– Впустите меня, – раздался голос из загробного мира.
– О боже, до чего злобное привидение, – прошептала Мирна. – Это ты во всем виноват, – сказала она Габри, который сидел с расширившимися от ужаса глазами.
– Жутко! – завопил бестелесный голос. – Жу-у-у-утко…
Затряслась оконная рама, и у стекла появилось страшное лицо. Все охнули и отпрянули подальше от окна.
– Бога ради, Дороти, я же знаю, что ты там! – вскричал голос.
Клара и представить себе не могла, что последние слова, которые она услышит на земле, будут такими. Она всегда считала, что это будет: «И о чем ты только думала?»
Габри, дрожа всем телом, поднялся на ноги.
– Господи милостивый! – воскликнул он, осеняя себя крестом. – Это кто-то еще живой.
По ту сторону окна Рут Зардо прищурилась и перекрестила его, оборвав это движение на половине.
Питер разглядывал полотно на мольберте. Челюсти его сжались, глаза прищурились. Все оказалось хуже, чем он предполагал, хуже, чем он опасался, а опасения Питера были велики. Он видел перед собой последнюю работу Клары – ту, которую она вскоре собиралась показать Дени Фортену, влиятельному галеристу из Монреаля. До сего времени Клара сражалась во тьме, создавая почти невразумительные произведения искусства. По крайней мере, для Питера они были невразумительными.
И вдруг ни с того ни с сего возник Дени Фортен – постучал в их дверь. Питер был уверен, что известный дилер, имевший контакты по всему миру, приехал, чтобы встретиться с ним. Ведь знаменитостью-то в конечном счете был он, Питер. Его мучительно детализированные картины уходили за тысячи долларов и висели на стенах лучших домов Канады. Питер, естественно, провел Фортена в свою мастерскую, однако ему вежливо было сказано, что его работы очень милы, но дилер приехал, чтобы встретиться с Кларой Морроу.
Скажи Фортен, что он хочет позеленеть и улететь на Луну, Питер удивился бы меньше. Увидеть работы Клары? У него что-то заклинило в мозгу, и он уставился на Фортена.
– Зачем? – спросил он.
Пришла очередь Фортена недоуменно смотреть на него.
– Она ведь Клара Морроу? Художница? Один мой друг показал мне ее портфолио. Ведь это ее работы?
Фортен достал из сумки портфолио – и, конечно, там оказалось Кларино плачущее дерево. Плачущее словами-слезами. Какое дерево плачет словами? Питер задавал себе этот вопрос, когда Клара впервые показала ему эту свою работу. И вот теперь Дени Фортен, самый знаменитый галерист Квебека, говорит, что это впечатляющее произведение искусства.
– Это мои работы, – сказала Клара, пытаясь втиснуться между двумя мужчинами.
Словно во сне, потрясенная, она провела Фортена к себе мастерскую. И описала свою последнюю работу, укрытую материей. Фортен рассматривал материю, но не пытался ее снять, даже не попросил об этом.
– Когда она будет закончена?
– Через несколько дней, – сказала Клара, недоумевая, к чему все эти вопросы.
– Ну, скажем, в первую неделю мая? – Он улыбнулся и тепло пожал ей руку. – Я привезу моих кураторов, чтобы мы все могли решить.
– Решить?
Знаменитый Дени Фортен меньше чем через неделю приезжает, чтобы увидеть последнюю работу Клары. И если она ему понравится, ее будущее будет обеспечено.
И вот теперь Питер смотрел на эту работу.
Он вдруг почувствовал, как что-то схватило его. Сзади. Оно потянулось к нему и завладело им. Питер охнул от боли, обжигающей, раздирающей боли. Глаза его налились слезами, и его охватил гнев, который всегда угрожал его жизни. Он прятался от этого гнева еще ребенком, убегал от него, хоронил его, отрицал. Этот гнев преследовал его и наконец нашел. Здесь, в мастерской его любимой жены. Этот жуткий монстр нашел его, когда он стоял перед ее творением.
Нашел и сожрал.
Глава пятая
– И чего же хотела Рут? – спросил Оливье, ставя стаканы с односолодовым виски перед Мирной и Габри.
Одиль и Жиль уже ушли, но все остальные еще находились в бистро. Клара помахала Питеру, который стаскивал с себя куртку и вешал на крючок у двери. Она позвонила ему, как только закончился спиритический сеанс, и пригласила на вскрытие.
– Ну, поначалу мы думали, что она кричит «жутко», – сказала Мирна, – но потом поняли, что она кричит «утка».
– «Утка»? Точно? – переспросил Оливье, присаживаясь на подлокотник кресла Габри и делая глоток коньяка. – «Утка»? Ты думаешь, что она все время именно это и говорила?
– А мы просто не расслышали, да? – язвительно произнесла Мирна. – «Уткнись» – так она сказала мне как-то раз.
– «Уткнись»? – сказала Клара. – Что ж, вполне возможно. Она часто пребывает в неважном настроении.
Месье Беливо рассмеялся и посмотрел на Мадлен, которая сидела рядом с ним, бледная и безмолвная.
Прекрасный апрельский день перешел в холодный и сырой вечер. Время приближалось к полуночи, и в бистро, кроме них, никого не осталось.
– И чего она хотела? – спросил Питер.
– Помощи с какими-то утиными яйцами. Помните – те, что мы нашли у пруда сегодня днем? – спросила Клара, обращаясь к Мад. – С вами все в порядке?
– Конечно. – Мадлен улыбнулась. – Просто немного нервничаю.
– Прошу прощения, – сказала Жанна.
Она сидела на жестком стуле вне их кружка. Вернулась в свое мышиное «я». Все признаки сильного, спокойного экстрасенса исчезли, как только был включен свет.
– Нет-нет, это никоим образом не связано со спиритическим сеансом, – заверила ее Мадлен. – Мы после обеда пили кофе, а там, вероятно, был кофеин. Он действует на меня таким образом.
– Mais, ce n’est pas possible[10], – сказал месье Беливо. – Я уверен, что этот кофе был без кофеина.
Впрочем, он и сам немного нервничал.
– Что это за история с яйцами? – спросил Оливье, разглаживая стрелочку на своих безукоризненных вельветовых брюках.
– Похоже, когда мы ушли, Рут отправилась на пруд и перетрогала все яйца в гнезде.
– Не может быть, – сказала Мад.
– Потом птицы вернулись, но насиживать яйца не стали, – продолжила Клара. – Точно как вы и говорили. И потому Рут взяла их домой.
– Чтобы съесть? – спросила Мирна.
– Чтобы вывести утят, – ответил Габри, который вместе с Кларой ходил в крохотный дом Рут посмотреть, не могут ли они чем-нибудь помочь.
– Но она хоть не сидит на них? – спросила Мирна, сама не зная, смешит ее этот образ или отталкивает.
– Нет, на самом деле она все очень мило устроила. Когда мы пришли, яйца лежали на мягком фланелевом одеяле в корзинке. Она сунула их в духовку и поставила на минимум.
– Неплохая мысль, – заметил Питер.
Он, как и остальные, предполагал, что Рут скорее съест яйца, чем будет их спасать.
– Она эту духовку, кажется, сто лет не включала. Говорит, что та потребляет слишком много электричества, – сказала Мирна.
– А теперь включила, – сказала Клара. – Хочет вывести утят. Вот несчастные родители!
Она взяла свой стакан с виски и посмотрела в окно на темный деревенский луг, представляя себе, как родители сидят у пруда – там, где недавно была их молодая семья, где их детки набирались сил в скорлупках, веря, что мамочка с папочкой о них позаботятся. Клара знала, что утки выбирают себе пару на всю жизнь. Вот почему охотничий сезон на уток казался ей особенно жестоким. Осенью нередко встречались одинокие утки, издававшие безутешное кряканье. Они звали. Ждали свою пару. И обречены были ждать всю оставшуюся жизнь.
Может быть, родители-утки сейчас ждут? Ждут возвращения своих деток? Верят ли утки в чудеса?
– И все же вы, наверное, жутко перепугались. – Оливье рассмеялся, представив себе Рут у окна.
– К счастью, Клара успешно поспособствовала преодолению этого кризиса в общении с загробным миром, повторяя древнюю молитву, – сказал Габри.
– Кто-нибудь еще будет пить? – поспешила спросить Клара.
– Благослови, Господи, эту пищу, – начал Габри, и остальные присоединились к нему, – чтобы она пошла нам во благо и придала сил для служения Тебе…
Питер разразился смехом, чувствуя, как виски потекло у него по подбородку.
– …и помощи тем, кто в ней нуждается, – закончил Питер, глядя в ее веселые голубые глаза.
– Аминь! – произнесли они хором, включая и Клару, которая тоже засмеялась.
– Ты читала молитву? – спросил Питер.
– Понимаешь, я думала, что сейчас снова увижу свой обед.
Теперь смеялись все, и даже степенный и правильный месье Беливо производил низкое раскатистое урчание и вытирал слезы с глаз.
– Явление Рут, безусловно, сорвало сеанс, – сказала Клара, отсмеявшись.
– Думаю, что сеанс в любом случае не получился бы успешным, – заметила Жанна.
– Почему? – спросил Питер, которому любопытно было услышать объяснение.
– Боюсь, в этом месте слишком много радости, – сказала Жанна Оливье. – Я это почувствовала сразу по приезде.
– Черт! – выругался Оливье. – Нужно положить этому конец.
– Тогда зачем же вы устроили сеанс? – не отставал Питер, уверенный, что вывел ее на чистую воду.
– Понимаете, это была не моя идея. Я собиралась провести этот вечер здесь за linguine primavera[11] и старыми номерами «Сельской жизни». И никаких злобных привидений поблизости. – Жанна смотрела Питеру в глаза, и улыбка постепенно сходила с ее лица.
– Только одно, – сказал месье Беливо.
Питер оторвал взгляд от Жанны и посмотрел на Беливо, предполагая увидеть, что тот, словно Джекоб Марли[12], корявым пальцем указует на него. Но орлиный профиль месье Беливо был обращен к окну.
– Что вы имеете в виду? – спросила Жанна.
Она проследила за его взглядом, но увидела за кружевными занавесками только теплые огни в деревенских домах и старое освинцованное стекло.
– Вон там. – Месье Беливо дернул головой. – За деревней. Этого не увидишь, если не знаешь, где искать.
Клара не стала смотреть. Она знала, о чем он говорит, и молча молила его остановиться.
– Но оно там, – продолжил он. – Если посмотреть на холм над деревней, то увидишь пятно темнее других.
– Что это? – спросила Жанна.
– Зло, – ответил старый бакалейщик, и в зале воцарилось молчание.
Даже огонек в камине, казалось, перестал потрескивать.
Жанна подошла к окну и сделала так, как сказал месье Беливо. Она оторвала взгляд от притягательной деревни. Ей потребовалось несколько секунд, но в конце концов над огнями Трех Сосен она увидела это – пятно темнее ночи.
– Старый дом Хадли, – прошептала Мадлен.
Жанна снова повернулась к собравшимся. Они больше не сидели расслабившись, а были напряжены, встревожены. Мирна взяла стакан с виски и сделала глоток.
– Почему вы говорите, что это зло? – cпросила Жанна у месье Беливо. – Это довольно сильное обвинение лица или места.
– Там происходят плохие дела, – просто сказал он, глядя на остальных в ожидании поддержки.
– Он прав, – сказал Габри и взял Оливье за руку, но повернулся к Кларе и Питеру. – Можно сказать?
Клара посмотрела на Питера, тот пожал плечами. Старый дом Хадли вот уже несколько месяцев стоял пустым. Но Питер знал, что дом не пуст. Часть Питера осталась в этом доме. Слава богу, не рука, не нос и не нога. Он оставил там нечто нематериальное, но имеющее громадное значение. Он оставил там надежду и доверие. И веру. Та малость веры, что у него еще оставалась, была потеряна. Потеряна там.
Питер Морроу знал, что старый дом Хадли – воплощение зла. Дом крал вещи, важные для людей. Человеческие жизни. И друзей. Души и веру. Этот дом украл у Питера его лучшего друга – Бена Хадли. И это чудовище на холме излучало только скорбь.
Жанна Шове продефилировала назад к камину, подтащила свой стул поближе к остальным собравшимся и наконец оказалась в их кругу. Она уперла локти в острые колени и наклонилась вперед, ее глаза теперь горели ярче – таких ярких глаз Клара не видела у нее весь вечер.
Все друзья медленно повернулись к Кларе, и та набрала в грудь побольше воздуха. Этот дом преследовал ее с тех самых пор, когда она впервые, более двадцати лет назад, появилась в Трех Соснах в роли молодой жены Питера. Этот дом преследовал ее и чуть не убил.
– Там произошло убийство. И похищение. И попытка убийства. И убийцы жили в этом доме.
Клара поразилась, каким далеким кажется и ощущается этот список.
Жанна кивнула и повернулась к янтарным углям, умирающим в камине.
– Равновесие, – сказала она наконец. – В этом есть логика. – Она выпрямилась, словно переходя в другое настроение. – Я почувствовала это сразу, как только приехала сюда, в Три Сосны. И то же самое я чувствую здесь и сейчас.
Месье Беливо взял Мадлен за руку. Питер и Клара придвинулись друг к другу. Оливье, Габри и Мирна уселись потеснее. Клара закрыла глаза и попыталась почувствовать то зло, которое воспринимает Жанна. Но чувствовала она только…
– Умиротворение. – Жанна слабо улыбнулась. – С самого первого момента я чувствовала здесь огромную доброту. Прежде чем занять место в гостинице, я даже зашла в маленькую церквушку – кажется, она называется Святой Томас – и тихонько посидела там какое-то время. Там царят мир и удовлетворение. Это старая деревня со старой душой. Я читала мемориальные доски на стенах церкви, смотрела на витражное стекло. Эта деревня знала утрату, люди здесь умирали до времени – при несчастных случаях, на войне, в болезнях. Все это коснулось и Трех Сосен. Но вы воспринимаете это как часть жизни и не держите горечи в сердце. Эти убийства, о которых вы говорили… вы знали этих людей?
Все закивали.
– Но эти страшные происшествия, кажется, не очень огорчили или подавили вас. Напротив, вы выглядите счастливыми и спокойными. Вы знаете почему?
Они смотрели в огонь, в свои стаканы, на пол. Как объяснить счастье? Или удовлетворенность?
– Мы оставили это в прошлом, – сказала наконец Мирна.
– Вы оставили это в прошлом, – кивнула Жанна. – Но… – Она стала очень спокойной и посмотрела прямо в глаза Мирны. Без вызова. Скорее, ее глаза умоляли, просили Мирну понять следующий вопрос. – Где она теперь?
– Где чтó теперь? – переспросил Габри после минутного молчания.
Мирна прошептала:
– Наша печаль. Где-то ведь она должна быть.
– Верно. – Жанна улыбнулась ей, словно особо одаренному ученику. – Мы – это энергия. Мозг, сердце – они работают под воздействием электрических импульсов. Наши тела питаются пищей, которая преобразуется в энергию. Это делают калории. Вот это, – Жанна подняла руки и похлопала себя по стройному телу, – самая удивительная фабрика, и она производит энергию. Но, кроме того, мы – эмоциональные и духовные существа, а ведь это тоже энергия. Аура, флюиды – как бы вы это ни называли. Когда вы сердитесь, – она посмотрела на Питера, – разве вы не чувствуете в себе дрожь?
– Я никогда не сержусь, – сказал он, холодно встретив ее взгляд.
Хватит с него – наелся он этого дерьма.
– Вы сердитесь сейчас, я чувствую. Мы все это чувствуем.
Она посмотрела на остальных, но все промолчали из соображений лояльности к другу. Однако они знали, что она права. Они чувствовали его гнев. Питер излучал его.
Питера выводила из себя эта шаманка и выдавало собственное тело.
– Это естественно, – сказала Жанна. – Ваше тело испытывает сильные эмоции и посылает сигналы.
– Это верно, – произнес Габри, устремив на Питера извиняющийся взгляд. – Я чувствую, что ты рассержен и что все остальные здесь испытывают неловкость. А до этого я испытывал радость. Все были расслаблены. И это очевидно. Когда заходишь к комнату, полную людей, разве не чувствуешь это сразу же? Напряжены люди или испытывают радость – это висит в воздухе.
Габри оглядел присутствующих, и все закивали, даже месье Беливо.
– У меня в магазине быстро научаешься определять, что чувствуют люди. В плохом ли они настроении, встревожены ли, не представляют ли угрозу.
– Угрозу? В Трех Соснах? – спросила Мадлен.
– Non, c’est vrai[13], – признал бакалейщик. – Такого никогда не случалось. Но я настороже. На всякий случай. Я это чувствую, как только человек входит.
– Но это просто телесный язык и знание конкретных людей, – возразил Питер. – Это не энергия. – Он потряс пальцами у себя перед лицом и понизил голос, чтобы придать ему издевательскую нотку.