Когда они вошли в храм, Василий Ярославович о чем-то договаривался с батюшкой. В храме было сумрачно. У икон, на широких канделябрах, догорали последние свечи, пахло воском, ладаном и серой.
«Серный дым – лучшее зелье от любой нежити, – вспомнил Зверев уроки Лютобора. – Если бы люди могли жечь серу постоянно, волхвам было бы нечего делать. Увы, когда рассеивается дым, нежить возвращается».
– Сюда, – махнул рукой боярин.
Холопы, Андрей и боярыня подошли, встали полукругом напротив алтаря. Священник куда-то ушел и вскоре вернулся в шитой золотом фелони. Следом шел помощник с кадилом в руке. Зверев, оглядываясь, поднял глаза – и замер от неожиданности, встретившись взглядом с Богом. Именно такое впечатление производило суровое лицо, нарисованное изнутри на куполе собора. Осиянное нимбом, сухое, как у каторжанина, оно пронзало стоящего на каменном полу новика суровым взглядом, точно вопрошало: достоин ли ты жить на этой земле?
Священник рассказывал что-то о грехах чревоугодия, лени, блуда, богохульства и еще многих других, просил за них прощения, крестился, клал поклоны. Холопы и их хозяева внимали, тоже крестились и кланялись. Наконец служба закончилась, батюшка отошел в сторонку, встал, опустив голову и перебирая четки. Боярин Лисьин шагнул вперед, поклонился, осенил себя знамением:
– Простите, други, коли согрешил в чем-то.
Приблизился к батюшке, и они зашептались. Длилось это минуты две, затем священник накрыл Василия Ярославовича какой-то тряпочкой, перекрестил. Боярин отступил к холопам, и Андрей понял, что настала его очередь – очередь сына.
Зверев, стараясь выглядеть спокойно, подошел к священнику, остановился. Умом он понимал, что Лютобор никогда не пытался противопоставить его церкви, что опасности для него здесь нет, но все равно нервничал. Спохватившись, Андрей повернулся к остальной боярской свите, поклонился:
– Простите, други, коли согрешил в чем-то, – перекрестился, вернулся на место.
– Грешен ли ты в чем-нибудь, сын мой, мучит ли тебя совесть, спокойна ли твоя душа? – ласково спросил батюшка.
– Я… Я люблю поесть, я ленив…
– Повторять те грехи, что я отпустил общей молитвой, ни к чему, сын мой. Есть что-то такое, о чем я не говорил?
– Есть, батюшка, – вздохнув, кивнул Андрей. – Я общаюсь с язычником. Он признает православие, но не желает становиться христианином. Он совершает старые обряды.
– Это большая беда, сын мой, большая беда, – покачал головой священник. – Большая беда для твоего знакомца. Отказываясь от лона церкви, он губит свою бессмертную душу. Но крепка ли твоя вера? – вдруг встревожился он. – Язычник пытался отринуть тебя от истиной веры?
– Нет, – покачал головой Зверев. – Он даже приветствовал мою веру и настаивал, чтобы я посещал храмы и совершал все обряды.
Это было истинной правдой. Лютобор говорил, что у внуков Сварога много богов. Скотий бог Велес, бог справедливости Белбог, богиня земли Триглава, Среча – богиня ночи, Перун-громовержец, Мара, Ладо, Хорс, Макошь, Ния, Похвист, Стрибог, Стратим. Не будет ничего страшного, если человек начнет отдавать положенные требы не только этим богам, но и еще одному, пусть и иноземному. Раз этот бог набрал такую силу, глупо отвергать его покровительство.
– И он язычник? – усомнился священник. – Ты должен убедить его спасти свою душу, сын мой, обратиться к истинной вере, принять крещение. Это твой долг перед Всевышним и твоим знакомцем, сын мой. Ты понял меня?
– Да, батюшка.
– Ты хочешь признаться в чем-нибудь еще?
– Еще? – Андрей задумался. – Я ни разу не соблюдал пост во время похода на ливонский орден.
– Господь дозволяет отступаться от поста тем, кто в пути, либо в ратном походе, сын мой. Не беспокойся об этом прегрешении. Что-нибудь еще?
– Вроде больше нет, – пожал плечами новик.
– Ты был в походе, сын мой. Не довелось ли тебе проливать крови?
– А-а, было дело. В замке там человек шесть-семь мочканул… – Андрей осекся, не понимая, откуда на его губах взялось это похабное слово, и осторожно закончил: – Но они были схизматиками, святой отец. Не христианами.
– То, что они отринули веру и имя Христа, еще не лишило их бессмертных душ, сын мой! – сурово отрезал священник. – И грех смертоубийства надобно отпустить тебе особо! Ты должен будешь дважды прочитать молитвы за упокой души каждого из убиенных, сын мой. Быть может, Господь смилуется и все-таки не допустит этим несчастным гореть в геенне огненной. Ты понял меня, сын мой?
– Да, батюшка.
– Тогда… – на голову Зверева легла тряпица, – отпускаю тебе грехи твои…
Вслед за Андреем на исповедь сходила боярыня, следом еще четверо из десятка холопов. Когда о прегрешениях рассказали все, священник ушел за алтарь, вернулся и начал новую службу. Оставалось уже совсем немного – если здешний обряд не отличался от того, которого придерживались святые отцы в храме у Крестового озера.
И действительно, вскоре второй священник принес чашу с причастием. Кровь и плоть Христова, кагор и облатки.
– Не ел ли ты сегодня, сын мой? – спросил боярина, первым подошедшего к причастию, святой отец.
– Нет, что ты, батюшка. И из людей моих никто сегодня кусочка во рту не держал.
Это предупреждение заметно ускорило обряд. Больше батюшка никого ни о чем не спросил. А может, он тоже устал и решил поторопиться.
Когда люди вышли на воздух, Великие Луки уже погрузились в глубокий мрак.
– Рыкень, моего коня в поводу отведи, – распорядился боярин. – Еще налетишь на что-нибудь в темноте. Жалко, факела взять не догадался… Я пешим пройду. Надеюсь, Афанасий стол нам накрыл достойный. Ныне вечерять каждому за двоих хочется.
– На меня епитимью наложили, – тихо сообщила, спускаясь по ступенькам, женщина. – Две недели поста. Но не строгого, только мяса не есть.
– Это что, – так же негромко ответил Андрей. – А мне батюшка указал Лютобора уговорить крещение принять. Его уговоришь, как же. В филина превратит.
– Ну, и слава Богу. – Василий Ярославович остановился, широко перекрестился. – Камень с души долой. А ты верно сказываешь, сын?
– Батюшка сказал, душу он погубит, коли веру христианскую не примет.
– Это верно, погубит, – согласился боярин, еще раз осенил себя знамением и надел шапку. – Ну, значит, так тому и быть. Все в руках Господних, все по его воле творится. Значит, так ему угодно. Даже колдун может оказаться лишь орудием в руках Всевышнего. Никита, супругу мою с осторожностью вези! Да не гони, а за уздцы рысака возьми, за уздцы.
Андрей понял, что жена заботит боярина Лисьина куда больше, чем сын. Но это, наверное, было даже лучше.
* * *
– Долго спишь, петухи давно пропели…
Спросонок Звереву показалось, что он уже вернулся домой, в будущее. Тесная жесткая постель, низкий потолок, крохотная комнатушка. Папины глаза…
Но уже через миг он различил окладистую бороду и тафью на гладко бритой голове, шитую серебром ферязь.
– Поднимайся. Знаю, поздно вчера легли, но дел больно много. И тебе сказать надобно немало, показать. Новик ты ныне, и спрос с тебя иной. Опять же, подарок тебе сделать хочу.
– Какой? – насторожился Андрей. Прошлый подарок от здешнего отца оказался, прямо скажем, неожиданным.
– Узнаешь. Идем!
Вслед за боярином Зверев вышел из дома и вздрогнул от морозного зимнего воздуха. День еще только-только начинался, и обещанные петухи, скорее всего, еще не успели продрать глаза. Двор, который вчера впотьмах разглядеть не удалось, был, естественно, намного теснее усадьбы. Где-то метров тридцать в длину и пятнадцать в ширину. Плюс амбары и дом, что стояли по разные стороны двора. Несчастным коням места под навесом не хватило, и они теснились с торбами на мордах между камнеметами, коих тут имелось два. От улицы подворье боярина Лисьина отделялось частоколом, с другой стороны оно примыкало к городской стене. Точнее, к земляному валу. Это давало изрядные преимущества: изнутри в стене имелись полости, которые явно использовались, ибо были зашиты досками и закрывались дверями.
– Давай сразу глянем, дабы опосля времени не терять…
Со двора на стену вела лестница. Мужчины поднялись на пятнадцатиметровую высоту. Василий Ярославович тут же двинулся к невысокой шестигранной рубленой башне, размером с пятистенок, выпирающей немного вперед из вала, Андрей оглянулся на просыпающийся город.
Отсюда, с высоты, люди сильно напоминали пчел. Великие Луки были точно улей: огромное количество прямоугольных сот, и в каждой кто-то шевелился, бегал, что-то делал. Над всем этим, словно гигантская матка, возвышалась черная от времени цитадель, украшенная пятью башнями с зелеными остроконечными шатрами.
– Каждый раз, как приезжать будешь, башню нашу проверяй, – вернул его к действительности отец. – Чтобы венцы не подгнивали, помосты для стрелков целы были, бойницы крепки. Бойницы – самое пакостное место. Вода в дождь заливает, они и гниют. И шатры проверяй. Чуть где капать начнет, крышу сразу латай, не тяни. Станет на доски затекать – они погниют, потом намаешься.
– Я намаюсь? – уточнил сонный Зверев.
– Ты, я – какая разница? – отмахнулся боярин. – Эту башню все едино нам вместе защищать.
– Эту башню? – не понял Андрей. – Как, когда? А усадьба?
– Усадьба, сын, – вздохнул Василий Ярославович, – токмо от набегов быстрых отбиваться пригодна. Когда ворог слаб – и усадьба для него орешком крепким кажется, а уж к твердыням он и не подступается вовсе. Но коли война настоящая придет, усадьбу бросить придется да с дворней и холопами сюда перебираться, на подворье. Город защищать и себя вместе с ним. И с землями окрестными. По разряду, эту вот башню мы, бояре Лисьины, обороняем. И в порядке ее тоже мы держим. А рядом с нами кожевенная слобода стену защищает. Ты смотри, смотри. Самострелы у меня всегда тряпицей промасленной обернуты. Ты тоже поглядывай, не ленись. Вода что угодно в несколько месяцев истребить может. Посему каждый раз, как сюда, в Луки Великие, приезжать будешь, проверяй все до бревнышка! Поправить сразу куда проще, нежели опосля починкой заниматься. Та-ак, вроде ныне без хлопот обойдемся. Тогда в детинец поскакали.
Зверев выглянул через бойницу тына наружу. Внешняя стена показалась ему раза в полтора выше, чем изнутри крепости. Хотя, наверное, так и было. Землю для вала, скорее всего, брали спереди, одновременно копая ров. Он и был той самой гладкой снежной полосой, которую Андрей поначалу принял за сектор обстрела. А это всего лишь лед…
Домики с огородами, что раскинулись от стены до наружного частокола, в улей пока еще не смыкались, напоминая обычную большую деревню – там во дворах даже имелось место для грядок. Увы, в случае опасности дома эти, скорее всего, будут сожжены самими горожанами – чтобы атакующий враг не использовал их как укрытия. А бездомные обитатели перейдут сюда, внутрь более тесного, но зато защищенного города.
Новик отступил, побежал по лестнице за отцом. Внизу, во дворе, их ждали оседланные лошади, в том числе две вьючные. Андрей удивился тому, что холопов с собой боярин не взял, но вслух ничего не сказал. Поднялся в седло, прихватил повод заводных и вслед за Василием Ярославовичем выехал со двора.
У ворот цитадели стража играла в кости, приставив рогатины к распахнутым створкам. С подозрением оглядывая редких путников, идущих или едущих к воротам, поперек прохода прогуливался только один ратник, но и он никак не попытался остановить боярина с сыном или спросить с них какую-то плату.
Внутри крепость Великих Лук оказалась такой же тесной, как и Себеж. Те же узкие проходы, те же высокие срубы, многие даже без окон. Василий Ярославович спешился возле одного из них, открыл ворота, завел лошадь внутрь. Андрей, спрыгнув, провел под низкий потолок остальных.
Судя по яслям, место это и вправду предназначалось для скакунов. С другой стороны – вдоль всех стен шли широкие полки, заставленные какими-то коробами, заваленные мешками. Зверев, отпустив подпруги, приоткрыл крышку одного из сундуков и увидел поблескивающие маслом длинные копейные наконечники.
– Ворота затвори, – попросил боярин, раскрывая сумки. Он извлек пять пучков стрел, положил на полку, достал несколько мечей, уже натертых жиром, кинул туда же.
– Это что, склад или конюшня? – задвинув засов, поинтересовался Зверев.
– Конюшня. И полати для кожевенников. Коли наружный город падет, мы с ними сюда отступим. Слободских внизу расположим, сами наверху сядем. Ну, а пока добро всякое лежит. И на черный день, и так, коли что не срочно надобно. На подворье тесно больно, всего не сложишь. А теперь сюда смотри, сын. Смотри и запоминай…
Василий Ярославович поманил его за собой, указал на столб, подпирающий полати:
– Вот здесь, на глубине трех локтей, казна наша родовая зарыта. Горшок золота мы с дедом три десятка лет тому опустили. Коли беда случится изрядная: усадьба сгорит, холопы погибнут, мор какой среди смердов пройдет али разорение землям сильное, – можешь достать да деду слово доброе сказать. Хватит, чтобы заново отстроиться, холопов в закуп взять, смердов приманить. Не дать угаснуть роду нашему. Ну, а коли сам разбогатеешь, то и ты лепту свою внеси. Не дай Бог, конечно, но потомкам нашим может и понадобиться. Место тут надежное. Пока время мирное, оно и под замком, и под присмотром. А сгорит крепость – все едино казна под углями останется. Запомнил, новик? Коли со мной случится что, ты главой рода станешь, тебе за все отвечать.
– Понял, отец, – вздохнул Андрей. – Коли доведется, сделаю, что смогу.
– Я тоже надеюсь, что не доведется, – кивнул боярин. Он сграбастал в охапку пучки стрел, дошел до лестницы и поднялся наверх.
Второй этаж был разделен на две примерно равные части. Слева за дверьми скрывалась пара светелок, остальное место занимали полати со всякого рода тюками, мешками, крынками, древками для копий, пучками стрел. Принесенные припасы Василий Ярославович добавил к прочим, пошевелил мешки:
– Вроде сухо. Не загниют. – Он двинулся по лестнице еще выше. Там находился уже чердак, пол которого закрывал толстый слой сушеной мяты.
«Мята – от мышей. Запах резкий, грызунам не нравится», – вспомнил Андрей.
Под крышей на стропилах висели на коротких шнурках связки вяленого мяса и рыбы. Продукт практически вечный, если не отсыреет.
– Коли беда, месяцок отсидимся. А, сын? – Боярин прошелся по чердаку, прощупывая доски потолка.
– Да тут и на год хватит!
– Это коли без холопов, Андрюша. А с людьми да ратниками слободскими припасы быстро уйдут. Ну да, коли о войне возможной слух пойдет, мы сюда из амбаров еще добра подвезем. С голоду не помрем, не дождутся. Вроде нормально тут все, не пропадает. Афанасий молодец, приглядывает. Он приказчик добрый, не то что ярыга этот беглый. Но хозяйский догляд тоже завсегда нужен. Да, сын?
– Конечно, – не стал спорить Зверев. Теперь он начал понимать, отчего с боярина Лисьина нигде не спрашивают платы. Судя по всему, у него на шее висел изрядный хомут по подготовке города к обороне. Во всяком случае, на своем участке. Требовать с него после этого копеечную плату за въезд и выезд – уже перебор.
– Ну, а коли так, то поехали, тебе подарок сделаем. Небось, заждался уже?
Заперев убежище, отец с сыном на рысях промчались через двое ворот – сперва самой крепости, а потом через городские Литовские ворота, – проскакали немного по извивающейся меж домов дороге, пока Василий Ярославович не спрыгнул с седла возле широкого навеса, наполовину обнесенного стеной. В дальнем углу навеса, из которого наверх поднималась красная кирпичная труба, возились с черными от сажи мешками хозяин и пара мальчишек.
– Пойдем, сынок, пока мастер делом не занялся. А то как бы не оглохнуть.
Под навесом, у коновязи, фыркали две лошадки. Дальше шел длинный дощатый верстак, на котором в беспорядке лежали клещи, ножи, молотки, кольчуги, куски сабель и кос, железные лемехи и толстые запорные полосы с вырезами для замочных петель. На стене, на деревянных перекладинах, висело кое-что и более занятное: панцири из сверкающих стальных дисков, кольчуги из крупных петель, кольчуги со вплетенными пластинами и даже цельные кирасы, задние и передние половины которых соединялись ремнями.