Кузнец вывел из оврага свою лошадь, взгромоздился в седло и погнал её так, что перед глазами Этьены мелькнули только костлявый лошадиный круп и огромные чашеобразные копыта.
«Ничего, себе, доходяга»! – стирая с лица брызнувшую из-под лошадиных копыт грязь, оценила она.
К вечеру без происшествий добрались до Буало.
– Благодарю, месье, – получив монету, кузнец сдержано поклонился, – счастливой дороги.
«Не немой-таки!» – оглушенная низким басом, изумленно уставилась на него Этьена.
Не ожидая ответа, кузнец развернулся и зашагал прочь, ведя за собой на поводу свою несуразную клячу.
– Эй! – опомнилась Этьена, – эй! Послушай…
Оба, и человек и лошадь, остановились и повернули к ней головы.
– Послушай, – Этьена догнала их, подошла почти вплотную и попыталась заглянуть мужчине в глаза, – не мог бы ты проводить меня до Лоша? Я заплачу…
– Нет, месье, – отрицательно покачал головой мужчина, – там слишком опасно.
Я хорошо заплачу…
– Нет, месье… – он опять качнул головой и внимательно посмотрел ей в глаза, – вам бы тоже лучше вернуться…
Этьена развернулась и поплелась в гостиницу.
– Я еду в Аржантан, – налив хозяину стакан вина, сразу же приступила к делу Этьена, – не сможет ли кто-нибудь проводить меня?
– Нет, месье, – хозяин пригубил стакан, – наши все сидят дома.
– Но… я неплохо оплатил бы услугу.
– Хорошо бы, месье, но… обратно-то возвращаться в одиночку. А зачем зарабатывать деньги, если их на обратной дороге почти наверняка отнимут.
«Железная логика, – понимая, что уговаривать, действительно, бесполезно, опустила голову Этьена, – значит, дальше придется путешествовать в одиночку».
Третий и четвертый день путешествия прошли на удивление спокойно.
Погода держалась теплая, солнечная. Не совсем типичная для этого времени года, но лучше такая, чем влажная удушливая жара, знакомая ей по другим, прожитым ей в Париже, веснам.
Луга сменились заболоченной каменистой низиной, пропетляв по которой, дорога стала незаметно подниматься на возвышенность, покрытую густым вековым лесом.
Сразу потемнело и похолодало. Здесь влажная, покрытая мощным слоем прелой листвы, земля только начала просыхать, отчего влажно курилась на солнце и жирно блестела в тени под деревьями. Запах прели, гниющих листьев, молодой травы и недавно распустившейся, ещё мягкой и нежной, листвы, настоенный на висящем между ветвями тумане, медленно дурманил усталую голову.
Потянуло в сон.
«Не спать! – мысленно встряхнула себя Этьена, – до деревни не более трех километров. Там и поем, и отдохну. Надо только прощупать дорогу».
Она остановилась, вольно опустила поводья и попыталась сосредоточиться.
Сначала в мозгу возник только неясный гул (низкочастотный эмоциональный фон растений и животных, который обычно практически не поддается расчленению), сквозь который стали постепенно проступать отдельные сгустки высокочастотных эманаций.
Где-то впереди находилось скопление людей. Даже на расстоянии Этьена чувствовала исходящие от них волны раздражения, недовольства, усталости.
Девушка спрыгнула на землю, взяла под уздцы лошадь, сошла с дороги в чахлый подлесок и осторожно двинулась вперед. Чужие эмоции становились всё слышнее, создавая впечатление катящегося навстречу поезда, битком набитого раздраженными, орущими пассажирами. Этьена крепче ухватилась за повод и торопливо потянула кобылу прочь от дороги.
Сзади что-то громко хрустнуло. Девушка стремительно обернулась, и тут ей на голову набросили толстый шерстяной плащ. Этьена рванулась в сторону, но невидимый противник дернул за полы, и, умело подсекая жертву, подтащил её к себе.
Опрокинутая на скользкую траву, она вывернулась и наугад ударила обеими ногами. Кто-то охнул, упал, потом громко выругался. Второй, продолжая удерживать полы плаща, наудачу взмахнул кулаком.
Этьена охнула и затихла.
Глава 4
1
Заломив на затылок серую шляпу с малиновым плюмажем, и широко расставив длинные ноги в высоких сапогах и жемчужно-серых рейтузах, Доре по-хозяйски обвел взглядом стоящих у коновязи лошадей. Глаза задержались на высоком стройном жеребце.
«За такого я бы на съемках душу бы продал», – только представив себя верхом на этом красавце, восхищенно крякнул мужчина.
– Изволите выбирать? – из-под лошадиного брюха вынырнул краснолицый лоснящийся торговец, – лучшие лошади на всей ярмарке. Извольте обратить внимание, – его взгляд скользнул по торчащему из-под серо-голубого с малиновой изнанкой плаща внушительному паваду, перескочил на скульптурно вылепленное, невозмутимое лицо, воровато заглянул в темно– синие, непроницаемые глаза, оценил всё это и почтительно вильнул в сторону, – шевалье, на этого красавца, – мясистая ладонь легла на холку рослого гнедого жеребца, – прекрасное животное. Обучен нести доспех, силен…
На покупателя обрушился хорошо отработанный поток восхвалений жеребца, его самого, его и жеребца, а также их будущих совместных боевых подвигов, вкупе с последующим за ними водопадом наград и почестей.
Жан пригнул лошадиную голову и заглянул жеребцу в рот.
– Ха, да он старше моей бабушки!
– Месье, по-видимому, отправляется на войну?
– Возможно, – как можно небрежней ответил Доре.
«Хотел бы я знать, зачем тебя понесло в самое пекло», – полученная сводка не оставляла сомнений, что указанное маяком направление в конечном итоге упиралось в занятый англичанами Сен-Мало.
Не давая покупателю отвлечься, торговец тут же переключился на стоящую рядом гнедую кобылу.
– Посмотрите, шевалье на эту красавицу. Без сомнения, это то, что вам нужно…
– С такими-то коленями?…
Доре решительно подлез под коновязь и остановился перед приглянувшимся ему мышастым красавцем.
Сколько?… Заломишь слишком много, – сразу предупредил он, – уши обрежу… или язык. Он у тебя слишком длинный.
Ближе ко второй половине дня, прикупив всё необходимое для путешествия, и не дожидаясь закрытия ворот, он покинул Париж.
На ночлег остановился в Версале (пока ещё крохотной невзрачной деревушке), безошибочно выбрав из кучки низких кособоких домишек единственное более или менее приличное здание, при ближайшем рассмотрении действительно оказавшееся постоялым двором.
– Эй, хозяин! – перегнувшись через холку лошади, он нетерпеливо стукнул рукояткой хлыста в закрытый ставень, – есть кто живой?
Бесконечно длинный весенний вечер заканчивался.
Небо посерело, обступивший деревню лес почернел. В поле тоскливо вскрикивала какая-то птица, ей также заунывно вторила другая.
«Веселенькое местечко, – невольно передернул плечами мужчина, – занесло же сюда нашего монарха…! – машинально хлопнув перчаткой по щеке, непочтительно присовокупил он, – одни только комары чего стоят»!
За спиной чуть слышно заскрипела дверная петля.
Жан порывисто обернулся, пробежал глазами вдоль пустынной улицы: «Вымерли они все, что ли?»
Темные безглазые силуэты домов, плотно закрытые ворота… ни собачьего лая… ни мычания… ничего… никого… мираж, медленно растворяющийся в темноте… пустота… морок.
«А если я провалился куда-нибудь, – по спине к затылку поползла ледяная тряская дрожь, – в безвременье? Если здесь, действительно, никого нет? И никогда не было?»
– Эй! – уже не владея собой, со всей силы саданул он кулаком в дверь, – есть тут кто?!!
Где-то в глубине дома послышалось тихое шевеление, затем на верхнем этаже противно заскрипел ставень:
– Чего надо?
«Слава богу!.. – облегченно выдохнул Доре, – ну, и дурак же я»!
– Ужин и ночлег! – даже не пытаясь скрыть охватившую его радость, весело проорал он.
– Кто вы?
– Дворянин!
– Вы один? – продолжал допытываться ставень.
– Да!
Окно захлопнулось.
Эй! – состояние эйфории сменилось полной растерянностью, – послушайте… вы же… я заплачу…
«Черт бы его побрал! – Жан в бешенстве пнул сапогом дверь, – не на улице же мне ночевать»!
Дверь неожиданно приоткрылась.
– Прошу вас, месье, – хозяин внимательно осмотрел улицу, после чего открыл дверь шире и вытолкнул на крыльцо щуплого подростка, – Жако расседлает вашу лошадь.
– Держи, – торопясь попасть внутрь, Жан спрыгнул на землю и перебросил мальчику поводья, – тушеные свиные ножки?! – ещё не веря себе, он втянул носом выплывающий в открытую дверь запах, – что-то ещё осталось?
– Да, месье.
– Отлично! – не стесняясь, возликовал он, – несите всё!
Позже, разомлев от тепла, сытной еды и усталости, он поднялся в свою комнату, развинтил увесистый нательный крест, открывая маленький, похожий на компас циферблат, стрелка которого по-прежнему указывала на запад. Ниже на серебристом фоне четко пропечатались цифры, отмечающее расстояние между маяками.
«Через два-три дня я тебя догоню, – пообещал отсутствующей здесь Этьене Доре, – должен нагнать».
2
В живот больно уперся высокий край седла. Из-за обмотанного вокруг головы и туловища плаща трудно было дышать. Очнувшись, Этьена попыталась приподняться, но получила шлепок по спине и затихла, прислушиваясь к неровному стуку копыт.
«Везут как куль поперек лошади. Куда?… зачем? Бандиты это или… или кто? – от постоянной качки и невозможности нормально вздохнуть её замутило, – здесь все ведут себя как бандиты. Почему взяли с собой? Могли просто ограбить и бросить. Почему я их не услышала?..»
Лошадь оступилась, отчего Этьену больно прижало ребрами к луке седла. От неожиданности девушка охнула, за что тут же получила сильный удар по плечу.
«… Я их просто не заметила. – от боли и обиды на глаза навернулись слезы, – я искала большое скопление народа и не заметила этих… глупо… с первого дня здесь я всё делаю неправильно… может, ещё удастся что-то изменить»?
Она расслабилась и попыталась мысленно прощупать пространство. Бесполезно. Всё равно, что наугад сунуть руки в мешок с ужами. Чужие мысли и эмоции неуловимо проскальзывают между пальцами, на краткий миг приникают к ладони, и тут же растворяются, стоит только попытаться сжать руку.
«Кажется, человек десять, не меньше. Они устали, очень раздражены, – в отрицательных эмоциях такой силы всегда неуловимо присутствует привкус каильского дрока (горьковато-пряной травы с далекого Линдола, помогающей новичкам на первых тренировках входить в состояние мнемонического контакта), – десять – это не так много. Если удастся идентифицировать хотя бы одного…»
Теперь она медленно, целенаправленно сортировала чужие мысли, пытаясь вычленить хоть одно самостоятельное сознание. (В идеальном варианте, сознание того, поперек чьего седла она висела.)
Через какое-то время картина начала проясняться: она почувствовала руками поводья, а коленями – жесткую ткань плаща, в который была замотана. От неожиданности она резко дернулась, одновременно с этим раздраженно толкнула себя коленом в бок и задохнулась от болезненного тычка по ребрам.
«Есть! Это его бессознательные рефлексы, – уловив нужную волну, она стала лихорадочно перенастраивать себя, подлаживаясь под более высокочастотный канал осознанных действий, – надо нащупать зрительные волны…»
Новый эмоциональный шквал смыл всё. В момент разрыва контакта перед мысленным взглядом промелькнул кусок дороги, видимый поверх головы лошади, доски, ворота. В последовавшей за потерей контакта всепоглощающей внутренней тишине и темноте гулкий стук лошадиных копыт показался оглушительно громким.
– Вы задержались.
– Да, месье. В замке королевский отряд. Мы ничего не смогли сделать.
– Это – кто?
– Он шпионил за нами.
– Хорошо. Ведите к барону.
Её сдернули с лошади, бесцеремонно поставили на ноги и потащили куда-то, судя по звуку, внутрь помещения, где стащили с головы плащ и сильно толкнули вперед.
– Вот, ваша милость, – когда она, споткнувшись, грохнулась об пол, произнес над ней чей-то голос, – шпиона поймали.
– Чьего шпиона?
Чья-то рука сгребла её за воротник и опять поставила на ноги.
– Ну? – встряхивая её, гаркнул ей в ухо тот же голос, – что молчишь?
Она попыталась открыть глаза, но ударивший в них дневной свет показался настолько нестерпимо ярким, что Этьена невольно зажмурилась.
– Ну?
Её опять встряхнули.
– Язык проглотил?
Она поспешно открыла глаза, сощурилась и быстро окинула взглядом помещение.
Вдоль трех стен небольшой полутемной залы тянулись длинные обеденные столы, за которыми развалилось штук двадцать здоровых рослых мужчин, среди которых в развязных позах примостились ярко накрашенные женщины в богатых, но несвежих и сильно помятых платьях.
«Пирушка со шлюхами,» – глаза, привычно фиксируя в памяти обстановку, скользнули по цветному узору витражей в узких, расположенных под самым потолком, окнах, по затянутым драпировками простенках между ними, по сервировке стола, по лицам сидящих…
– ….!
Страж немедленно подтащил её к сидящему в центре обрюзгшему краснолицему блондину, по-хозяйски обнимающему полуголую пышногрудую брюнетку в малиновом платье.
– Я не шпион, – Этьена попыталась выпрямиться, но получила удар между лопаток и опять сгорбилась.
– Он следил за нашим отрядом, милорд.
«Английский, – в желудке неприятно похолодело, – те самые союзники… или наемники…»
– Так. – с заметным английским акцентом протянул блондин, лениво стряхивая женщину с колен.
«Похоже, он здесь старший, – Этьена поймала его взгляд и попыталась сосредоточиться на контакте, – сколько же он выпил?! – мысленно ахнула она, попыталась пробиться сквозь вызванную огромной дозой алкоголя в крови блокировку эмоциональных центров.
– Разрешите мне, – его сосед справа, черноволосый подтянутый мужчина в бархатной, расшитой золотом рубахе, широко улыбнулся, – мальчишка, похоже, мнит себя героем. В моем подвале он быстро передумает.
Полностью отключившись от действительности, она мысленно поймала упругий скользкий шар, внутри которого смутно копошились мысли блондина, вырастила острое тонкое жало и стала медленно и осторожно проталкивать острие внутрь.
– Разрешите? – между тем повторил брюнет.
– Вы у себя дома, Бриан, – проворчал блондин, – можете поступать, как сочтете нужным. Но я должен знать…
– Разумеется милорд, – пообещал он, – вы всё узнаете… Впрочем…если желаете, можете спросить у него сами. Ручаюсь, что там он вам ответит.
Шар налился красным и запульсировал. Опять запахло горько-сладким дроком.
– Отлично, – блондин отпихнул прижавшуюся к его ноге женщину, тяжело оперся обеими руками на стол, – мне говорили, что в этом вы – мастер.
– Благодарю, – губы брюнета довольно изогнулись.
Блондин выбрался из-за стола, разогнулся, слегка покачиваясь, подошел к Этьене и ударил кулаком в лицо.
– Аванс.
Шар лопнул, залив все вокруг черно-красной гудящей мглой.
3
Жан отодвинул в сторону тарелку и удовлетворенно откинулся на спинку стула. Потом потянулся, лениво плеснул в глиняный стакан вина из кувшина.
От позволенного себе часового отдыха оставалось ещё около пятнадцати минут. Первые пятнадцать минут пришлось потерять на ожидание обеда, тридцать – на еду, но теперь!.
«Жаль, нет кофе».
Трудно, почти невозможно представить себе традиционный послеобеденный отдых, святая святых каждого уважающего себя француза, без крохотной чашечки очень горького и очень крепкого кофе. Без молока и сахара! Даже в худшие времена, когда вместо настоящего кофе в кофейники наливали отвратительно горький желудевый отвар, его пили их тех же изящных чашечек теми же маленькими смакующими глоточками.
Здесь его с успехом заменяли либо вином, либо сидром.
«Очень даже неплохим вином, – сделав глоток, Жан по-кошачьи прищурился, – очень даже…».