Князь: Зеркало Велеса. Заклинатель. Золото мертвых (сборник) - Александр Прозоров 11 стр.


Андрей тоже ехал с копьем в руке. Комель древка опирался на петлю, спущенную с седла рядом со стременем, рукой в меховой рукавице он только придерживал ратовище, так что особых хлопот это громоздкое оружие ему не доставляло. Как и куяк, что Пахом заставил надеть в поход поверх и без того тяжелой кольчуги. Куяк представлял собой безрукавку из густого черного каракуля, обшитую спереди прямоугольными стальными пластинками, что наползали друг на друга подобно рыбьей чешуе.

Валенки, меховые штаны, войлочный поддоспешник, каракулевый куяк, налатник, меховые рукавицы, лисий треух… Зверев думал, что сварится в первые же минуты. Однако медленная езда со скоростью саней была совсем не тем, что тренировки под присмотром настырного Пахома. Андрей, конечно, не мерз – но и особенной жары не испытывал.

Отряд двигался через разрезанный дорогой лес со скоростью километров десять, если не медленнее. Одинокого странника обогнали – но вот несколько верховых промчались вперед, как мимо стоячих. Верста за верстой, час за часом. Пуповский шлях – промелькнуло в разговорах холопов название тракта. Стратегическая артерия, получается. А по виду – обычный проселок. Тоска…

– Пахом! – отстав от боярина, пристроился рядом с дядькой Андрей. – А почему у нас на весь отряд всего пять луков? У нас с отцом, у тебя и еще у двоих?

– Дык, барчук, лук-то того… Серебра стоит, и немалого. За него деревню вроде Бутурлей купить можно. А ты хочешь, чтобы у каждого холопа по такому было? Да и не всякий натянет. Тугой лук, сам ведаешь. Да и попасть из него умение потребно. Ты этому с измальства обучен. Взрослого же учить поздно, не совладает.

– Почему же так дорого, Пахом? Это же просто деревяшка!

Дядька и ближние холопы засмеялись.

– Четыре года тому назад, барчук, – присоединился к разговору безбородый холоп, что ехал рядом с Белым, – мы возле Рыльска пашу османского в полон взяли. Так он сказывал, у них в стране мастерству луки клеить даже султанов обучают. Такое искусство важное и тайное, что каждый правитель знать обязан.

– И где этот паша теперь?

– В Москве единоверцы выкупили. Боярин дорожиться не стал, вот купцы какие-то и забрали. Мыслю, у себя он им втрое больше серебра за свободу свою отсыпал. Так он сказывал, тайное искусство эти луки мастерить – просто страсть. Что клеют их не просто клеем рыбьим, из костей, а особым, токмо из неба волжского осетра сваренным. Как варить – секрет. Лаком от воды покрывают их таким, что от сгибания не трескается. Как его сделать – тоже тайна.

– Подумаешь, тайна! – обиделся другой холоп. – Нешто наши мастера в Москве али Суздале хуже делают? Надобно токмо, чтобы плечи у лука неотличимыми, совсем одинаковыми были. Для того их не из стволов, а из ветвей делают. Кленовых, яблоневых, ясеневых иль дубовых. Ветку такую вдоль расщепляют, и комельками к кибити клеют. Дабы волокна в разные стороны от середины к концам плеч шли. Распаривают, вестимо, дабы форму нужную придать. Опосля спереди жилы клеют одинаковые, а сзади пластинки роговые али из копыт вырезанные прилепляют. Ну, кожей сверху покрывают тонкой и лаком. Выдерживают года три, дабы схватилось все, – и готово.

– Языком молоть «готово», – огрызнулся Пахом. – А как руками делать – это и жилы, и пластины для каждого плеча одинаковые подобрать надобно, и без зазоров сделать, каждую костяшку вплотную, и клей такой, чтобы не рассыпалось. В общем, много секрета в ладном луке скрыто, барчук, не в каждой деревне тебе его сделать смогут, и не в каждом городе. Это не меч, что всякий кузнец выковать возьмется. Мастеров мало, воинов много. Оттого лук каждый и стоит, как полста мечей.

– Хороший меч тоже не каждый кузнец сладит, Белый, – ответил безбородый холоп.

– Хороший – не каждый, Агей. Да ведь лук даже плохой мало кто склеит. А уж добрый, тугой да точный…

Так, за разговорами, тракт и уходил за спину верста за верстой. После полудня путники остановились на короткий привал. Поели холодных пирогов, запивая холодным же пивом, переседлали коней на заводных и двинулись дальше. Только в поздних сумерках свернули они на поляну возле какой-то реки. Пока одни из холопов рубили прорубь и поили лошадей, другие развели костры и вскоре заварили гречневую кашу с салом, соблазнительный мясной аромат от которой сильно не соответствовал ее вкусу.

Растянувшись на постеленном ему толстом промасленном потнике, Андрей подумал было спросить, почему вдоль дорог нет ни деревень, ни усадеб. Но почти сразу догадался сам. Армии в недоброе время тоже ведь по этому тракту ходят. Большой город, может, и отобьется, а маленькие деревеньки и усадьбы – вряд ли. Так зачем на виду торчать? Спокойнее в лесу, в стороне затаиться да выждать. Авось, и не найдут. Не те времена, чтобы кричать о себе на каждом углу. Туристы здесь не ходят…

С этой мыслью он и провалился в сон.

* * *

Хорошо быть барчуком. Андрея никто не тревожил до тех пор, пока на костре не забулькал густой, похожий на суп-пюре, кулеш с душистой грибной крошкой. Ни за дровами не посылали, ни коней седлать, ни кашеварить. Проснулся, перекусил, до ветру в лес сбегал – и в седло.

Второй день пути тоже не принес ничего нового, и только на третий, вскоре после полудня, отряд увидел впереди воинский дозор: небольшой сруб с трубой, высокий стог, коновязь с десятком лошадей и ратники в броне и с копьями, скучающие возле дороги.

– Вот и Себеж! – облегченно вздохнул боярин. – Порубежье.

– Такой маленький? – изумился Андрей.

– То дозор, сынок, – усмехнулся Василий Ярославович. – Сама твердыня слева, на перешейке меж двумя озерами стоит. Крепость могучая, всего девять лет назад срублена. По велению государя князь Шуйский поставил. Три года тому все лето стены в ней надстраивали. Ныне ее так просто не возьмешь, зубы пообломаешь… Здрав будь, Бажан Ветранович! Давно не виделись. Как здоровье, боярин, как супружница? Растут ли дети? Плодоносят ли поля твои, стоит ли усадьба? Здоровы ли князья Засекин и Тушин, хороши ли у них дела?

Боярин Лисьин натянул поводья, спешился и обнялся с вышедшим из избы дородным бородачом в собольей шубе с длинными, до земли, рукавами и в собольей шапке. Правда, из-под ворота запахнутой шубы холодно поблескивала пластинчатая броня, доказывая, что ее владелец в любой миг готов к схватке. Сабля, скорее всего, тоже висела на боку под парадным одеянием.

– И ты здрав будь, Василий Ярославович! Жена моя, слава Богу, здорова, по осени еще карапуза мне подарила. Да и старшие подрастают. Именье мое тоже не трогает никто. Под Белоозером спокойно ныне – ни мора, ни татар давно не видели. Так что, благодарствую за внимание, Господь заботой не обходит… – Глава порубежной стражи размашисто перекрестился, поклонился на восток. – И в крепости у нас ныне благолепие. Князь Тушин в отъезде, но второй воевода дело знает крепко. Недавно, Василий Ярославович, приступ сорока тысяч литовцев отбил да почитай всех их положил под стенами, а кого в озере утопил. Государыня в честь победы той храм Святой Троицы поставила, слыхал[8]? С тех пор спокойно у нас, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Правда, срок перемирия здешней зимой, сказывают, к исходу приходит[9]. Ну, да припасов у нас полно за стенами, а силы у литовца да ляха супротив нас ныне нет. Не сунутся. А у тебя как дела, Василий Ярославович? Что супружница твоя, Ольга Юрьевна? Как сын? Здоров ли, растет?

– Андрей! – громко крикнул Лисьин.

Зверев, чуть выехав вперед, поклонился.

– Возмужал, возмужал, – признал порубежник.

– Новик! – кратко сообщил боярин.

– Смотрю, волосы торчат из-под шапки.

– Не посвящен еще, Бажан Ветранович. Новик.

– А-а… – вздохнул порубежник. – Вижу, вижу… Вижу, собрался ты куда-то, Василий Ярославович, и с сыном, и с холопами своими, и обоз ведешь…

– Обоз пустой, сам смотри. А что с сыном и холопами… Так ты о чем намекаешь, боярин?

– Сказывали, человек твой доверенный в Литву ушел, Василий Ярославович. Вроде как с королем польским о достойном имении уговариваться…

– Ярыга[10] это! – злобно рявкнул Лисьин и стукнул кулаком по седлу. Конь фыркнул, отошел чуть дальше. – Ярыга проклятый, отрыжка дохлого енота! Так дела мои в Луках Великих вел, что подворье разорил дочиста и пятнадцать гривен долга на мне оставил. А как головой выдали, так еще и сбег, жену и двух девок бросив. Серебра, мыслю, казну с собой унес. Ему в Литве лепко, кто тут спорит. А что доверен – то как поймаю, на первой же сосне повешу такого доверенного, дабы далече видно было, как ноги его брыкаются.

– Я тебе верю, Василий Ярославович, – кивнул глава стражи. – Ан слухи разные бродят.

– Что мне слухи, Бажан Ветранович? – Лисьин развернулся, рывком поднялся в седло. – Не видишь, ни жены, ни дворни не везу! А кабы и вез – я боярин вольный!

Он пустил коня шагом прямо на порубежника. Холопы, не дожидаясь приказа, двинулись следом.

– Все мы бояре вольные, – отступил с дороги глава стражи. – Да государи ныне обидчивы. Сигизмунд, сказывают, зело на князя Друцкого обижен, что тот руку московскую принял. Хотя в праве своем князь. Но земли его к порубежью близки… Как бы чего не вышло.

– Это угроза, боярин? – нехорошо покосился на порубежника Лисьин.

– Князю Юрию Друцкому? Может, и так статься, Василий Ярославович. Но не от меня боярин, не от меня…

– Тогда прощевай, Бажан Ветранович. Князю Засекину от меня поклон.

– Прощевай, Василий Ярославович. Передам…

Сотрясая коваными копытами мерзлую землю, отряд промчался мимо стражи. Вскоре тракт повернул вправо, и стража скрылась из виду.

– Кто такой «новик»? – тихо поинтересовался у Пахома Андрей.

– Новик, барчук, – это сын боярский, что впервые на службу заступает.

– Ты это, сынок, ты! – подал голос боярин. – Как меч первый раз с врагом скрестишь, так новиком и станешь. Да… Жалко, в Себеж завернуть времени нет. Вроде и рядом крепость новая, а все не глянуть, что там отстроили.

– Странно, что она не на дороге стоит, – удивился Зверев. – Крепость ведь, по уму, пути на Русь должна защищать?

– Она путь и обороняет, – ответил Василий Ярославович. – А стоит там, где ее захватить труднее.

– Как же обороняет, отец, если с нее дороги и не видно вовсе?

– Самим существованием своим, сын. Сам помысли, как ты войну вести сможешь, если такая крепость во вражеской земле стоит?

– Да обойду ее просто и дальше двинусь.

– Не двинешься, – покачал головой боярин. – Я из этой крепости стану отряды распускать, они обозы разорять будут, что к тебе с припасами и казной идут, а также те, что ты с добычей и людьми увечными домой посылаешь. Коли кто из людей твоих пожелает на захваченных угодьях осесть – разорю да на деревьях развешу. А чуть рать твоя сильная появится – обратно за стены спрячусь. Нет, сынок, пока все крепости не захвачены, ни землю присвоить, ни наступление вести никак невозможно. Татар казанских возьми. Они с разбоями своими порой и вовсе до Москвы доходят. Но ни пяди земли русской себе под руку не получили. Отчего? А оттого, что ни одного города, ни одной крепости никогда взять не могли. Народ беду за стенами пересидит да обратно к пашням своим возвертается.

– Заслон возле крепости можно оставить, чтобы гарнизон вылазок не делал, – предложил Андрей.

– У одной твердыни заслон, у другой заслон – на сем рать твоя и кончится. Малым ведь заслоном не обойдешься, его защитники сомнут. А больших не наоставляешься – никакого войска не хватит. Юн ты еще, сын, наивен иногда, как дитя малое. На ливонцев, вон, глянь. Они токмо замками землю свою и держат. Жмудье сиволапое, знамо дело, ненавидит их лютой ненавистью, ан сделать ничего не способно. Не может твердыни ордынские одолеть. Крестоносцы, чуть не по-ихнему что, выходят из-за стен, бунтарей жгут да вешают, недовольных порют, оброк свой изо всех выбивают – да обратно прячутся, отдыхают за стенами каменными. Так, почитай, четыре века и живут – с тех пор, как Ярослав Мудрый им земли приморские пожаловал. Пока замки стоят, до того часа и власть ордынская[11] остается.

Андрей кивнул. Похоже, знаменитая тактика времен второй мировой – «обходить опорные точки и развивать наступление» – для здешнего мира не годилась. К «передовой» тактике требовались в приложение миллионные армии, сплошные линии фронта и хорошо охраняемые линии снабжения. Да и то партизаны изрядно крови попить способны. Здесь же как раз вокруг «опорных точек» вся тактика и крутится. Имея армию всего из нескольких тысяч воинов, дорогу в пятьсот верст патрулями не перекроешь. Особенно, если «партизаны» не в кустах от холода трясутся, а за неприступными стенами отсыпаются.

И все же, и все же…

– Однако татар такие крепости не останавливают.

– Ничего не поделать, сын. Поперек всего рубежа стены ведь не поставишь. Однако надолго те же татары задержаться не способны – потому как все добро вынуждены при себе, рядом с ратью держать. Ни назад отослать не могут, ни подмоги из дома получить. Пришли, схватили, что успели, – и в Казань скорее, добычу всей силой обороняя. И все из-за того, что крепостей боятся. Коли на малые силы разделятся, воеводы городские эти отряды тут же истреблять начнут. Да и сами татары тоже не саблями одними, а твердыней могучей держатся, Казанью. За нее прячутся, не достанешь.

– А если собраться всей Русью – да взять?

– Оно, конечно, дело хорошее, – вздохнул боярин. – Однако же тяжело ныне Руси. Со всех сторон нас, нешто собаки, и свеи, и османы, и литовцы, и татары рвут. Во все стороны грозить надобно. Как тут в одном месте великую силу супротив Казани собрать? Супротив татар соединишься – ан в другом месте рубежи оголишь. Опять же, земли немалые потеряешь.

– А сейчас мы, кстати, все еще по русской земле едем или уже нет?

– Земли русские до самой Лабы тянутся, сын. Однако же здесь у нас княжество Московское, а за Свейским озером – ужо княжество Литовское будет. Земля русская, а государь иной[12].

– Плохо, – покачал головой Андрей. – Что же это русские земли пополам разделены оказались?

– А разве я тебе о том не сказывал, барчук? – громко удивился Пахом. – Нечто не поведал тебе истории креста Андреевского?

– Нет, – ответил Зверев. – Не помню.

– Да и я запамятовал, – кивнул Лисьин. – Давай, Белый. Дорога еще долгая. Скучно. Кто и помнит, не откажется еще раз выслушать. Давай.

– Ходит молва… – Дядька прокашлялся. – Ходит молва, после вознесения Господа нашего, Исуса Христа, сговорились ученики его, апостолы, веру истинную в разные концы света нести. Кинули жребий, кому куда идти, и любимому ученику Исусову, апостолу Андрею, выпало счастье на Русь отправиться, слово святое здесь провозгласить. Тут же грянул гром оглушительный, разошлись на небе облака, и опустилась пред Андреем ладья сказочной красоты с парчовыми парусами. Взошел апостол на палубу – взвилась ладья и перенесла его в тот же миг в дикую Тавриду, где схизматики и татары токмо обитают. Там произнес Андрей первое истинное слово, там воздвиг первый крест и храм Христовый.

Из Тавриды по Борисфену[13] священному поднялся он до стольного города Киева. Сошел у Киев-града апостол Андрей, произнес люду русскому второе свое слово и поставил второй крест, после чего пошел по Руси, неся слово Божие, благословляя смертных и исцеляя немощных. И где ни проходил он, везде сами собой падали идолы, немели волхвы, а нечистый дух бежал и плакал горючими слезами, а с ним вместе бежала нежить и колдовство, упыри и навки, водяные и лешие. Где ни вещал он – воздвигались храмы и возносились молитвы. Так пришла на Русь в первый раз вера Христова, первый раз к истинному Богу русский люд позвали, за что и наречен тот апостол Андреем Первозванным.

Назад Дальше