форме и что-то орет.
Я ни слова не понял из его воплей, выходило у него что-то вроде:
– Я м-аать твоюю, тебяяя, убыть час назад, вставай и дергай! И по фиг мне все, нельзя больше!!!
По-видимому, милиционер (или все-таки полицейский?) был в стельку пьян[35], но спорить было глупо, и я позволил вытолкать меня на свободу взашей, правда, на прощание пропел пару рулад, сладких славянскому уху, когда славяне не в духе.
Хотел пустить еще вонючих ветров, но меня уже выставили. Денег, естественно, не было, еще и посетило удивительное желание закурить. А не курил я лет десять, наверное, но навеяло: «…и я откинулся такой базар-вокзал: глазел на шлюх и мирно кушал пончик…» М-да, русский шансон, это вам не вздохи на скамейке: «…и на руке расцвел, с чайками Магадан…» И все эти «Владимирские централы» с такой силой нажали мне на черепную коробку изнутри, что я затряс головой и испытал чувство падения и безысходности от внезапного понимания тускло-нецветного восприятия окружающего мира тех людей, которые пишут такие песни, и тех, кто ими наслаждается.
Воистину прав Патанжали[36], что снизу миров не существует, есть только уровни сознания, а спуск в нижние слои этих уровней и есть ад кромешный о семи кругах.
Захотелось встать на колени и покликушествовать в стиле Данте Алигьери: а круги те холодные, обмороженные. От одного до другого иди-иди, не дойдешь, не доедешь, в каждом круге-то смотрящий сидит, покрикивает. А в деснице-то[37] у него плеточка, а в шуйце-то[38] вазелин: знай себе – наказывай…
Думаю, неплохую выручку бы собрал с сердобольных христиан. Нищих много на Руси, а блаженных – единицы, опять же идея оригинальная, никаких там: сами мы не местные, дайте денег на обратную дорогу и т. д.
Не знаю, как вы, но я нищим денег всегда даю, бог тебе дает – «за что» не спрашивает, и ты не думай, просят – дай, если есть.
Если нет – сопереживай на секунду.
Вот здесь надо сказать, что если выложить самому себе всю правду начистоту, то хорошего кому-то сделать, хотя бы и самому себе, получается немного, поэтому стремиться к этому следует специально, а то случай может и не представиться. Если вспомнить все, что ты сделал плохого или что тебе плохого сделали, то списки получатся значительные. А вот список добрых дел собственного изготовления до обидного скромен. От таких мыслей мне сильно захотелось облагодетельствовать все человечество, пусть даже и против его воли. Но, решив начать с кого-то конкретного, я вспомнил про Витьку. Меня даже в пот бросило – черт, я же его там оставил даже без денег, запертого в квартире. А ведь он командировочный!!!
Да, ни денег, ни «пакета спасения», а спасать Витьку как-то надо. Отделение от ларька и Витькиной квартиры недалеко, и вспомнил я про торговку, которая побеседовать хотела, а я торопился похмелиться и общаться не стал. Между размышлениями и действием время нужно неутомимо сокращать: это и есть решительность. Я почти бегом влетел в ларек. Но здесь меня ждал неприятный сюрприз: за прилавком был парень, который с неприязнью взглянул на мой расхристанный вид: драка с милиционерами и пребывание в кутузке не прибавили мне привлекательности. Парень несколько секунд рассматривал меня, а потом опустил руку под прилавок: видно, нащупал «тревожную кнопку». Новая встреча с городской стражей не входила в мои планы, и я молча вышел из ларька. Да и что я мог ему сказать: у меня командировочный друг заперт и страдает? Вряд ли он вошел бы в положение, хотя не попробуешь – не узнаешь. Я решительно развернулся и увидел через стеклянную дверь, как тот парень вынул руку из-под прилавка. В руке был обрез охотничьего ружья. Из него он целился куда-то вниз и широко разевал рот: орал на кого-то. Я тут впал в легкий ступороз[39], согласитесь, для одного дня многовато, теперь вот скачок[40]. Стою и глазею через дверь, как он там орет, и в этот момент мне в левую лопатку уперся ствол и хриплый голос вежливо предложил: «Давай, дяденька, внутрь, не стесняйся!» Я и глаз скашивать не стал, резко повернулся вправо боком и по ходу движения выбросил руку сверху вниз, почувствовал, что попал и кувыркнулся с крыльца ларька прямо на асфальт, приземлился на колени и локти и на карачках судорожными скачками убежал за угол.
За спиной грохнул выстрел, посыпалось стекло, потом еще один. Я снял куртку и высунул рукав из-за угла. Никакой реакции. Спрятал рукав, высунул полкуртки. Тихо. Аккуратно выглянул: парень, который меня вежливо приглашал, сидел на корточках, держась руками за лицо, рядом валялся такой же обрез, как у его дружка внутри ларька, стволы дымились. Стеклянная дверь разлетелась на осколки, но было тихо, парень только слегка поскуливал, видимо, сдерживался, чтоб лицо не потерять. Хотя как же он его потеряет – вон как вцепился.
Однако раненый, или, вернее, стукнутый, меня волновал мало, но вот где его напарник? Я быстро на цыпочках добежал до следующего дома и осмотрелся: ларек был как на ладони. Второй двери не было, значит, он внутри. Я решил подождать: все равно не выдержит – побежит, время не на него работает, выстрелы наверняка слышали, кто-то уже в милицию звонит.
И точно, через минуту из ларька выскочил парень, ошалело оглянулся, что-то крикнул своему подельнику и метнулся во дворы. Второй так и остался сидеть на корточках.
Ну все, операцию по спасению Витьки следовало начинать незамедлительно. Пробегая мимо неудачливого разбойника, я подхватил обрез, открыл патронник и ударил прикладом об лестницу. С удовлетворением услышал характерный хруст: теперь не постреляешь, гаденыш.
В ларьке повсюду валялись осколки стекла, и казалось, что ходишь по снегу: хрусть-хрусть. За прилавком лежала бездыханная продавщица, я ее тронул за грудь – живая! Знепритомнила[41] просто. Где что лежит, мне напоминать не надо, по-прежнему маршруту пробежал: водка, рыбка, финики, пиво… и бегом на выход, дал себе при этом клятвенное обещание, что расплачусь с процентами при первой же оказии. Все равно было неприятно, тут бы женщине помочь. И вот тут я понял, что тупо не смогу, недавно хотел весь мир осчастливить, а теперь тырю водку, как давешние разбойнички. Поставил я «пакет спасения» (вот уже второй до Витьки не донес) на прилавок, подошел к продавщице и стал ей уши тереть, втайне надеясь, что делать ей дыхание рот в рот не придется, очень уж от нее табаком пахло. А так бабенка вполне симпатичная, при других обстоятельствах я бы порадовался случаю стать ее спасителем.
Но, слава богу, обошлось, открыла «королева ночного ларька» глаза свои зеленые, которые немедленно наполнились слезами. Меня она признала и… кинулась на шею, далее, пылая благодарностью, она должна была изобразить несколько номеров из немецких фильмов про сантехников и разносчиков пиццы. Но жизнь не богаче фантазии: все тот же «день сурка» без конца и начала.
Вот в каком-то старом голливудском фильме главный герой говорил, что вы зря прожили жизнь, если хоть раз не услышали фразу: «Выходите по-одному с высоко поднятыми руками». Но когда вы ее или очень похожую на нее фразу слышите, то ощущения, что ваша жизнь наполнилась новым значительным смыслом, не возникает. Вот не возникает, и все тут! Напротив, возникает череда очень странных мыслей, вызванных досадой и страхом: мне подумалось в стиле шансона: опять весна, опять грачи, опять тюрьма, опять дрочи. И пожалелось о трех вещах: не успел спасти Витьку, не успел помыться, с барышней даже не познакомился.