– Лен, я спокойна, я абсолютно спокойна, – дрожащим голосом сказала сестра. – Но если бы я взяла деньги, я бы на что-то их потратила! В последнее время я покупала только губную помаду и одежду сыну…
Одежда, появившаяся у Сеньки в последнее время, не тянула даже на несколько тысяч рублей, а вот помада…
– В каких магазинах ты покупаешь косметику? – нахмурилась я.
– Ты издеваешься?! – Натка вскочила. – Да не брала я никаких кредитов! Не бра-ла! – Она стала размашисто креститься, слева направо и справа налево, потом вдруг бросилась к фиалке на подоконнике и зачерпнула из горшка щепоть земли. – Не брала! Клянусь! Вот, землю готова есть!!!
Я с любопытством смотрела, съест она землю или нет…
Натка бросила щепотку обратно в горшок, отряхнула руки и отрезала себе внушительный кусок торта.
– Ладно, верю, – вздохнула я. – Значит, объяснение этому только одно. Ты паспорт теряла?
– Нет.
– Кому-нибудь его надолго давала?
– Нет!
– Может быть, теряла или давала, но позабыла?
– Лена, ну я не совсем дурочка… Иногда, конечно, я бываю беспечной, но в общем и целом… – Натка обиженно надулась и, заедая стресс, откусила большую часть от куска торта.
– Тогда начнем сначала, – сказала я тоном, которым веду заседания. – Где твой паспорт?
– В сумке! – Натка поперхнулась от возмущения и закашлялась. – Мой паспорт всегда лежит у меня в сумке. Всегда! Потому что без него сейчас – никуда. Любой полицейский на улице документы попросить может. Если паспорта нет, прямая дорога в кутузку.
– Правильно мыслишь, – похвалила я. – Неси сумку.
Натка секунду смотрела на меня потрясенно, с перемазанным кремом ртом, потом вытерла губы салфеткой, сходила в коридор и принесла объемную сумку-баул из блестящей кожи.
Я забрала у нее баул, бесцеремонно порылась в нем и почти сразу наткнулась на документ, запакованный в аккуратную кожаную обложку с выдавленным названием «Паспорт».
Вот уж не ожидала от Натки такого бережного отношения к документу…
На всякий случай я открыла его, чтобы удостовериться, что это ее паспорт, а не прихваченный по ошибке у какого-нибудь сослуживца.
– Ну? – укоризненно спросила сестрица, глядя, как я придирчиво рассматриваю ее фотографию. – Похожа? – Она повертелась вправо-влево, демонстрируя точеный профиль.
– Копия, – буркнула я. – Сумку на работе где бросаешь?
– Ни-где! – торжественно провозгласила сестра. – Она всегда при мне. Я даже в туалет с ней хожу.
Такую предусмотрительность тоже трудно предположить в Натке, но пришлось верить ей на слово.
– Тогда тащи бумагу и карандаш.
– Зачем?
– Будем поименно выписывать твоих коллег.
– Да чего их выписывать-то? Со мной в комнате только Иришка сидит, ей неделя до декрета осталась, и Марь Ивановна. Она бы давно на пенсию вышла, только замену ей уже лет пять найти не могут…
– Они могли твой паспорт потихоньку вытащить и кредит по нему взять?
– У Иришки муж богатый, ей кредиты на фиг не нужны, а Мария Ивановна – божий одуванчик, она честная до посинения…
Я не знаю, что такое честная «до посинения», но определение «божий одуванчик» меня убедило. Представить себе милую старушку с обаятельным именем Мария Ивановна роющейся в Наткиной сумке, а потом резво несущейся брать кредит было трудно.
– Ладно, тогда идем дальше. Где ты бывала в последнее время? С какими подругами встречалась?
– Какие подруги, Лен! У меня времени нет.
– Почему нет? – насторожилась я. Натка не страдала дефицитом свободного времени, работала с десяти до шести и могла посвящать себе утро и вечер.
– Ну, Лен…
По тому, как она замялась и отвела глаза, я поняла, что напала на верный след.
– Это очень и очень личное…
– Ты дома ночуешь? – жестко спросила я.
– А где? – взвилась сестрица, но тут же стушевалась и опять отвела глаза. – Ну, разве что когда Сенька у тебя был…
Судя по тому, что Сенька в последний месяц ночевал у меня почти через день, Натка ни в чем себе не отказывала.
– У тебя роман? – усмехнулась я.
– Я полюбила, – трагически вздохнула она. – По-настоящему.
Вот как. Значит, раньше она любила не всерьез, и все ее страсти яйца выеденного не стоили…
– Кто он?
Наверное, я слишком жестко это спросила, потому что Натка, сложив на груди руки, сказала, будто оправдываясь:
– Очень приличный человек, очень! Близкий друг нашего шефа.
– Как зовут приличного человека?
– Владислав Викторович. Владик…
– Владик. Отлично! Очередной хмырь, который ездит тебе по мозгам…
– Он не хмырь! Я же говорю, Владик друг моего шефа! Очень солидный, умный мужчина – просто верх порядочности и серьезности!
– Такой же, как твой Лешик?
– Сравнила божий дар с яичницей! Лешик – подлец, и я сразу об этом знала!
– Знала и так долго нервы себе мотала?
– Дура была. Думала, он образумится.
– В смысле разведется…
– И это тоже. Только даже если б и развелся, ничего бы у нас не получилось.
– Это еще почему? – удивилась я, помня бурный роман Натки с пузатым Лешиком.
– Потому что он импотентом стал! Вдруг – бац! – и как отрезало… Никакой личной жизни. Но я бы даже и это пережила, так ведь он ревновать меня начал! К каждому столбу!
Я рассмеялась, представив, как плешивый пузатый Лешик мечет громы и молнии, глядя на Натку, которая во всей своей красе проходит по улице, ловя восхищенные взгляды тридцатилетних накачанных «столбов».
– Значит, Владик не такой… Он не женат, не ревнив, в хорошей физической форме, да еще и богат?
– Да, – скромно потупилась сестрица. – Я в паспорт его тайком заглянула – печать о разводе стоит. У него пентхаус на Ленинском, евроремонт, дорогущие часы, ботинки из кожи питона, дизайнерский костюм и три машины – «Лексус», «БМВ» и «Мерседес»! А еще он с шефом нашим дела какие-то крутит!
– Аргумент, – усмехнулась я.
– У нас не отношения – а сказка!
– Вернемся к нашим баранам. Получается, что ни Владик с тремя машинами, ни сослуживцы украсть на время твой паспорт не могли.
– Лена! – Натка вытаращила глаза. – Владика только не впутывай…
– Я и не впутываю. Но предупреждаю, коллекторы – ребята конкретные. Случается, что разговаривают с помощью кулаков.
– Ой!
– Вот тебе и «ой». Придется мне оперов подключать, чтобы внешность твою не подпортили…
– Мамочки…
– Да, опять использование служебного положения, но делать нечего. Ты хоть скажи, сколько денег с тебя требуют, чтобы мне знать, за что страдать.
Натка посмотрела на Австралию, обляпанную со всех сторон кетчупом, и зажмурилась.
– Сколько? – повторила я свой вопрос.
– Лен…
– Сколько?!
– Два.
– Чего?
– Миллиона…
Я схватилась за сердце, ощутив, что оно ухнуло куда-то в желудок.
– Рублей, Лен!
– Рублей, – прошептала я. – Всего лишь рублей…
Я вдруг начала икать – безудержно – и все не могла никак остановиться. Натка налила в стакан воды и, заботливо придерживая его, дала мне напиться.
Икота отступила, перестав сотрясать мое тело. И сердце вроде вернулось на место.
– А еще, Лен… – пробормотала Ната, – Сенька в ванне кораблики пускал и… соседку снизу залил. У нее обои отслоились и ламинат вздыбился. Ты ей теперь пять тысяч должна.
Ламинат вздыбился… У меня появилось ощущение, что Натка добивает меня лежачую.
– Я отдам, Лен, – прошептала сестра. – Постепенно…
В полночь, когда я, напившись валерьянки, пыталась заснуть, ко мне подошла Натка в короткой полупрозрачной ночнушке, села на край кровати и спросила:
– Лен, ты Таганцева будешь просить о помощи?
– Угу, – буркнула я в подушку, потому что сил на разговоры у меня больше не было.
– Ну, тогда я спокойна. – Натка улыбнулась в темноте, я это почувствовала по ее голосу. – Лейтенант Таганцев, он такой… такой… Настоящий гардемарин! За честь женщины жизнь отдаст.
– Слушай, отчего это Константин Сергеевич должен за тебя жизнь отдавать? – От возмущения я даже села в кровати.
Наткино лицо светлело в темноте, и, ей-богу, его озаряла мечтательность. О лейтенанте Таганцеве грезила моя сестра в данный момент, так я понимаю…
– Я же образно выразилась! – поспешно поправилась Натка. – Я в том смысле, что если он возьмется за дело, то мне опасаться нечего, он до правды докопается. Лен, скажи, Константин за тобой ухаживает?
– Он за всеми ухаживает, – ответила я, но потом подумала, что незаслуженно записываю Таганцева в Казановы. Он мужик свободный и многое может себе позволить.
– Это потому, что ему женщина настоящая еще не попалась, – вздохнула Натка.
– Как ты? – усмехнулась я.
– А что? Я, может, глупости иногда и делаю, но только по доброте душевной. Если б Таганцев поближе узнал меня…
– Подожди, а как же твой суперположительный Владик? – опять возмутилась я. – У вас же отношения – сказка.
Натка немного подумала, а потом заявила:
– Владик, конечно, хороший, но… не гардемарин.
В ее устах это прозвучало как знаменитое «не орел», поэтому я расхохоталась.
– Натка, иди спать, ты меня доконаешь сегодня!
– Скажи, Лен, а Таганцев всегда с пистолетом ходит? – прошептала Натка.
– Уйди! У тебя мозги на одну сторону свернуты.
– Значит, всегда, – вздохнула мечтательно Натка и ушла – вернее, упорхнула, как бабочка, оставив после себя едва уловимый аромат духов.
* * *
Солнце жарило сегодня как-то особенно сильно, и спасения от него не было даже на теневой стороне – воздух и там раскалился так, что нечем стало дышать.
А ведь еще далеко до полудня…
Таганцев пошире распахнул ворот рубашки и расстегнул еще одну пуговицу – учитывая раскрытые настежь окна его «девятки», это все, что он мог себе позволить в такую жару.
По идее, его должно обдувать, хотя бы чуть-чуть, пусть даже теплым воздухом, но «девятка» большей частью не ехала, а стояла в пробке, и солнце нещадно раскалило ее старый кузов.
Константин не то что завидовал водителям, наслаждавшимся за закрытыми стеклами прохладой кондиционеров, нет – они его просто немного раздражали. Вон на светофоре зеленый зажегся, а водитель «Вольво» впереди словно заснул, наверное, музыку слушает или по телефону болтает, жара его не доканывает, поэтому и не к спеху ему…
Таганцев сыграл на клаксоне агрессивный марш, «Вольво» тронулась, проехала несколько метров, миновав перекресток, и снова уперлась в непроходимую пробку.
Пива бы сейчас, тоскливо подумал Константин. Пива, да на берег какой-нибудь речки, чтоб не дышать городским смрадом, не видеть бесконечной вереницы машин. Вот куда все, спрашивается, прутся? Разве может такое быть, чтобы тысячам, сотням тысяч людей в этот жаркий день понадобилось тащиться в разные концы Москвы по неотложным делам? Для нормального человека сейчас может быть только одно неотложное дело – пиво и на речку… Впрочем, оттого, наверное, и пробки, что все с пивом на речку едут, и только он, лейтенант Таганцев, в душной «девятке» тащится «короткими перебежками» на какую-то Машиностроительную улицу, от одного названия которой спирает дыхание, а лицо и спина еще больше покрываются потом.
Никакие обстоятельства не заставили бы его ехать в такую жару на эту улицу – только приказ начальства и… просьба Елены Владимировны. Причем просьба Кузнецовой даже в большей степени, чем приказ, потому что доверить свою деликатную просьбу Лена могла только ему. Таганцев понимал это и даже испытывал если не чувство гордости, то ощущение какой-то трогательной признательности, словно на него возложили роль батюшки, которому можно исповедаться.
Так что он найдет эту Машиностроительную. Обязательно найдет, даже если живьем зажарится в «девятке» и помрет от недостатка пива в крови.
Ради такого случая следовало бы надеть форму, но китель сделал бы его существование и вовсе невыносимым, поэтому Таганцев позволил себе штатское – легкие брюки и бежевую рубашку с коротким рукавом. Ничего, он и без формы доходчиво объяснит, кто он такой и откуда у его проблемы «ноги растут».
Ему удалось беспрепятственно проехать метров двести и даже разогнаться до восьмидесяти километров, как вдруг он заметил, что пропустил поворот.
В сердцах ударив кулаком по рулю, Константин притормозил у обочины.
В отчаянии он схватил пластиковую бутылку и вылил остатки газированной воды себе на голову.
– Болван, – обругал он себя, со скрежетом развернулся и погнал в другую сторону, благо что пробка чудесным образом рассосалась.
Он найдет Машиностроительную, найдет, потому что, кроме него, для Елены Владимировны это больше некому сделать, и он словно воочию видел ее глаза, когда она по телефону просила его «разобраться, все выяснить и расставить все точки над i». Понимал, что ей очень трудно просить – ведь ему надо тратить время, бензин и использовать служебное положение, – но она должна это сделать, чтобы спасти сестру.
– Получается, что ты моя служба спасения, – виновато сказала она.
– Не вопрос, Елена Владимировна, – ответил Таганцев. Он хотел сказать ей что-нибудь теплое и ободряющее, но… не нашел подходящих слов.
Вот Натке бы он сказал… С ней можно по-простому, не подбирая особо красивых слов, не формулируя правильных предложений. Например, «не боись, прорвемся!», или «ради тебя я всех урою», или «не дрейфь, Натуля, я – Бэтмен». И Натка поняла бы все правильно, улыбнувшись своей бесподобной улыбкой.
Натка казалась Таганцеву красавицей невероятной… Фигура, лицо, серебристый смех…
Елена Владимировна, безусловно, тоже красавица, но в ней нет той веселой безрассудности и импульсивности, которая так заводит, бодрит и сводит с ума. С Еленой Кузнецовой хочется застегнуть все пуговицы и цитировать классиков, а вот с ее сестрой…
Натке так и подмывает сказать: «А давай в Сочи махнем! Дикарями!» Про Сочи, конечно, он загнул, на Сочи копить и копить, а вот под Курск, да на рыбалочку, да на недельку, а то и две, с палаткой… Он уверен, что Натка не будет жаловаться на комаров и ныть по поводу отсутствия душа.
Эх!
В общем, он очутился за городом, там, где было указано на карте.
– Да что же это такое!
Притормозив, Таганцев огляделся.
Заметив неподалеку продуктовый киоск, он подошел к продавцу.
– Скажите, уважаемый, вы тут Машиностроительной улицы поблизости не наблюдали?
– Наблудал! – с готовностью ответил продавец с внешностью гастарбайтера. – Сто мэтров назад, напрыво и дэсять мэтров впэред до знака тупык.
– Родной! Спасибо… Ни за что не нашел бы… – В знак благодарности Таганцев купил у него блок сигарет и бутылку «Нарзана».
За поворотом «напрыво» действительно стоял знак «тупык».
Тупиком оказалось высокое, длинное здание, напоминающее тюрьму. Для полного сходства не хватало колючего забора – вместо него вдоль всего фасада тянулась вереница припаркованных машин. Таганцев слышал, что такие высотки, огромные площади которых сдают в аренду разным фирмам, называют «Пентагоном».
Он с трудом нашел место для своей «девятки», выпил полбутылки минералки, перевел дух и пошел искать нужную ему фирму.
К его удивлению, со стороны, которую он принял за фасад, не обнаружилось ни одной двери – только вывески со стрелками направо и налево: «Стальные двери», «Цветы оптом», «Семена», «Канцтовары оптом». У Таганцева в глазах зарябило от этих табличек и стрелочек.
Пришлось обходить бесконечную стену «Пентагона» – это было делом долгим и трудным, спина взмокла, рубашка прилипла, сердце отплясывало гопака, а в ногах появилась непривычная дрожь.
«Чегой-то сдаешь ты, парень, – усмехнулся про себя Константин. – Подумаешь, два с половиной часа на жаре…»
С торца территория «Пентагона» граничила с милым двориком, где росли акации, прогуливались мамаши с колясками, на качелях качались дети. Не хватало только бабушек на лавочках, впрочем, одна все же нашлась – она лузгала семечки, кутаясь в длинный тулуп. На ногах у старушки были высокие черные валенки.
– Не жарко? – полюбопытствовал у нее Константин Сергеевич.
– Жалко у пчелки в… – зыркнула она на него недовольно.
– Понял, отстал, – перебил ее лейтенант.
– Лучше б лавочку починил, бездельник! – сварливо сказала бабка.
– Починю, – пообещал Таганцев, – счас, беркутов своих отловлю и сразу же починю…