В гостиной повисло молчание.
Молодой психоаналитик перестал жевать и осторожно положил на свою тарелку вилку с нанизанным на нее кусочком буженины, который он намеревался съесть. Он взглянул на профессора, затем, отведя поспешно свой взор от него, зачем-то начал мять до этого ровно сложенную салфетку, которая ранее лежала нетронутой возле его тарелки.
Разумовский, напротив, потянулся к бокалу с коньяком, отпил из него и, держа его в руке, стал ждать, как отреагирует профессор на столь дерзкий выпад со стороны Киреева. Ему было чертовски интересно послушать, как выкрутится из создавшегося положения этот, как называл его про себя Разумовский, «доисторический динозавр эпохи классического психоанализа».
Вайсман, только что съевший нежный кусочек осетрины, перестал ощущать ее божественный вкус. Почувствовав напряженность за столом, он лихорадочно соображал, как без ущемления достоинства профессора выйти из данной пикантной ситуации.
Только Киреев как ни в чем не бывало шмыгнул носом, потянулся к тарелке, на которой лежали маринованные огурцы, выбрал из них наиболее приглянувшийся ему, взял рукой, поднес ко рту и с хрустом откусил. Всем своим видом он давал понять, что ничего особенного не произошло и его адресованный вопрос профессору обычный, а главное, нормальный в ходе дружеского застолья.