Для этого номера был у Чука специальный костюм: матросские клеши из белого атласа и алая рубашка с таким же, как брюки, блестящим воротником. Штанины и воротник трепетали, флаг полоскал на встречном ветру, оркестр играл музыку из фильма «Небесный тихоход»…
Мальчишки из четвертого «А» готовы были носить Чука на руках, но он не гордился, смущался даже и старался всегда быть с тэковцами. Таким образом, цирковая слава задевала крыльями и Костика, Вадика, Бамбука и Бомбовоза.
«Ребята, попросите раздобыть контрамарочку!» – канючили одноклассники.
Чук старался не отказывать. В цирке его любили, а дядюшку жалели за неудачливую жизнь, и с контрамарками проблем обычно не было.
– Почему ты раньше ничего не говорил нам? – упрекали Чука друзья.
– А зачем раньше-то? Вдруг не взяли бы на этот сезон? Получилось бы, что нахвастался…
Теперь было ясно, откуда у Федорчука такая ловкость при игре в «жоску». С его-то гибкостью и ловкостью циркового актера! Он, кстати говоря, и жонглировать умел, и кувыркался, как настоящий акробат. Никто не сомневался и в том, что, если надо, Чук сумеет показать такую же ловкость и в драке: как изогнется, как впилит недругу локтем или пяткой – тот закачается… И в «жоску» он, как и раньше, обыгрывал всех.
Впрочем, азарт этой игры постепенно угасал, в конце весны о ней уже почти не помнили. В мае придвинулись другие, серьезные заботы. Четвероклассников ждали первые в жизни экзамены. Кто-то говорил «ништяк», но у Костика подрагивали коленки. Впрочем, все обошлось. Тройку за устную арифметику Костик считал вполне счастливой оценкой, а остальные были четверки.
На дни экзаменов Чука освободили от выступлений в цирке. Дядюшка Юра ворчал. Чуку полагался кое-какой заработок, получал его за племянника Юрий Тарасович и кое-что «имел на этом», хотя тетка Анюта сурово отнимала у него деньги:
– Хватит обирать ребятенка! Мало того что свои пропиваешь, так еще и мальчонкины готов тащить в «американку»!
«Американками» назывались дощатые забегаловки, где прямо у прилавка небритые посетители получали сто граммов водки в граненом стакане и бутерброд с засохшим сыром.
Дядюшка, если не успел набраться, ворчал, однако отдавал тетке Анюте желтые рубли с портретом шахтера-стахановца и зеленые трехрублевки с красноармейцами в касках.
Но иногда Юрий Тарасович скандалил и замахивался на тетку. Чук бросался на защиту. Он был гибкий и быстрый, но что мог сделать против разозленного мужика? Тот хватал Вальку под мышку и лупил всем, что попадало под руку. Чук не раз появлялся перед ребятами с синими пятнами на лице и руках.
Такие скандалы порой случались на глазах у ребят, когда они заходили к Чуку домой.
– Хоть бы постыдился ребятишек! – орала на окосевшего родственника тетка Анюта. – Валечка, не встревай, я его сама…
– Почему она его не выгонит? – спросил однажды прямолинейный Бомбовоз.
– А куда он денется? Загудит совсем, и его из цирка попрут. И меня заодно… А мне там нравится, в цирке…
Ему нравилось в цирке. Это была для него такая же радость, как ТЭК. Но вот кончилось лето, и между этими двумя радостями пришлось выбирать.
В конце августа Костик забежал к Чуку, чтобы доделать большущего воздушного змея «Горыныча», и стал свидетелем очередного скандала. Тетка орала на дядюшку Юру, что «никуда ребенок не поедет, а ты мотай хоть в преисподнюю!». На скуле у Чука был крупный синяк: видать, снова Юрий Тарасыч приложился. Сейчас он опять был «на рогах» и требовал, чтобы племянник «собирал манатки». Попробовал подбежать к Чуку, но промахнулся, запутался ботинками в лебеде и встал на четвереньки. Удивленно оглянулся, у него отвисла губа.
– Вот и мотай с этой позиции! – заявила тетушка Анюта. – А мальчонку оставь в покое!
С такими словами она крепко надавила на торчащую корму Юрия Тарасыча подшитым валенком (в таких валенках она ходила круглый год).
Дядюшка Юра снова упал на живот, встал, пошатался и понуро пошел за калитку. За калиткой он остановился и стал потерянно смотреть через плечо. Тетушка Анюта шагнула в дом, вернулась и бросила вслед Юрию Тарасычу замызганный солдатский мешок. Дядюшка Юра подобрал его и побрел, согнув спину. Чук молча смотрел ему вслед. И Костик смотрел, пока дядюшка не свернул в кривой переулок Татарский лог.
Потом Чук сказал:
– Цирк начал разъезжаться. Часть народу сегодня поедет в Омск… Ну и он тоже. И мне велел, чтобы я собирался… А мне это на́ фиг? Вот и сцепились… – Чук потрогал скулу. – Теть Анюта заступилась…
– Чук, не уезжай, – быстро сказал Костик.
– Да я и не собираюсь!
Они стали доделывать змея. Пришли Бамбук, Бомбовоз и Вадик. Доделали вместе. Запустили с берега Городского лога, у Земляного моста… Змей летал хорошо. И все было хорошо, только внутри у Костика сидела большая заноза…
Чук уехал через два дня.
Утром Костик прибежал к Чуку домой, чтобы починить пострадавшего во вчерашнем полете «Горыныча». Тетка Анюта хмуро протянула ему свернутый из газеты пакет.
– Вот… велел передать… А мне сказал: «Не могу я так. Поеду…» Уезжали в Омск Таня и Валера Чириковы, и он увязался с ними, упросил взять билет…
Таня и Валера были те «живые скульптуры», с которыми Чук выступал на мотоцикле.
Костик вялыми руками разорвал пакет. В нем оказалась книга «Морскiе разсказы». А еще – свернутое треугольником письмо.
Костик, не сердись. Я не хотел сначала, а потом подумал, что как он будет без меня. Он хоть и вредный такой, а все равно самый родной. Папин брат…
Чук, вспоминая отца, редко называл его папой. Все «отец» да «отец». А тут – вот так…
А еще Чук писал:
Книгу оставь себе. Для ТЭКа. ТЭК не рассыплется, я знаю. Все равно снова будет весна и будут корабли. Может быть, я снова приеду весной. Передавай привет Бомбовозу, Бамбуку и Вадику…
Чук не приехал. Осенью, зимой и весной он присылал письма, и казалось, что есть надежда на новую встречу. Но в мае Чук вдруг написал… из Севастополя. Оказалось, что у него там нашлась родная тетка, мамина сестра. До войны она жила в Джанкое, с отцом Чука не общалась, потому что были у них всякие нелады. Во время оккупации тетка была среди партизан, сделалась участницей Крымского подполья. Потом каким-то путем разыскала следы племянника, собралась за ним в Омск. Дело это было в ту пору нелегкое, но бывшим подпольщикам с их наградами и славой не стоило труда пробиться за помощью ко всякому начальству.
Так вот и оказался Валька Федорчук в родном городе – разрушенном, голодном, но родном.
Он писал и оттуда, но, по правде говоря, не очень часто. В каждом письме просил, чтобы сохранили ТЭК и весной снова устроили парусные гонки.
И мой кораблик вместе со своими пустите тоже…
Так они и сделали. И все было как в прошлом марте, даже более весело и многолюдно, потому что появились в ТЭКе новые ребята. «Бом» – «бра м»…
Только не было Чука…
Ну а дальше все как обычно. Годы шли, тэковцы росли и становились взрослыми. У каждого сложилась своя жизнь. В переулке Капитана Лухманова снова почти никто не появлялся. Но «океанская» лужа разливалась весной по-прежнему, и в ней, как и раньше, отражались белые, будто бом-брамсели, облака. А в мае и июне здесь густо расцветали одуванчики. Мало того! В конце лета одуванчики распускались вторично. Не так обильно, как весной, но все-таки ярко и жизнерадостно. Словно переулок ждал других, лучших времен…
Часть первая. Старинный почерк
Крещенские морозы
Пришел праздник Крещения. И за ним начались небывало холодные дни.
На фоне общих разговоров и международных конференций о всеобщем потеплении климата нынешние морозы были как насмешка над этой болтовней. Настоящие крещенские морозы! Бабки в магазинах рассуждали: «Вот оно! Природа наша все равно берет свое! Никакие американцы в телевизорах ей не указ…»
В самом деле: выскочишь на улицу – и перехватывает дыхание!
Матвей все-таки выскочил, прикрывши подбородок и нос колючим шарфом (тот сразу заиндевел). Синел рассвет, светились окошки, слегка сплюснутая луна простуженно желтела рядом с куполом вновь отстроенной Ильинской церкви. У пристани сипло вскрикивал тепловоз…
В школу можно было не ходить: накануне по местному ТВ опять отменили занятия с первого по девятые классы. Но старший брат Мирослав усвистал в клуб «Речник», в котором занималась группа «Резонансы», а Матвею что делать дома одному? Валяться в постели – это слабость характера. К тому же пятиклассник Матвей Рощин обещал принести своему учителю Брагичу книжку «Побежденный Карабас» – продолжение «Золотого ключика». То есть не самому Брагичу, а его сыну – лопоухому первокласснику, по прозвищу Крылатый Эльф. Уж Элька-то вместе с отцом точно торчит в школе.
До школы – полтора квартала. А точнее, сто девяносто шесть Матвеевых шагов.
В школе было пусто. Почти пусто. Лишь косо глянул на мальчишку охранник дядя Игорь, да за дверью химического кабинета на втором этаже слышались голоса – там занимались десятиклассники. Потом что-то негромко взорвалось, и раздался одобрительный смех. Матвей поднялся на третий. В приоткрытой двери пятого «А» светилась похожая на тонкую букву «Г» щель. Матвей шагнул через порог.
Брагич за столом проверял тетради. И Элька конечно же был здесь: он деловито пыхтел на задней парте.
– Здрасте, – сказал Матвей в пространство.
Брагич кивнул, не поднимая головы, и поймал упавшие с утиного носа очки.
Элька обрадовался:
– Мак! Иди сюда! Помоги присобачить хвост к голубку… – Он мастерил из клетчатого листика бумажную птичку.
– Эльдар, что за выражение… – рассеянно пристыдил его отец.
– А чего? Оно же не ругательное…
– Оно неточное. Разве можно присобачить хвост к голубю?
– А как сказать? Приголубить, что ли? – Элька, сын учителя-филолога, кое-что смыслил в русской стилистике.
Матвей (он же Мат-Вейк, капитан Мак’Вейк и просто Мак) хихикнул, подошел и умело вставил хвостовое оперение под бумажные крылышки.
– Надо уголки подгибать, я же объяснял…
– Ага…
Брагич глянул из-за очков.
– А чего тебя, друг мой, принесло сюда в такой арктический холод? Я – это понятно: по долгу службы, Крылатый Эльф – из-за нежелания сидеть дома в одиночестве, а ты?
– Я тоже из-за нежелания… И «Карабаса» Эльке принес. Я же обещал вчера…
– Ой! – возликовал Элька. Остренькое лицо засветилось. – А я боялся спросить. Думал, вдруг ты забыл!
Матвей вытянул из закоченевшего рюкзака растрепанную книгу.
– Рощин человек чести и слова, – ровным голосом сообщил Брагич. – За это, Мак, я готов слегка нарушить педагогические нормы и сделать для тебя послабление. Хочешь переписать диктант?
– Зачем? Двойка, что ли?! – возмутился Матвейка. Сроду не бывало у него двоек по русскому.
– Четверка. А могла быть пятерка. Если бы не сделал глупую ошибку.
– Какую?
– Ты считаешь, что слово «аллигатор» происходит от музыкального термина «аллегро»?
– С чего вы решили? – не очень почтительно удивился Мак.
– А почему у тебя написано «аллегатор»?
– Где?! – Матвейка подскочил и глянул Брагичу через плечо. – Ну Андрей Ренатович! Ну разве это «е»? Это у «и» не дописался крючок. Бумага лощеная, паста не всегда прилипает…
– Д-да? – Брагич добросовестно пригляделся.
– Па, Мак правду говорит, – вмешался Элька: он оказался рядом.
– Ты отстаиваешь клановые интересы, – сказал Брагич.
– Я отстаиваю правду! – Крылатый Эльф возмущенно полыхнул ушами.
Кстати, Крылатым звали его именно за эти уши – большущие и треугольные, как у настоящего эльфа из кино про Средиземье. Похожие на растопыренные дельтапланы. И Элька гордился. Он был из тех, кто умел свои недостатки превращать в достоинства.
– Не надо мне пятерку, – со сдержанной обидой сообщил Матвейка. – А как пишется «аллигатор», я знаю с первого класса. Когда учил стихи:
– Это про упрямого Фому, Сергей Михалков, – уточнил начитанный первоклассник Эльдар Ибрагимов.
– Ладно, я не буду упрямым Фомой… – Брагич красным стержнем зачеркнул в углу страницы четверку и поставил «пять». – Может быть, такое доброе дело поможет качнуть весы мироздания в сторону позитива.
– Это как? – спросил Элька. Он подозрительно относился к непонятным фразам.
– Избавит планету от какой-нибудь очередной беды.
– Одна пятерка? – усомнился Крылатый Эльф.
– Мелочи бывают очень важными. Давным-давно маленький голландский мальчик заткнул в плотине крохотную щелку и спас от наводнения страну…
– А-а! Я читал! – вспомнил Элька. – Но здесь-то как… – И не договорил.
– Можно? – раздался нерешительный голосок.
На пороге стояла девочка. И Мак сразу понял, что это Чешуйкина из пятого «Б». Потому что девочкины веснушки, будто зеркальца, отразили мягкий свет плафонов.
Такие веснушки были только у одной ученицы в школе номер сорок. По крайней мере, так отмечал про себя Мак. Они были заметны не всегда, а лишь при определенном повороте лица. Шевельнет головой – и пятнышки цвета спелого овса на миг отражают свет. И поэтому фамилия у хозяйки веснушек казалась подходящей: они как чешуйки золотистой рыбки.
Однако не надо думать, что Матвей Рощин заглядывался на девчонку. Потому что, кроме веснушек, ничего особенного в ней не было. Чешуйкина, вот и всё. Птичий «клювик», рыжеватые кудряшки, тихий нрав (никогда не бегала, не толкалась в буфете)…
– Еще одно морозоустойчивое существо, – сказал Брагич. – А тебя что за судьба принесла? И почему ты такая… демисезонная?
Чешуйкина была в короткой меховой курточке, из-под которой торчало форменное клетчатое платье, в лыжной вязаной шапочке, в легких сапожках. И колготки, похоже, не шерстяные, а тонкие. Ну прямо осенний наряд.
– Меня папа привез, – виновато объяснила Чешуйкина от порога. – Если в машине, зачем кутаться… Сказал, что после двенадцати заедет, и укатил. Я вошла, а в школе пусто. А дядя Игорь давай рычать: «Ходят тут, когда уроков нету, суета одна! Иди домой…» А как «иди»? Мы на Профсоюзной живем, на автобусе надо, а его не дождешься…
– Полная драма, – заметил Элька, любивший литературные выражения.
– Ну да, – согласилась Чешуйкина и поставила к оранжевым сапожкам такой же оранжевый рюкзачок. – Я стала папе звонить, но батарейка выдохлась. Я такая растяпа – всегда забываю зарядить… А у дяди Игоря я побоялась просить телефон… Пошла наверх, подумала, что, наверно, увижу хоть кого-нибудь и попрошу…
– Страшнее дяди зверя нет, – сообщил юный Ибрагимов.
– Эльф, не чеши языком, а дай девочке мобильник, – велел Брагич.
– Он дома…
– Разгильдяй!.. Чешуйкина, возьми мой.
– Спасибо, Андрей Ренатович.
Она застукала сапожками от порога к учительскому столу. Но Брагич, похлопав по карманам пиджака, с досадой сдернул очки.
– Одно к одному… Кажется, оставил в учительской…
Матвей выдернул из нагрудного кармана свой телефон.
– На, звони…
– Спасибо… Ой, в точности как мой… – Чешуйкина привычно понажимала кнопки, прижала плоскую «Нокию» к уху. – Ну вот… Папа говорил, что у них технологическое совещание. Они в такое время всегда выключают телефоны. Это часа на три…
– Невезуха… – подвел итог Эльф.
Он запустил бумажного голубка через класс и теперь выцарапывал его из-за дальней парты.
– А можно я здесь папу подожду? – попросила Чешуйкина. – У меня с собой есть книжка…
– Какая? – насторожил уши-локаторы Элька.
– «Мы на острове Салькрока…»
– А-а! Я читал…
Брагич почесал очками ухо.
– Здесь, душа моя, оставить одну я тебя не могу. А нам с Ушастым надо скоро ехать домой. Сейчас вызову такси, и давай поедем вместе к нам. Я буду дома печатать всякие отчеты, а ты учить Эльку хорошим манерам.
– Я не поддаюсь дрессировке, – сообщил Элька, выбираясь из-за парты. – А домой нам сразу нельзя. Мы же обещали заехать за мамой, а потом к тете Наде, чтобы забрать у нее в починку ноутбук…
– Тьфу ты… Да подождет она с ноутбуком.