На первом же заседании председатель Отдела митрополит Владимир сказал:
Кто не знает, в каком упадке наша церковная дисциплина. Это обстоятельство находится в связи с царящим в церковной жизни безвластием. Понятие о церковной власти в народе туманное ‹…›. Но неужели в руках церковной власти нет никаких средств, при помощи которых она могла бы призвать ослушников к повиновению? Средства эти – епитимии, от самой малой до самой большой – отлучение от Церкви[171].
При принадлежности большинства населения к православию, Церковь, казалось бы, могла быть мощной организацией, способной противостоять разрушению государства и распаду общественного порядка. Однако стало очевидным, что Церковь, оказавшись без государственной поддержки, не обладает возможностью организации верующих, ни даже какими-либо средствами защиты духовенства, которое на глазах у членов Собора из привилегированного сословия, окруженного уважением народа, превращалось в гонимое и преследуемое. Уже в дни работы Собора стало ясно, что гонения принимают массовый характер, что убивают за саму принадлежность к духовному сословию. Парадокс, остро ощущавшийся современниками, состоял в том, что гонители Церкви еще вчера по всем документам сами являлись православными. Поэтому вопрос о членстве в Церкви приобретал неизвестную дотоле остроту.
Если начинался Собор с торжественных слов о том, что представляет собой многомиллионный православный русский народ, то на одном из последних заседаний Собора 31 августа 1918 г., епископ Симон (Шлеев)[172] сказал:
Когда мы ссылаемся на то, что за нами стоят миллионы православных людей, нам отвечают: «пугаете». С одной стороны, за нами 115 миллионов православного народа, – фраза, не сходившая с уст ораторов первых дней Собора и замолкшая теперь, – а с другой – мы сами не знаем, сколько с нами и за нас. По приезде на места мы должны отмежеваться от сомнительных и теснее сблизиться с верующим элементом своей паствы. Способ для сего может быть такой. В каждом приходе может быть установлена запись для тех, кто за Христа и Церковь. Эта запись может иметь и формальное, и психологическое значение[173].
Епископу вторил крестьянин из Олонецкой губернии А.И. Июдин: «Говорим, что за нами 110 миллионов православных. А может быть, только 10?»[174].
На том же заседании митрополит Арсений (Стадницкий)[175] признал:
У нас были только слова, а народ безмолвствует, он не сказал, что он носитель православия, что оно ему дорого, быть может, когда мы покажем пример, он пойдет за нами и поймет, что это его вера является гонимой, а не вера попов, что они должны защищать ее. Будем верить, что если будут исповедники и мученики, то сила исповедничества и мученичества выше гонения, будем верить, что сила гонений будет посрамлена[176].
Доклад епископа Андрея
Заслушанный на 5 заседании 4 октября 1917 г. доклад епископа Уфимского и Мензелинского Андрея (Ухтомского)[177] «О необходимости поднять церковную дисциплину» стал первым из тех, которые были вынесены на заседания Отдела. Докладчик резко критиковал безжизненность казенной дореволюционной церковности, сводившейся к исполнению указов и циркуляров, и призывал к обновлению прихода, укреплению братского общения, распространению «по возможности на все стороны церковной жизни» дисциплины, которая должна «приучить христианина всегда и везде всякое свое дело освящать мыслью о Боге и о Св‹ятой› Церкви»[178]. С расшатанностью церковной дисциплины и многими соблазнами со стороны «людей, недостойно носящих имя православного христианина», Уфимский епископ связывал неудачу православной миссии, развитие сектантства и отход от Церкви «лучших людей с наиболее чуткой совестью», формирование у мирян представления, что «Церковь – не наше дело»[179].
Особое значение придавал докладчик опыту старообрядчества:
Для нынешнего Собора необходимо руководиться при решении всех вопросов практикою древнерусской Церкви, сохранившеюся у старообрядцев. Старообрядческая дисциплина, как в отношении организации прихода, так и в отношении мирян к иерархии – сохранилась в полной мере, считаться с этой практикой необходимо и в интересах общецерковной экономии[180].
Одной из насущных задач епископ Андрей считал создание новых канонов, отвечающих церковной действительности, таких канонов, которые могли бы выполняться верующими и были бы для них обязательными:
Мы, собравшиеся на Соборе, должны канонически благоустроить Русскую Церковь, то есть, может быть, дать Русской Церкви даже новые каноны, но непременно удобоприемлемые для церковного народа. Я не хочу сказать, что это должно непременно случиться, но я думаю, что это может быть, если этого жизнь церковная потребует. Даже такой осторожный церковный деятель и мыслитель, как московский митрополит Филарет, находил возможным и полезным появление новых канонов, при изменившихся обстоятельствах жизни; он буквально писал так: «Образ действования по древнему преданию должен прекратиться, когда новые обстоятельства не равны с древними»[181]. Само собой разумеется, что митрополит Филарет здесь говорит не о догматах веры, но о канонах, определяющих церковную дисциплину. Так необходимо принять за аксиому, что каноны могут быть изменяемы и что они должны быть изменяемы, когда этого потребует жизнь, то есть необходимость ее усовершенствования в нравственном и церковно-дисциплинарном отношении. В этой изменяемости канонов может проявиться вся жизнь Церкви, ее энергия и творчество. Не нужно бояться этой изменяемости канонов, нужно ее только приветствовать. ‹…› Каноны, утратившие свою силу и не применяемые, – это уже не каноны в собственном смысле слова, а только предмет изучения или церковных историков, или археологов. Каноны не могут существовать только в сборниках, сами по себе; они должны быть применяемы в жизни Церкви или должны быть заменены другими, чтобы жизнь церковная вообще всегда руководствовалась какими-либо нормами и законами и никогда не была предоставлена себе и случайным обстоятельствам времени[182].
В качестве мероприятий для поднятия дисциплины были предложены, в частности, немедленная организация православного прихода, с выделением всех колеблющихся из его состава; «строжайший учет верных сынов Церкви»; восстановление употребления епитимии, включая недопущение к причастию, отлучение от Церкви, лишение погребения; издание брошюр с дисциплинарными наставлениями.
В докладе владыки Андрея удивительным образом сочетались новаторство (особенно в высказываниях о новых канонах) и ориентация на старообрядческие дисциплинарные традиции. Все это не могло не вызвать у слушателей раздражения. Обсуждение на следующем заседании 9 октября 1917 г. приняло резкий характер. Далеко не все разделяли симпатии епископа Андрея к старообрядчеству. Архиепископ Таврический Димитрий (Абашидзе) отметил:
У Уфимского владыки все дороги ведут в Рим, он все сводит к раскольникам, у которых он рекомендует нам учиться. Я высказываюсь против этого[183].
Особенное недоумение вызвало предложение выработать новые каноны. Протоиерей Иаков Галахов[184] подчеркнул, что «умножение канонов мало повлияло бы на церковную жизнь»[185]. Протоиерей Владимир Садовский из Симбирска говорил о необходимости принципиальной постановки вопроса, правомочен ли Собор изменять каноны. Митрополит Владимир указал на неконструктивность доклада епископа Андрея: докладчик, по его мнению,
должен был доказать примерами, какие каноны изменяемы, какие нет; в целом же доклад похож скорее на литературную статью, чем на материалы для обсуждения[186].
Тема изменяемости канонов была затронута в выступлении К.К. Мировича[187], который призывал признать право Собора на «творчество в канонической области»:
Нужно иметь в виду, что нельзя дисциплинарные каноны считать непреложными, в противном случае нам нечего здесь и делать, кроме разве некоторых несущественных изменений и дополнений в сборниках церковных правил. Многие из древних правил ныне с церковным сознанием не мирятся; так, например, в отношении иноверцев есть каноны, воспрещающие иметь всякое общение с ними: есть правило, воспрещающее лечиться у врача-еврея. В Отделе о внутренней миссии один из членов Собора указал, как невозможность понести тяготы, налагаемые некоторыми канонами, создает мнение и опасение некоторых членов Церкви, что они оставаться в Церкви не могут, и потому уходят в иноверные общества, таково, например требование канонов о соблюдении постов. При этих условиях строгость дисциплины может иметь результат – не поднятие, а падение духовной жизни чад Церкви. Посему я считаю нужным прежде всего поставить на обсуждение вопрос о праве Собора на свободное, в известных границах, творчество Освященного Собора в канонической области. Затем, определить те нормы жизни, выходя за которые член Церкви не может уже оставаться в Церкви и, наконец, рассмотреть частные случаи, требующие применения правил церковной дисциплины в системе[188].
Мысль о неприменимости всех канонов к действительности, о несовпадении церковного сознания и церковных правил неоднократно высказывалась и впоследствии. Однако систематическое рассмотрение этих положений в Отделе так и не состоялось.
К.К. Мирович коснулся и проблемы отделения от Церкви тех, кто фактически уже к ней не принадлежит. Большинство русского населения определялось как православные, в том числе и деятели антигосударственного движения, и прямые борцы с Церковью. Эта проблема была поставлена и в докладе епископа Андрея – возможность учета верующих не по документам, а по вере. Митрополит Владимир считал, что нужно отлучать не неверующих, а еретиков:
Отлучение – очень серьезная мера, она может быть произведена с разрешения Синода или Собора. Хорошо было бы войти в пленарное заседание Собора с предложением произнести анафему на всех еретиков. Результаты были бы хорошие. А тех, которые числятся православными, священники должны исправлять сначала дисциплинарными мерами, начиная с самых простых[189].
Однако по вопросу учета верующих Отдел также не сумел вынести решения. В конце концов, было одобрено предложение преподавателя Красноярской духовной семинарии И.В. Фигуровского снять доклад епископа Андрея с обсуждения, а изложенные им тезисы принять к сведению[190].
Кодификация и пересмотр канонов
Тема «Каноны и современная жизнь. (Об отмене отживших церковных канонов)» стояла на первом месте в списке вопросов, подлежащих разработке Отдела о церковной дисциплине[191]. Пожелание заняться рассмотрением этой проблемы неоднократно звучало на заседаниях Отдела. Однако предложение образовать особый подотдел для рассмотрения вопроса о канонах, не имеющих в данное время практического применения, было отклонено собранием членов Отдела в начале второй сессии соборных заседаний[192].
Возможно, причиной послужило то обстоятельство, что на пленарном 31 заседании Собора 28 октября 1917 г. уже был поднят вопрос об образовании комиссии из канонистов и юристов для подготовки нового свода канонических постановлений. Заявление с таким предложением подписали 30 членов Собора в архиерейском сане; первая подпись принадлежала епископу Калужскому Феофану (Тулякову)[193]. Задачей комиссии представлялось составление сборника правил из Кормчей, Номоканона патриарха Фотия, Номоканона при Большом Требнике, Синтагмы Матфея Властаря и других сборников, с изъятием всех правил, находящихся в Книге правил. По утверждении Собором было предложено издать наравне с Книгой правил этот не противоречащий ей сборник действующего церковного права[194].
В оглашенной на этом же заседании резолюции Соборный Совет признал «важным и необходимым, как для работ Собора, так и для церковной жизни иметь полный и верный сборник канонических постановлений», в связи с чем секретарь Собора В.П. Шеин[195] попросил профессора В.Н. Бенешевича[196] дать свое заключение[197].
Видный канонист, признавая первостепенную важность поднятого вопроса о кодификации канонического права, считал, что работа по кодификации слишком большая и сложная, чтобы могла быть завершена за время работы Собора. В обоснование своего мнения он указывал:
1) Сама «Книга правил» не может считаться удовлетворительной ни с точки зрения русского перевода, ни по качествам греческого текста, с которого сделан перевод,
2) составлять второй сборник правил из Кормчей, Номоканона патриарха Фотия, Номоканона при Большом Требнике, Синтагмы Матфея Властаря и других сборников крайне затруднительно отчасти потому, что в одних (например, Номоканон Фотия) не осталось правил, сверх вошедших в состав «Книги правил», в других такие правила есть, но не изучены самые сборники и не исследованы самые правила (например, в Номоканоне при Большом Требнике), а еще более потому, что пришлось бы русский перевод приспосабливать к переводу «Книги правил»;
3) существовать такой сборник правил рядом с «Книгою правил» не мог бы, потому что изложить его в виде набора правил было бы невозможно, а пришлось бы придать ему форму изложения по предметам содержания правил, и через это возникла яркая несогласованность с «Книгой правил», вредная для практического применения обоих сборников ‹…›.
Но было бы крайне желательно и необходимо осуществить мысль заявления об учреждении особой Комиссии для кодификации канонического права. Эта Комиссия могла бы к будущему Собору подготовить, если не самый кодекс канонического права, то надежный материал для его осуществления[198].
28 октября 1917 г. Собор, по предложению Соборного Совета, принял постановление об образовании особой постоянной комиссии при Святейшем Синоде по составлению канонического кодекса Православной Церкви. 17 апреля 1918 г. состоялось собрание членов Собора для обсуждения способа исполнения этого постановления. Присутствовали секретарь Собора В.П. Шеин, профессора В.Н. Бенешевич, И.И. Соколов[199], М.И. Арефьев[200], П.Д. Лапин[201], А.И. Бриллиантов, И.М. Громогласов, С.Г. Рункевич, Н.Н. Фиолетов[202], члены Собора Н.Ф. Миклашевский, С.П. Руднев[203], П.П. Менделеев, В.А. Демидов. В состав комиссии были избраны профессора В.Н. Бенешевич, И.И. Соколов, П.Д. Лапин, И.М. Громогласов и Н.Н. Фиолетов, которым было предоставлено право приглашать к участию в работах других сведущих лиц[204].
По-видимому, из-за обстоятельств революционного времени комиссия так и не приступила к работе.
Таким образом, ни работа по кодификации канонов, ни систематическое рассмотрение отдельных канонов с целью определить, применимы ли они к действительности, на Соборе, как и в Отделе церковной дисциплины, не состоялись.
Но вопросы о том, какие реформы соответствуют каноническому преданию, а какие нет, постоянно ставились как в Отделах, так и на заседаниях Собора.
Как пример дискуссии можно привести выступления на 69 заседании Собора, когда обсуждался вопрос о выборе епископов и об участии мирян в этих выборах. Епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский) выразил убеждение, что такое участие противоречит каноническим нормам. В связи с этим он поднял вопрос о правомочности Собора отменять постановления предшествующих Соборов и заговорил о необходимости выразить полное приятие Собором предшествующих канонов: