Или все же значит?
Разве плохо было нам эти полтора года, что мы вместе? Нет, не плохо. Было немало счастливых минут, часов и даже дней, составляющих смысл жизни. Ведь если человек не рожден быть счастливым хоть иногда, то на кой черт нужны все остальные смыслы, которые ищут в человеческой жизни разные ученые и философы? Без счастья и любви жизнь пресна, скучна и неинтересна. Ее и жизнью-то можно назвать с большой натяжкой. Для этого, наверное, и придумано словечко, которое заменяет понятие «жизнь»: существование. Человек – и не человек вовсе, а так… существо.
А может, все еще можно вернуть? Эти счастливые дни, часы и минуты? И опять между нами будет, как и прежде. Или уже не будет?
И как теперь мне с ней себя вести? Как будто ничего не случилось? И она, наверное, задается тем же вопросом. И так же, как и я, не находит ответа. Получается, что-то между нами все же случилось…
Бывают в жизни ситуации, когда не нужно ничего предпринимать. Не нужно спешить. Пустить ситуацию на самотек и ждать, куда она выведет. Авось как-нибудь все само собой разрешится. Конечно, с положительным результатом. Надо просто затаиться. Выждать. Проплыть какое-то время по течению. И тебя обязательно вынесет на берег.
Только вот когда?!
Август пришел жаркий. Дышать было абсолютно нечем. Старики, которых я встречал на улицах, открывали рты, как рыбы, выброшенные на берег, и с жадностью глотали воздух. Духота и жар, исходивший от асфальта, от стен домов и бесчисленных потоков автомобилей, изматывали, подтачивали силы, заставляли сбавлять шаг, не давали возможности рационально соображать.
Каждый вечер сотни тысяч автомобилей устремлялись вон из Москвы, за город, на дачи, в сады и огороды. В выходные дни столица и вовсе безлюдела, как перед самым вступлением в Москву Наполеона. И снова, как в две тысячи десятом, по Москве потянуло дымом пожаров. Сначала с севера, где догорали гаражи и загорелся склад на Второй Магистральной. Потом потянуло дымом с запада, где в Филевском парке как-то разом занялась усадьба Нарышкиных. Не остался в стороне и восток столицы. Там в последние дни первой декады августа сгорел склад покрышек, шиномонтажная мастерская и сауна на первом этаже гостиницы «Измайлово». Очевидно, сауна не выдержала жары…
Впечатление такое, будто столицу решили подпалить со всех сторон.
Как водится в палящий зной, начались отравления москвичей и приезжих продуктами. И опять отличилось Измайлово. Ночью 10 августа только в одну измайловскую клиническую больницу, что на Верхней Первомайской улице, привезли одиннадцать человек. Да и в городскую клиническую больницу на 11-й Парковой – еще четверых. Все они – с острыми пищевыми отравлениями. К утру пациентов с такими отравлениями стало уже девятнадцать человек. Двое из них попали в реанимацию, поскольку находились в тяжелом состоянии и без сознания. Ситуация стала вызывать весьма обоснованные опасения о неслучайности таких отравлений. Кроме того, если только в две больницы с острыми отравлениями попало девятнадцать человек, то в сотню московских больниц с подобными пищевыми отравлениями могло загреметь уже около тысячи человек, а может, и более. А это уже настоящая эпидемия. Или диверсия, теракт. Вот такими примерно словами передал мне где-то в половине одиннадцатого утра десятого августа две тысячи четырнадцатого года информацию для моего нового расследования шеф. Добавив к этому следующие слова:
– Надеюсь, ты с этим заданием справишься. Ведь ты у нас лучший специалист по отравлениям…
– То есть? – не сразу понял я, что имел в виду шеф.
– Ну, как же, – доброжелательно произнес Гаврила Спиридонович и дружески посмотрел на меня. – Ты в прошлом году распутал дело с отравлением синильной кислотой доктора биологических наук Рудольфа Фокина, что заведовал экспериментальной лабораторией института неврологии имени Кожевникова при МГУ. Ты же нашел эту повариху Сергееву, отравительницу двух шеф-поваров на финале конкурса «Кулинар года», и изобличил ее весьма эффектно и при многих свидетелях. В этих делах ты поднабрал немалый опыт, значит, тебе и карты в руки…
– Скажите, Гаврила Спиридонович, а откуда у вас такая информация? – поинтересовался я. – Про измайловские больницы, про острые отравления, про число отравившихся и попавших в реанимацию? О таких вещах обычно особо не распространяются.
– У меня имеются свои источники информации, – ответил шеф и скромно потупил взор, показывая всем своим видом, что он просто сделал свое дело, и ничего более. – Но уверяю тебя, что мои источники вполне компетентны и достоверны. Так что не сомневайся.
– Понял, – сказал я. – Разрешите приступать?
– Приступай, – ответил шеф и свел брови к переносице.
Глава 2
Борец за справедливость,
или
Пациенты клинической больницы на Верхней Первомайской
Первое, что я сделал, это обзвонил все клинические больницы Москвы. Ну, или почти все. Пришлось проявить фантазию: я представлялся и обеспокоенным работником санитарно-эпидемической службы города, и ответственным чиновником из Департамента здравоохранения Москвы, и членом совета Национальной медицинской палаты, и даже рьяным общественником из организации «Общероссийская лига поборников здорового образа жизни». И везде, кроме этих двух больниц в Измайлове, мне отвечали, что поступивших с отравлениями не более чем обычно. Выходило, что отравление не является массовым, и эпидемии как таковой не наблюдается. И очаг или источник отравления находится, стало быть, именно в районе Измайлово.
К середине дня кое-какие сведения стали просачиваться в Интернет. Оказалось, что всего больных с острыми пищевыми отравлениями, поступивших в две измайловские больницы (на Верхней Первомайской и 11-й Парковой), насчитывается уже двадцать четыре человека. И состояние двоих из них крайне тяжелое. Что ж, придется заняться опросом всех поступивших с такими отравлениями. Конечно, без камеры, поскольку в палату к госпитализированным больным Степу с его аппаратурой не пустят. Ничего, буду снимать больных на свой смартфон и записывать их слова на диктофон.
График посещений больных обеих клиник был с 16 до 19. Сначала я решил наведаться в клиническую больницу на Верхней Первомайской улице. Туда поступило отравившихся пищевыми продуктами аж двадцать человек! А в больнице на 11-й Парковой было по-прежнему четыре.
В 15.30 я сел в электричку, вышел на станции «Первомайская», прошел Измайловским бульваром два квартала и вышел на больничку с тыльных корпусов клиники. Потом нашел отделение, куда поместили отравившихся больных и… возрадовался. Как же хорошо, что в мире еще существуют бумага и шариковые ручки. На стеночке рядом с закрытым гардеробом, возле окошечка с надписью «Справки» висел написанный от руки список больных, поступивших с острыми пищевыми отравлениями. Причем с перечнем палат, куда их поместили. Я аккуратно и незаметно сфотографировал списочек (а посетителей было много), надел бахилы и прошел через КПП, назвав под запись в журнале свое имя и обозначив цель своего прихода: посещение больного Храмова из такой-то палаты, что был первым в моем сфотографированном списке.
Палата, в которой лежал больной Храмов Л. М., была полна людей. Оно и понятно, это первое посещение родственниками больных после помещения их в клинику. Посетители сидели на кроватях больных, стояли возле них, и только на одной из коек никто не сидел. Койка стояла у окна, и я прошел прямиком к ней.
– Здравствуйте, – поприветствовал я лежащую на подушке стариковскую желтоватую лысую голову со впалыми небритыми седыми щеками и небритым подбородком, поскольку здороваться больше было не с кем (или не с чем): остальное тело до самого подбородка было закрыто вместе с руками одеялом, и из-за худобы почти не угадывалась фигура. – Вы тоже отравились?
– Нет, я не отравился, – не сразу ответила голова, и глубоко впавшие глаза уставились на меня из-под кустистых седых бровей. – Это меня отравили враги…
– А чем? Что вы такое съели перед тем, как попасть сюда? Ну, там, рыбу, мясо, грибы. Может, консервы какие просроченные или что-нибудь другое?
– Мясо мне не по карману, – проворчала голова. – И рыбу давно не ел. Пару яиц съел вчера утром. В обед ел суп из пакета. Такой, который залил кипятком, и через пять минут готово. Молоко пил. Вечером ряженку кушал с белым хлебом. После чего и скрутило.
– Простите, а как вас зовут? – спросил я.
– А ты кто? – не сводила с меня взгляда голова.
Я не стал конспирироваться и ответил честно и прямо:
– Я журналист. Представляю телекомпанию «Авокадо». Зовут меня Аристарх Русаков, и я занимаюсь пищевыми отравлениями в вашем районе, то есть в Измайлове.
– Вот ты-то мне и нужен… – воодушевившись, заговорщицки произнесла желтоватая голова. – Дело в том, что всех их, – взгляд старика обвел палату, давая мне понять, что он имеет в виду всех отравившихся, – отравили так, для виду. Чтобы следы замести. На самом же деле удар был направлен против меня. Меня хотели убить, но вот – не получилось у них… Я живучий!
– И все же, как вас зовут? – снова спросил я.
– Меня зовут Храмов, – ответила голова с большим достоинством, видно, с расчетом на то, что я должен всенепременно знать. Но, не увидев с моей стороны должной реакции, добавила: – Лавр Михайлович.
– Вы пенсионер? – поинтересовался я.
– Да, я пенсионер. Пенсионер-общественник. Занимаюсь вскрытием язв нашего демократического общества. – Слово «демократического» было сказано с большой язвительностью в голосе. – Еще я – действительный член Общероссийской общественной организации «Контроль народа». Слышали про такую?
– Слышал, – ответил я, припомнив обстоятельства этого дела и внутренне содрогнувшись. – Месяц с небольшим назад эта организация трагически потеряла своего председателя.
– Трагически потеря-а-ала, – проворчала голова и пошевелила седыми кустистыми бровями. – Председателя нашей организации Василия Николаевича Масловского убили его враги. Этот замечательный, кристально чистый человек, посвятивший себя борьбе за справедливость, за честь и достоинство простого рядового человека, должен был делать доклад на конференции, в котором были бы названы фамилии коррумпированных чиновников, без зазрения совести обирающих народ. Но они не позволили ему это сделать, боясь быть разоблаченными. И убили его прямо у дверей зала, где должна была состояться конференция.
– А я вот слышал, что его убил пожарным ломом, ударив дважды по голове, его же личный и бессменный секретарь по фамилии Шишканов, – осторожно заметил я. – И даже не у дверей конференц-зала, а на самом последнем, пятом этаже конгресс-отеля, в котором должна была состояться конференция…
– Это вранье! – безапелляционно заявила голова. – Секретарь – это просто выбранный стрелочник, на которого перевели все стрелки, чтобы не копать это дело глубже. А на самом деле товарища Масловского убили чиновники, погрязшие в коррупции и взятках. А теперь вот чужими руками пытаются убить и меня…
Я не стал спорить с головой и спросил:
– А за что вас хотят убить?
– За мою преданность правому делу. За мои сигналы в надлежащие органы насчет нарушений правопорядка и бесчинств тех, у кого сегодня деньги и власть. Я ведь, пока сюда не попал, каждый день, почитай, сигнализировал.
– Вы вот сказали, что вас хотят убить «чужими руками», – напомнил я голове сказанные слова. – А что это за «чужие руки» такие, будьте добры, поясните, пожалуйста?
– Есть определенные личности, – хмуро ответил старик, приподнявшись и устроившись полулежа на кровати.
– И вы можете их назвать?
– А у тебя бумага есть, чтобы записывать? – поинтересовался Лавр Михайлович.
– Бумаги нет, но есть вот это, – указал я на диктофон, который до начала разговора включил и устроил на тумбочке.
– А что это? – заинтересованно спросил старик.
– Это диктофон. Маленький такой… магнитофончик.
– А-а, – протянул старик. – Это хорошо. Так мне в него говорить?
– Да говорите, как вам будет удобнее, – сказал я и сфотографировал лицо старика.
– Это еще зачем? – напрягся он.
– Так надо, – безапелляционно ответил я. – Итак, я вас слушаю. Говорите, пожалуйста.
– Хорошо, – кивнул Храмов. Он как-то приосанился и, косясь на диктофон, начал: – Значит, так… Перво-наперво, это мой сосед Панкратов Илья Степанович из шестнадцатой квартиры…
– Весьма интересно. Простите, а где вы живете? – поинтересовался я.
– На Тринадцатой Парковой в панельной «хрущевке», – охотно ответил Храмов.
– А он что, Панкратов этот, накануне отравления к вам в гости приходил?
– Нет, – буркнул старик. – С какой это стати? Я и на порог не пущу этого злыдня!
– Тогда, может, вы к нему приходили?
– Еще чего! Мы с ним в контрах, говорю же.
– А как он тогда мог вас отравить?
– Так он мог проникнуть в мою квартиру, когда я из дома выходил. В магазин или еще куда, – ответил Лавр Михайлович. – Ну, и подсыпал в еду отраву. Думаю, что в селедку. Я ведь селедку очень люблю.
– Простите, как то есть «проникнуть в квартиру»?
– Путем открывания моей квартиры отмычкой. Он слесарем работал. Ему квартиру чужую вскрыть – раз плюнуть. Ма-астер он на такие дела…
– Понял вас, – покосившись на старика, проговорил я. – А еще есть подозреваемые?
– А то, – оживился старик и начал перечислять: – У меня их целый список. Козинцев Анатолий Михайлович, сосед по подъезду, агент американского Госдепа. Синельникова Клавдия Игнатьевна, соседка снизу, язва и змеюка подколодная, которую незнамо как земля носит. Бочкарев Виктор Моисеевич, домоуправ плешивый, махинатор и ворюга, который давно должен сидеть в тюрьме, о чем я неоднократно сигнализировал. Серенький Сергей Константинович, главный инженер Управляющей компании, обслуживающей наш дом, хапуга, казнокрад и мафиози, заслуживающий самой крайней меры уголовного наказания. Советник нашего муниципального главы Викторов Афанасий Сергеевич, серый кардинал, тайный агент ЦРУ…
Со стариком все было ясно. Чтобы как-то направить разговор в иное русло, я спросил:
– А сколько вам лет, Лавр Михайлович?
– Семьдесят три года, – не без гордости ответил Храмов. – Мужики столько не живут, а я вот, вишь, жив еще. А потому, что всякий день начеку. И у меня каждый день – борьба. С различными негативными проявлениями нашей теперешней жизни. Некогда мне помирать.
– А вы один живете?
– Один, – кивнул Храмов.
– А родственники у вас есть?
– Дочь с зятем. Вот они тоже смерти моей хотят. Ждут, когда им квартира моя трехкомнатная достанется. Чтобы ее сдавать и жить не работая. Сейчас никто не хочет работать. Все хотят сладко жить…
Старик помрачнел. Потом снова закрылся одеялом до подбородка и отвернулся к стенке…
– А вы журналист? – раздался вдруг за моей спиной женский голос.
– Да, – повернулся я и увидел женщину лет тридцати пяти. Она пришла проведать мужа, что лежал недалеко от старика Храмова.
– Напишите там у себя, что отравившиеся больные не получают никакого лечения. Промывание желудка сделали, и все на этом… – возмущенно произнесла она. – Хоть бы антибиотики какие дали.
– А почему не получают лечения?
– Врачи до сих пор определить не могут причину отравления.
– Они вообще ничего не знают, – громко произнес мужчина-посетитель в рубашке с закатанными рукавами. – Больным желудки только промыли, и все. Даже никаких таблеток не дают. Дескать, не известна причина отравления, язви их в душу.
– Говорят, приезжали из санэпидемстанции. И ничего не нашли, – подключилась к разговору еще одна женщина-посетительница с хозяйственной сумкой в руке. – А вирусологи сказали, не наше, мол, это дело – пищевые отравления. Никому, в общем, до больных дела нет.
– А щас вообще никому ни до кого дела нет, язви их в душу, – заметил мужчина в рубашке с закатанными рукавами. – Всяк сам за себя, и выживай, как знаешь. Тонуть будешь – руки никто не подаст. А вместо спасательного круга – еще и булыжник кинут…