Пятьдесят метров.
– Дорогу! – взревел князь и начал разгон.
Зверев рванул повод, уступая место атакующим союзникам, отъехал и спрятал лук, аккуратно закрыв крышку: снег попадет – лак потемнеет, тетива отмокнет, дерево загниет. Затем он перехватил в руку рогатину.
На дороге послышался грохот столкновения, треск ломающихся копий, крики боли, конское ржание.
– Сын, ты где? – услышал из-за дороги голос боярина Андрей. – Тьма какая, скоро носа своего не увидим.
– Атакуем, отец? – ощущая в животе знакомый холодок, с надеждой спросил Зверев.
– За мной! Ко мне, холопы! Видите меня?
– Здесь! Здесь мы, боярин!
Люди больше напоминали тени – ночь наступала уж очень стремительно. Но на дороге слышался звон мечей, там продолжалась сеча. И Андрей вместе со всеми ринулся туда, обходя гущу рубки по широкой дуге – чтобы разогнаться и ударить ливонцам в бок.
– Ура! Ур-ра-а-а!!! – грозно взвыли русские во всю глотку, опуская рогатины.
– По-оберегись! – добавил от себя Зверев, различая впереди всадника в кирасе и шлеме, похожем на перевернутое ведро.
Тот повернул навстречу, выдернул из земли чье-то копье, вскинул на Андрея. Всего десять шагов! Зверев, прикидывая, что разойдутся правыми боками, попытался перебросить щит, закрывая хотя бы шею коня и метясь крестоносцу в солнечное сплетение. И опять вперед успел высунуться Пахом – копье рыцаря скользнуло по его щиту, подлетело вверх, а рогатина новика ударила в железный живот, вошла на глубину наконечника. Андрей ощутил в руке рывок, бросил засевшее оружие и выхватил саблю, готовый к новым стычкам. Рядом пристроился Белый.
– Ты вместо меня воевать намерен, Пахом? – зло поинтересовался Андрей.
– Для того и приставлен, – спокойно ответил дядька. – Своих сыновей родишь – поймешь. Иногда легче самому сгинуть, чем малого раненым увидеть.
– Ты же мне не отец!
– Я тебя с младых ногтей вырастил. Да отцом кровным приставлен. Как помру, новик, тогда токмо и отстану.
– Где ливонцы? – в ответ рубанул саблей воздух Андрей. – Мы для чего сюда мчались?
– Ты ли это, Иван Крошинский, тать ночной? – спросили откуда-то из темноты. – Разбоем тайным прославиться возжелал?
– Кто бы о разбое говорил, крестоносец! Забыл, сколько золота за мальчишку безыскусного получить хотел? Ростовщик последний, и тот до такой цены не додумается, совесть задавит. Менялой тебе в лавке сидеть, а не о чести говорить, крестоносец.
– Что ж на честный бой не вызвал, князь, коли мечом дело решить хотел?
– Не верю в честь твою, кавалер Карл. Довериться на землях твоих не могу. Ростовщик ты. Бога продал, совесть продал – так какая вера?
– Мы ведь свидимся, князь. Куда ты в землях ордена от меня уйдешь? Я уже гонцов к друзьям и страже порубежной отослал. Свидимся завтра, князь. Хочу глаза твои при свете увидеть, князь!
– Я буду ждать тебя, крестоносец.
– Мы заберем раненых и павших, князь. Прикажи холопам не мешать.
– Забирайте. Твоих людей никто не тронет.
В темноте послышалось конское всхрапывание, между лошадьми зашарили люди, нащупывая тела, прислушиваясь к стонам. Они подводили скакунов, поднимали своих товарищей, перекидывали через седла. Вскоре, судя по шагам, ливонцы ушли. После этого с лошадей попрыгали холопы, принялись выискивать своих друзей.
Где-то через час князь решительно подвел итог:
– Все, хватит! Уходим. Теперь ты не против, Василий Ярославович?
– Нет, княже, – ответил боярин. – Утром он от нас никаких следов не сыщет. Тем паче под снегом. Пусть на порубежную стражу надеется. Уходим.
Всадники широким шагом тронулись в путь. Дорогу находили чуть ли не на ощупь, настолько плотно черные тучи перекрыли небо. Но зато мерно падающий декабрьский снег надежно закрывал их следы. К утру на дороге останется только ровный, сверкающий девственной чистотой, белый рыхлый ковер.
Знахарь
Цена ночной стычки обнаружилась только на рассвете: семеро погибших литовцев, один московский и по четверо раненых в каждом из отрядов. Увы, сильного впечатления это не произвело ни на кого – целая ночь в седле, да еще после столь напряженного дня, вымотала людей совершенно. И все же утро принесло им совсем не отдых: едва стала различима дорога, князь перешел на рысь, выжимая остатки сил и из воинов, и из скакунов.
К полудню отряд нагнал обоз, еще через два часа повернул на Арсуньку и двинулся по заваленной снегом почти до колен старой колее, проглядывающей лишь местами, на обдуваемых ветерком взгорках. Вскоре они увидели укрытую попонкой неказистую жмудинскую лошадь с торбой на морде – сам проводник вылез прямо из сугроба, откинув в сторону облепленную снегом рогожу.
– Спишь, бездельник? – угрюмо поинтересовался у него посеревший от усталости князь. – Лошадь не оседлана. Ждать тебя теперь…
– Я… Я быстро, господин. – Упряжь была извлечена тоже из сугроба. Смерд побежал с седлом к лошади, торопливо кинул ей на спину поверх попоны, затянул подпругу, оглянулся, стрельнул взглядом по длинному, тяжело груженному обозу: – Вы одолели их, господин? Вы сожгли замок кавалера Карла?
– Одолели, – несмотря на усталость, улыбнулся Крошинский. – Но жечь не стали. Сегодня мы к ним, завтра они к нам. К чему творить лишнее зло, коли оно не принесет нам пользы?
– Лихо ты следы замаскировал, – кивнул Андрей на укрытый ровным снежным покровом лес. – А за нами так же сможешь?
– Нешто я Лютобор какой, – не понял шутки смерд. – Так, замести можно, чтобы в глаза не кидалось. Но коли выслеживать станут, все едино углядят.
– Тогда торопись! – буркнул князь. – Коли рыцари след взять успеют, ты первым на пиках окажешься.
– Да, господин, да, – поднялся в седло жмудин. – За мной пожалте!
Военная колонна свернула с дороги и втянулась в лес, пробираясь между деревьями, затем скатилась на ровное поле застывшего до весны болота.
– Княже, – окликнул родственника боярин. – Я так мыслю, впереди для нас беды никакой нет.
– Опять? – натянул поводья Крошинский.
– Нет, княже, – покачал головой Лисьин. – Ныне я ничего не чую. Но спокойнее нам здесь пару часов обождать. Коли кто сунется – пусть обоз подалее будет. Полдня выстоим – он и вовсе к Свее уйти сможет. Оттуда его ужо никто не отдаст.
– Опаслив ты больно, Василий Ярославович.
– Береженого Бог бережет.
– Ладно, быть по сему, – кивнул литовец. – Радомир! Вперед пойдешь. За жмудином приглядывай! До сумерек не останавливайтесь. Идите, пока лошади падать не начнут. Остальные со мной. Холопы опять разобрали копья, замерли, выстроившись поперек протоптанной дороги. Андрей занял позицию на правом фланге, пристроил рогатину в петлю и замер, глядя перед собой. Над лесом повисла тишина. Зверев сразу почувствовал, как у него потяжелели веки. Усилием воли он поднял их раз, другой, а потом решил, что не будет ничего страшного в том, что он немного посидит с закрытыми глазами. Веки опустились – и юноша наконец-то оказался в своей маленькой, уютной комнатушке размером аккурат с постель, в которой спал он в усадьбе. Он пытался включить компьютер – но тот никак не реагировал на щелчки клавиши.
– Что, добаловался? – услышал он мамин голос, оглянулся.
В этот раз все было, как обычно. Мама стояла в халате, с прихваченной двумя заколками красивой передней прядью.
– А чего света нет? – спросил он.
– Ума у тебя нет, новик, – ответила мама. – Говорила я тебе, учи математику! Пошел бы в институт, поучился лет пять, стал инженером. Сидел бы спокойно каждый день с девяти до шести в белом костюме, вечером пиво пил перед телевизором, на диване венгерском спал. Квартиру к пенсии купил бы однокомнатную. А не выучил интегралы – вот тебя в армию и призвали. Сиди теперь, как дурак, на морозе.
Мама с силой стукнула его в лоб – и он проснулся. В лесу стояла звенящая тишина. Было слышно, как где-то далеко-далеко, может быть, даже за горизонтом деловито стучит дятел. А может, и не дятел. Может, это трещали на морозе вековые русские сосны. Справа и слева в седлах клевали носом холопы, да и лошади выглядели странными, свесив головы и лишь изредка подергивая ушами.
– Отец, нам долго еще тут сидеть? – громко поинтересовался Зверев.
Боярин вздрогнул, поднял голову, тряхнул ею, вскинул к глазам ладонь, глядя на небо:
– Да, пожалуй, и хватит… Все, братцы! Не будет за нами погони. Уходим!
Несколько часов ожидания в засаде дали людям и скакунам немного драгоценного отдыха, и теперь все чувствовали себя куда бодрее. Кони по уже пробитому санному пути пошли довольно резво, а когда колея вывела к реке – и вовсе перешли на рысь. Русло, покрытое ровным, как бетонка, льдом и расчищенное от препятствий, было идеальной дорогой. Два десятка верст всадники пролетели всего за три часа, задолго до темноты выскочили на тракт, повернули влево и еще через три версты нагнали усталый санный обоз.
– Все, родимые! – сорвав с головы шапку, замахал ею князь Крошинский. – Мы дома! На ближайшей поляне сворачивай! Гуляем! Эй, жмудин, сюда давай! Ты к московитам не ходи. От них все бояре разбегаются, скоро землю некому оборонить будет. И смердов тоже. Ты ко мне иди, жмудин. Хорошей земли дам, доброго господина получишь, крепкую руку, надежного защитника. Держи свое серебро, жмудин. А хочешь, оставайся. Погуляй с нами.
– Дети дома, господин, – сунув за пазуху кошель, почтительно склонился проводник. – Жену пять ден не видел. Как бы не хватился кто…
Он потрусил на лошадке в обратную сторону, а Крошинский уже перескочил мыслями на праздник:
– Радомир, глянь, вроде ручей в низине? К нему поворачивай, рядом с трактом обязательно поляна быть должна. Станислав, вина в замке взяли? Неча его с собой тащить, тут выпьем. За победу и за племянника моего. Что есть на печи, то на стол мечи. Пируем ныне, братцы, дозволяю!
Возле удобной излучины ручья и вправду имелась поляна. Даже с кострищем, оставшимся от прежних путников. Обоз медленно вкатился на огороженную ивовыми зарослями площадку, описал почти полный круг, остановился. Когда все лошади и всадники въехали следом, несколько возков подвинулись чуть вперед и встали, перегородив въезд. Какое-никакое, а укрепление на случай неприятностей. Обозники, несмотря на усталость, первым делом выпрягли лошадок, наскоро отерли соломой из саней, повели к воде. Потом повесили им на морды торбы. Всадники, чувствовавшие себя пободрее, расседлали скакунов, оставили их назначенным конюхам, а сами кто ринулся в лес за дровами, кто начал искать среди добычи вино и еду. Скоро по кругу пошли многочисленные кувшины и фляги, полыхнул костер. Разорив мешок с копченостями, холопы нанизывали крупные куски мяса на косари и мечи, пихали в огонь. В одном из бочонков было выбито дно, его поставили у костра, и любой желающий мог черпать вина сколько влезет. Холопы московские и литовские начали провозглашать здравицы в честь своих господ, пытаясь перекричать друг друга, но это никого не обижало.
Андрей тоже прихватил мясной орех, зачерпнул из бочонка вина найденным в соседнем возке золотым кубком, кинул щит на снег неподалеку от костра, уселся и начал вдумчиво объедать мясо, запивая его напитком, напоминающим по вкусу гранатовый сок. Больше всего его удивляло то, что он совершенно не пьянел.
Удивление Зверева прошло после того, как он попытался встать. Оказывается, ноги ему больше не подчинялись, и новик упал обратно на щит. Пир тем временем разгорался. Обозники совсем забыли про усталость и шумели наравне со всеми. Десяток холопов потащили на берег ручья пленниц помоложе, и вскоре оттуда послышались визги и крики о помощи. Боярин и князь что-то горячо обсуждали, едва не уткнувшись друг в друга лбами. Освобожденный юноша сперва пытался вклиниться в их разговор, потом махнул рукой и тоже двинулся на берег.
Женские вопли вызывали любопытство и еще какое-то странное желание. Андрей сделал над собой усилие, поднялся, тоже пошел на дальний край поляны. На берегу копошились полуобнаженные, несмотря на мороз, холопы. Они подбадривали друг друга криками, закусывая восторг мясом и запивая вином. Однако самое интересное творилось у полыньи, куда большинство и стремилось. Андрей попытался протиснуться вперед. Поначалу его отпихивали, потом начали узнавать.
– Новик, новик, – побежал шепоток. – Кавалера Альберта… На стену один… Боярина Лисьина сын.
Холопы разошлись, один из них, бритый – стало быть, литовец, – весело предложил:
– Не желаешь забавы молодецкой, новик Лисьин?
Теперь Зверев наконец-то увидел предмет общего веселья: на снегу извивались, пытаясь хоть как-то прикрыть свою наготу, три женщины. И зрелище это не вызвало у Андрея ничего, кроме легкой брезгливости.
– Какую будешь? – нетерпеливо спросил холоп.
– Старые они какие-то все, – отмахнулся новик и направился обратно к костру.
Здесь на щитах и попонах лежали куски мяса, разломанные караваи хлеба, стояли баклажки с вином. Зверев понял, что запихнуть в живот он ничего уже не сможет, а потому ограничился еще несколькими глотками вина и пошел к телеге с коврами. Говорить ему тут было не с кем, к проруби тоже не тянуло. Оставалось одно: раскатать пару мягких пушистых ковров и завернуться в них до утра.
– Люблю повеселиться, особенно поспать, – негромко признался Зверев и, борясь со слабостью в ногах, приступил к осуществлению своего мудрого плана.
* * *
Проснулся он уже при свете дня. Большая часть отряда благополучно дрыхла, кто где «сломался». Самые крепкие, подобно ему, подготовили для себя постели – кто улегся в санях или повозках, кто постелил себе потники, ковры, даже шубы. Но большинство «отключились» неожиданно для самих себя и теперь валялись кто на полпути от берега к костру, кто на щитах, сжимая в руках пустой кубок, а кто и вовсе сидя с куском мяса в одной руке и глиняной кружкой в другой. Хорошо хоть, одеты все были тепло и простудиться им не грозило. Хотя… У проруби какой-то литовец свалился со спущенными штанами.
Впрочем, были и те, кто уже бодрствовал: с десяток холопов чистили коням шкуры, мазали какой-то жижей потертости, носили к костру от полыньи воду, а уже согревшуюся – лошадям. Вместо торб скакунам вытащили из саней, из-под тюков, серое свалявшееся сено. То, что лошадь одним зерном кормить нельзя, Андрей уже усвоил – от такой щедрости колики у бедолаги будут, а то и вовсе сдохнуть может. Это как с машиной. Более дорогой бензин, чем положено, заливать можно – но только двигатель быстро сломается.
К пленницам холопы отнеслись с куда меньшим трепетом, и те жались втроем под одной общей попоной. Со свалявшимися волосами, мятыми, опухшими лицами, разводами под глазами, они вызывали еще меньше симпатий, нежели вчера.
Боярина и князя Андрей не увидел – видать, господ уложили где-то с особыми удобствами. Общаться было не с кем, и Зверев занялся тем, что уже начало входить в его привычку: вытянул саблю, поднял один из щитов и пошел к заиндевевшему кусту бузины отрабатывать удары вслепую – поражать намеченную точку, закрываясь при этом деревянным диском от возможного нападения.
Когда куст был острижен под «полубокс», он ощутил на себе чей-то взгляд, оглянулся. Это был боярин, стоящий у костра и наблюдающий за ним. Зверев спрятал саблю в ножны, подошел к нему:
– С добрым утром, отец.
– Не много у человека радостей в жизни, Андрей, – положил ему руку на плечо Василий Ярославович. – Но мне повезло в самом главном. Я не просто знаю, что ты мой сын, новик. Я горжусь этим.
И хотя Зверев знал, что родство с этим человеком для него – чистое недоразумение, горячая волна удовольствия прокатилась по телу.
– Я ведь твой сын, отец. Разве я могу быть другим?
– Я знаю, – улыбнулся боярин. – Как тебе первый поход?
– Спасибо, не распробовал.
Лисьин рассмеялся, обнял его:
– Ничего, походов ратных и на твой век хватит. Ныне же роздых небольшой сделать можно да удаче порадоваться. Мы с князем сговорились: кони, в замке взятые, и девки эти ему достанутся, а прочая добыча вся – нам. Так что поутру домой двинемся. Матушка, верно, уж беспокоится. Боится за тебя. Ей волю дай – под юбку бы спрятала и за порог не выпускала. Не зря, ох, не зря Господь бабам повиноваться мужниной воле назначил. Кабы по-ихнему все было, давно бы мы все под ярмом иноземным ходили… Сегодня бы хорошо уехать – да с холопов проку никакого. Замаялись в походе. А еще более – в отдыхе.