Вопросы о футбольных тайнах неожиданно прервались занимательной фразой:
– Дима тебя бароном называет. «Сегодня приедет барон, встречаемся у коня вечером». Уже не первый раз. Титул купил, что ли?
Отец друга оглянулся, ожидая ответа. Они подходили к супермаркету. Прежде чем скрыться в магазине, Вовка отдал ему сумку.
– Ну, колись, – продолжил вскоре нажим Степаныч, пока Вовчик складывал покупки.
– Титула, увы, нет. Это всё показуха. Друзья важнее. – сумка теперь заметно давила на плечо. – Уже много лет, приезжая в отпуск, я встречаюсь с Димкой и Владом… Слушай, дядь Паш! Неси свою бутылку домой и приходи к нам. До пяти ещё долго. Заодно и узнаешь про барона.
Степаныч потоптался, поглядывая по сторонам, провёл ладонью по блестящему на лысине солнцу, вздохнул и вдруг решился.
– А-а… Чего терять! Ходить туда-сюда… Я иду с тобой. Вот мой взнос, – он поднял полиэтиленовый пакет со своей бутылкой. – Соточку мне нальёте, про футбол поговорим…
– А тётя Нина? – с нотками сомнения спросил Вовка. – Она у вас строгая, ругаться будет.
Дядя Паша отмахнулся.
– Позвоню. Скажу, что с Димой, она и успокоится.
Пройдя не торопясь полчаса по пеклу, они вошли в парк.
Глава 3. Влипли!
Тысячи горожан, несмотря на рабочий день, устроили в этой обители зелёного блаженства броуновское движение. Тем же, кто хотел отдохнуть, скамеек в тени не хватало, и люди садились под деревьями прямо на газон.
– Вон свободная скамейка! Рядом с Шаляпиным.
Степаныч указал на памятник.
– Это Рахманинов, – возразил Вовка. – Метра три высотой. И скамейка, соответственно, тебе по грудь будет.
– Да? А я смотрю – в шляпе, думал, Шаляпин.
– Сам ты… – Вовка посмотрел на башню с циферблатом. – Так, три часа.
Он сел под дерево, прислонившись к стволу. Рядом пристроился Степаныч. Что-то хрустнуло у него в руках, запущенных в полиэтиленовый пакет.
– Ну, Павел Степанович! – укоризненно произнёс Вовчик, догадавшись, что произошло. – Всего два часа подождать!
– Таскать надоело. А здесь хорошо, прохладно. По соточке не помешает.
Димкин отец начал вытаскивать бутылку на божий свет, но молодой друг упредил его, схватив за руки.
– Тихо, тихо. Вокруг люди. Полиция, когда их не ждёшь… Держи так.
Он нашёл два пластмассовых стакана в сумке, взял пакет у Степаныча и ловко налил два по пятьдесят, не вынимая бутылки.
– Лимонад! – сказал, прислонив пакет с бутылкой к сумке, из которой вытащил небольшую упаковку с нарезанным сыром. Подмигнув, уточнил: – Типа – лимонад.
Степаныч понимающе кивнул.
– Ловкость рук… Ну, за встречу!
Выпив, дед недоумённо повертел головой:
– И чего это я вдруг? Ладно. На встрече не буду пить. Ну-ка, как это ты?
Схватив свой пакет, он спрятал там стакан, манипулируя предметами.
– Ну, Павел Степанович! – второй раз за короткое время пристыдил его Вовка и тут же увидел перед носом стакан «с горочкой».
– Не получилось, – пожал плечами Степаныч, наливая себе. Теперь ему было проще, знание основ арифметики подсказывало, что бутылку надо опустошать до дна.
Пожевав сыра, они отвалились на ствол могучей липы.
– Нехорошо получилось, – пробормотал Вовка, когда понял, что начинает засыпать.
– Так надо ещё по чуть-чуть, – очень убедительно откликнулся Степаныч. – Бодрость духа приходит после трёхсот.
– Точно знаешь? – усомнился немного потерявший себя в пространстве и ощущениях отпускник.
Дядя Паша хмыкнул:
– Мне ли не знать! Давай свою бутылку.
– Не, нам на встречу ещё.
Покурив на пару со Степанычем, побродив вокруг дерева, Вовчик почувствовал себя энергичнее. Появилась солидарность с дядей Пашей: чуть-чуть не хватает.
– Доставай мою! – скомандовал он.
Вовчик уже отпустил вожжи, наслаждаясь происходящим, а у Степаныча снова получились полные стаканы.
– Тьфу ты! Павел Степаныч, нам ещё на встречу идти!
– А что тут пить-то?
Махнув рукой, Вовка выпил, следуя примеру старшего товарища. Сказал:
– Давай, закусывай хорошенько. Колбаса, хлеб, всё нарезано, – с набитым едой ртом добавил: – Теперь придётся снова в магазин заходить. Вот кто виноват?
Степаныч рассмеялся.
– Да! И что делать?
Вовка с трудом поднялся, опираясь на ствол.
– Пошли.
Он схватил сумку и зашагал к фонтану. Бодрость, в самом деле, пришла. Степаныч еле поспевал, боясь за початую бутылку. Он поднимал на ходу пакет, щупал горлышко, проверяя, не мокро ли.
– Куда мы? – крикнул он вслед.
Вовчик не удостоил вниманием фонтан, а остановился лишь возле эстрады. Несколько взрослых с детьми стояли перед сценой.
В глубине сцены расположилась инструментальная группа. Подошедшая к гитаристу женщина держала за руку девочку лет шести. Молодая мама помогала себе свободной рукой, полагая, что мелькающие перед лицом мужчины пальцы лучше доведут до него смысл сказанного. Музыкант кивнул, вышел к краю сцены и объявил в микрофон:
– Сейчас девочка Маша, – он посмотрел на женщину, та утвердительно кивнула, – споёт песенку «Голубой вагон».
Зрители жидко захлопали.
– А чего мы тут стоим-то? – Степаныч заглянул в свой пакет. – Ни выпить, ни чего…
– Да… хотел в магазин… а тут знакомого увидел на сцене. Пели с ним в группе вместе. Ещё на заводе.
Девочка Маша, подбадриваемая зрителями, старательно пела любимую песенку.
Повесив свою сумку на Степаныча, Вовка направился к ступенькам на левом краю сцены, собираясь подняться наверх после девчушки. То, что музыканты, оставив инструменты, вышли в боковую дверь, его не смутило. Перекур, стало быть. Лишь клавишник, полистав блокнот, начал негромко наигрывать знакомую тему, обозначая небольшой перерыв.
Неожиданно на плечо музыканта легла чья-то рука, заставив обернуться.
– Вовчик! – привстал он. – Сто лет! Ты откуда?
Они ударили по рукам.
– Из Москвы. В отпуске.
– Вот это да! Сто лет!
Мужчина с горбинкой на носу и живыми чёрными глазами улыбался не знающему, что сказать, старому приятелю.
– А ты играть-то не разучился? Может, сбацаешь с нами что-нибудь?
– Так вот сто лет. Вспомнят ли руки?
– Попробуй. Сейчас ребята выйдут, потренькай пока на гитаре. Давай, не робей.
Вовчик взял гитару и сам удивился, насколько легко удаётся ладить с инструментом. Игорь, довольно покачивая головой, вставлял иногда россыпи нот с клавиш.
Появились музыканты, недоумённо поглядывая на незнакомца с гитарой. А тот уже и не думал останавливаться.
Игорь жестом подозвал приятелей и что-то недолго им объяснял. Барабанщик сел за установку, басист начал подыгрывать Вовчику, нехитрый набор аккордов своевременно расцвечивал сидящий за синтезатором Игорь.
– Уловил? – спросил Вовчик вставшего рядом прислушивающегося гитариста.
– Припев ещё раз, – попросил парень.
Вовчик сыграл снова. Отдавая гитару хозяину, добавил:
– Здесь немного необычное построение текста. Три куплета подряд, затем два припева.
Парень кивнул.
Музыкальное сопровождение, не прерываясь, вышло на начало песни. Вовчик уже стоял у микрофона, готовый открыть рот.
Степаныч прислонился к ограде. Неожиданно он поймал себя на мысли, что получает удовольствие от песни, от голоса Вовчика, поскольку всегда пребывал в твёрдой уверенности, что тому медведь на ухо наступил.
А под сводами величественных деревьев парка неслось:
Нежно, местами с надрывом, прозвучал припев:
Слово «мужчину» Вовчик лихо разбил надвое, прорычав второй слог, чем вызвал шквал аплодисментов и свист повеселевшей публики. Последней стало заметно больше. Люди начали подтягиваться к эстраде.
Зрители хлопали, не дожидаясь последних аккордов. Крики «ещё!» и «давай!» перекрывали звучание инструментов.
У Вовчика закружилась голова. Он пошатнулся. «От успеха, – подумал. – А Степаныч был прав, после трёхсот появилась лёгкость». Он снова почувствовал себя тем двадцатилетним пареньком, играющим в вокально-инструментальном ансамбле на заводской вечеринке.
– Ну, что, старик? – крикнул в ухо подошедший Игорь. – Народу нравится. Давай ещё чего-нибудь вспомним.
– А новое, – возразил Вовчик, – я объясню быстренько.
Он сбегал к барабанщику, подсказал аккорды гитаристу, чтобы тот легче подстроился в процессе исполнения песни, басисту просто махнул рукой. Что-то бросив на ходу Игорю, снова подошёл к микрофону.
– Мужчина, – обратился он к одному из зрителей, судя по внешности, кавказцу, – будьте добры, одолжите Ваш аэродром на три минуты.
Послышался смех. Кавказец, несмотря на жару, был в кепи.
– Да, дорогой, хоть на тридцать три!
Обрадовавшийся южанин пробрался к сцене, протянул Вовчику головной убор и, повернувшись к толпе, крикнул:
– Гиви не жалко аэродрома для артиста.
– Спасибо, Гиви! – усилитель разнёс голос Вовчика по окрестностям. Он выдержал небольшую паузу, затем крикнул в микрофон: – Моника-а-а! В кавказском стиле!
И, нахлобучив кепку на свою небольшую голову, выразительно играя бровью, стал заводить толпу, придавая голосу южный акцент и активно работая руками.
Если первые две строки прозвучали под аккомпанемент барабанщика, который бил ладонями по небольшим барабанам, не пользуясь палочками, то следом подключились все музыканты. Специфичные жесты певца, бородка, усы и кепи увели зрителей на склоны гор, к отарам овец, к стоящему одиноко пастуху в бурке.
Надо знать людей с южным темпераментом! Гиви и ещё несколько кавказских ребят уговорили толпу расступиться перед сценой, начав отплясывать в образовавшемся круге национальный танец.
К этому моменту вокруг Гиви танцевали не только южане.
Поскольку Вовчик снизил накал и начал почти шептать, драматически закатывая глаза, музыканты застыли, пытаясь догадаться, что от них требуется. «Певец» прикрыл ладонями причинное место и посмотрел вниз, изобразив гримасу боли. И медленно, слабеющим голосом, продолжил:
Наступила тишина. Вовчик кивнул барабанщику. И тот понял, что надо делать! Начав тихо, и ударяя с каждым разом всё громче и громче, он вывел Вовчика на победное продолжение, от которого толпа завизжала. Вовчик вскинул вверх руки. Музыка вновь загремела.
Он снова сделал жест музыкантам. В тишине стал слышен нервный смех довольных, отдувающихся после танца людей. Все остановились, обмениваясь впечатлениями. И вдруг – о, нет! – в центре танцевавшей до этого толпы он увидел долговязого человека, неуклюже выкидывающего в танце худые длинные ноги. Степаныч! Это был Степаныч! Сумка за его спиной подпрыгивала, мешая деду, но он не обращал на это внимания.
Вовчик махнул рукой, и загремело продолжение.
И уже было не остановиться. Вовчик пел и пел. Из-под кепи по лицу текли ручьи. В глазах потемнело. Он сделал несколько шагов вперёд, уронив стойку с микрофоном, и рухнул со сцены вниз, сопровождаемый грохотом из динамиков…
Первыми он увидел склонившихся над ним Гиви, Степаныча и… полицейского.
– Голову мужчине напекло, – Гиви посмотрел на людей вокруг. – На самом солнцепёке пел. Настоящий артист!
– В-вовка, ты к-ка-ак? – язык Степаныча жил своей жизнью.
– О, ментура! – глаза Вовчика выхватили фигуру склонившегося полицейского.
– Политура! – зло ответил тот. – Вставай. В участке разберёмся. И Вы, – он ткнул в Степаныча, – за мной.
– А почему я – не на «Вы»? – возмутился Вовчик.
Гиви сунул ему кепку в руку, помог ухватиться за Степаныча:
– Держи, друг. Гиви для настоящего артиста ничего не жалко. Я себе запасной аэродром найду. Твоя Моника – просто цветочек! Вах!
– Вовчик, не теряйся!
Это Игорь успел крикнуть вдогонку.
Сопровождаемые полицейским, который подталкивал сзади Вовчика, задавая направление движения, они поплелись по аллее.
Глава 4. Первое вторжение
– …Что будешь, спрашиваю? Икру свою хренову? Щас в кровать вам кину… Иди ешь, кобель поганый. Картошка стынет с огурцами.
Вовчик разлепил один глаз и увидел привычный узор на ковре, отделявшем кровать от стены. Значит, он дома. Кто-то дышал в спину. Неужели?.. События после парка тонули во мраке.
Он осторожно лёг на живот, отвернул голову от ковра, проведя носом по подушке. Два испуганных глаза уставились на него. Степаныч…
Фу-у… А он-то уж подумал. Он принял прежнюю позу, предпочтя деду ковёр.
– Мамка-то злая! – горячо прошептал сзади Степаныч.
Вовчик перелез через него. Натягивая тренировки, буркнул:
– Пошли. Мама есть зовёт.
Однако Степаныч остался лежать. На всякий случай. И, пожалуй, он не прогадал.
Из кухни долетали громкие голоса, без искажений и завалов по всему частотному диапазону.
– Я тебе сказала не приводить никого!
– Ты сказала, чтобы бабу не приводил.
Вовчик, которому было хреново, нехотя отбивался. Превосходящие силы пошли в новую атаку.
– Сам еле держится, и этого привёл. Ночью стоят, шатаются. У! У! За косяки хватаются.
– Дай попить.
– Попить ему! Ты говорил, не пьёшь.
– Не пью.
– Сколько лет, как уехал, всё сказки!
– Мам, ну дай попить.
– Лучше бы бабу привёл!
– Тебе не нужна баба. Характерами не сойдётесь…
– Тебе нужна, на!
Раздался глухой звук. Металл нашёл контакт с обтянутой кожей поверхностью.
– По лбу-то зачем? – воскликнул Вовчик. – Сам налью!
Он прошёл в свою комнату, отхлёбывая из одной кружки, другую протянул Степанычу, который, залпом выпив напиток, произнёс: «божественно…». Вовкина мама сама делала квас, и получалось это у неё действительно «божественно». Так казалось наутро после возлияний.
– Иди есть! – на кухне загремели посудой. – Грей тут ему опять.
– Пошли, дядя Паш.
Степаныч замялся. Интеллигентность брала своё.
– Она сказала «иди», а не «идите».
– Пошли, пошли. Я её знаю. Наложит обоим.
– Эх, – Степаныч отвернул глаза в сторону, – сейчас бы граммчиков сто…
– Да уж, – интонация не позволяла определить позицию Вовчика по вопросу. – У тебя не запой часом?
– У меня отпуск, – то ли обиделся, то ли согласился Степаныч.
Вовчик почесал затылок:
– Ну, как у меня, в общем. После вчерашнего разница между нами стёрлась.
Павел Степанович, как был, – в рубашке, брюках и ботинках, – сел на краю кровати.
– Что это было? Люди, полиция. Ресторан? Мы были в ресторане?
– Сударь, Ваше платье помято. Да и лицо тоже. Это тебе приснилось.
Дядя Паша прошёл к окну, задумчиво водя ладонью по щетине. Его не интересовал вид за окном, нет, – он сегодня не доверял обрывкам своих воспоминаний. Полиция, люди, сидячая забастовка на асфальте. Или это ему действительно приснилось? А ресторан? Тоже?
Размышляя, он отвернулся от окна, заметил Вовкин причудливый телефон на столе. Рука сама потянулась к чужой трубке: посмотреть, пощупать, ощутить его на ладони.
– Стой, укусит! – крикнул Вовчик, но было поздно.
Вскрикнув, дед отдёрнул руку, с недоумением разглядывая пальцы.
– Кусается, гадина!
– А нефиг зариться на чужое. Пошли!
Степаныч долго умывался в ванной, а перед кухней остановился, не решаясь войти. Так и топтался в дверном проёме.
– Дядя Паша, ты смотри, так можно и ложкой в лоб получить, – шепнул ему Вовчик.
– А этот, синий, что стоит? Пусть садится! – скомандовала мать.
– Мам, это Павел Степанович. Ты его знаешь, отец Димки.
Звонок в дверь прервал его речь.
На лестничной клетке стояли нагруженные пакетами Дима и Влад.
– О-о-о! Барон!
Влад без раздумий, широко улыбаясь, шагнул через порог, поставив на пол сумки, облапал друга и долго, будто это не он вчера доставил товарища на родину, не отпускал из тесных объятий. Димыч из-за спины Влада сочувственно подмигнул:
– Держись, братишка!
Он, само собой, как всегда в жаркую погоду, сегодня предпочёл майку с коротким рукавом и джинсы.
Все знали крепость объятий Влада, особенно, если он под градусом. «Наверное, уже клюкнули», – подумал Вовчик.
– Сколько лет, сколько зим! – шумел Влад, играя роль. Он давно заметил, что Вовкина мать отходила при его «выходах на сцену» на второй план, затихая. Увидев, что Вовчик слабо радуется встрече, что его мама стоит с ложкой за углом, и, догадываясь, как прошёл вчерашний вечер у Вовки с дядей Пашей, он решил поиграть.