– Вот-вот польет дождь и придет голод, что будем есть? – спрашивала женщина то, что должна была спросить. – Мы пропадем!
Теплый день согревал бывшего солдата, собаки дремали возле его ног, и водка была неиссякаема. Ничего он так и не ответил. И продолжал валяться в траве, лишь вечерами вспоминая о жене. Но стоило только гаснуть последней звезде и в дверную щель начинать пробиваться первой полоске утреннего света, вылезал нежиться на солнышко. И запускал пальцы в густую собачью шерсть – ибо собаки всегда ждали его возле землянки.
Пошли по утрам туманы, низина заволакивалась ими, и казалось, холм плавает посреди облаков. Валентина вновь пристала к беспутному:
– Мы не сможем есть глину! Не сможем щипать листья. Нет наших сил, и будет погибель тому, что от тебя еще и народиться-то не успело.
Безумец пропустил мимо ушей ее тревожные слова.
В третий раз уже все женщины встали над ним в упрямом ожидании – только тогда он неохотно поднялся, натянул гимнастерку и галифе (а так все те дни в одном исподнем по холму расхаживал), схватил фуражку, обмотал отдохнувшие ноги портянками и втиснул их в ненавистные тяжелые сапоги.
Сам дух его выветрился – будто и не приходил он вовсе!
А когда женщины окончательно уверились в том, что бездельник попросту сбежал от них и от такой беспросветной нищеты, и все, кроме Агриппы, принялись плакать – неожиданно он вернулся. По его виду было видно – он измучился дорогой. Он опустил на землю свой тяжелый мешок и повалился спать под яблоню. И пока он храпел, женщины, боясь поверить счастью, боясь потревожить его, не прикасались к сидору. Лишь собаки отваживались подползать к спящему хозяину – и преданно лизали его руки.
Валентина терпеливо ожидала пробуждения. Ее согрешившие подруги стояли поодаль и прятали от нее взгляды. Нельзя было уже скрывать плоды летних утех – а понесли от Безумца все четверо. И все смотрели на мешок.
– Там отруби, – шептала Татьяна, не спуская глаз со спасительного сидора – отруби были бы для них счастьем!
– Сухари, – отзывалась Наталья.
– Он разделит все поровну, – твердила Мария.
Та к ждали они, пока не пошел первый осенний дождь и не разбудил ходока. Очнулся он – и первым делом потянулся за флягой – и уж вдоволь нахлебался! Затем он схватил сидор и спустился в низину. Женщины, встревожившись, последовали за ним. А Безумец шагал и оглядывался по сторонам. Остановился он только возле холма, на котором зарастал травой одинокий крест. И недолго раздумывал. Росла возле холма сто лет назад сосна и, развалившись, оставила после себя крепкую еще корягу. Безумец вырвал корягу из земли и на глазах изумленных женщин потянул ее за собой, взрыхляя ее сучьями неподатливую землю. Дерн разлетался во все стороны – такая была у сумасшедшего сила, так вспарывали землю острые сучья! Шатаясь, таскал пьянчуга свой плуг взад-вперед мимо ошеломленных женщин, и Валентина вскрикнула, не сдержав слез:
– Мы умрем! Господь решил так! Он допился – и пашет осенью!
А Безумец тем временем пахал и пахал. И, вспахав поле, развязал мешок – в нем оказалось зерно. Горстями он разбрасывал зерно во все стороны, ругань срывалась с его губ, он запускал в мешок надорванную руку, пока наконец не вытряхнул последние зерна.
– Мы не сможем есть глину! – вскричала рыжая Наталья, поняв, что они обречены на верный голод.
Вслед за остальными разрыдалась и спокойная прежде Мария. А надорвавшийся своей непосильной работой Безумец побрел домой – шаги давались ему с большим трудом.
Женщины думали, что он помрет!
Целыми днями лежал надорвавшийся в землянке, не прикасаясь ни к молоку, ни к моркови и репе – их единственной пище. Аглая сготовила травяной отвар, но Безумец отводил ее руку и лечился одной водкой.
После того, как Безумец засеял осеннее поле, помощи ждать оказалось неоткуда. Снарядили в поход Агриппу, и отправилась женщина в далекий областной центр – так власти впервые узнали, что в этой деревне после войны еще остались живые! Дали ей лишь мешок отрубей и просили продержаться зиму – хоть солому есть. По всей земле в тот год был великий голод.
И вновь вернулся снег, а женщины приготовились умирать! Одним утром Валентина с порога землянки безнадежно смотрела на запорошенные болота. В низине обреченно мычали коровы. Собаки, сбившись стаей, бегали возле жилищ и жалобно скулили, предчувствуя беду.
Вновь просила Валентина прощения у Бога за погибших деток. «Не смогла я уберечь их». И просила Господа за безумного мужа: «Прости его! Всю жизнь свою не ведал он, что и творил!» И еще она попросила Бога побыстрее забрать ее на небеса к деткам, которые ждали ее там. «Видно, не дождаться мне здесь Твоего ангела!» – вот что молвила со вздохом.
Бросив взгляд на поля, внезапно увидела она, что на том далеком поле, которое засеял ее беспутный муж, в снегу поднялась рожь! Сердце ее забилось.
– Знак! – вскричала Валентина. – Права Аглая! Знак! Знак Господень!
Женщины выбежали на ее крик. И радостно бросились к заколосившемуся полю. Все взялись за серпы. Еще недавно вспоротая целина дала обильное множество хлеба. Попискивали мыши, выскакивая из-под ног срезающих колосья жниц. Те относили снопы и возвращались за новыми. Рожь была убрана, открылась оголенная земля, которая тотчас была засыпана мелкой снежной крупой. И снег обильно повалил из опустившихся туч, а женщины, позабыв о заметно округлившихся животах, работали до седьмого пота, обтрясая снопы. И наконец заскрипели в землянках жернова – сладкой была скрипучая песня жерновов. Печи донесли снежному небу уже забытый им запах. Женщины перекликались, не находя себе места от радости. Они спрятали в землянках мешки с зерном и уже испекли первые хлеба. Та к свершилось еще одно чудо!
Явилась зима, но она была уже не страшна!
А снег, выпадая в ту зиму на холм, мгновенно таял, словно под землей забили горячие ключи! Яблони так и не сбросили свою листву, и повсюду на холме продолжала расти сочная свежая трава, коровы вдоволь насыщались ею. Собаки лежали под деревьями, и теплая земля грела их животы. У подножия холма теперь постоянно поднимался пар, во все стороны лежала ледяная пустыня, но на маленьком островке, где уместились и землянки, и яблони, было тепло и сухо.
Изредка Агриппа, кутаясь во все отданные ей платки, спускалась к сугробам и насыпала снега в котелки и чашки. И относила в землянки к сонным женщинам, которые часто уже уставали и большей частью времени отдыхали на лежанках: животы их уже походили на маленькие круглые холмики.
А виновник подобных холмов дремал, слушая, как булькает на печке мучная похлебка.
Пришло время и его сыновей!
Первой разродилась Наталья. Агриппа, приняв младенца, объявила о рождении сына. Едва придя в себя, Наталья разыскала глазами скорбную Валентину, которая все глаза уже выплакала – и едва слышно просила прощения. Имя ребенку было дадено – Владимир (впоследствии он стал известен под именем Владимира Пьяницы; веселая водка, постоянно бродившая в отце, и буйный нрав матери сделали дело).
Хрупкая Татьяна не смогла разродиться.
В землянку, где над умершей склонились Агриппа с Валентиной, ввалилась Аглая, добравшаяся до селения по пояс в снегу. Лед еще висел у нее на клочьях волос. Аглая ощупывала живот успокоившейся роженицы, бормотала, пыхтела и наконец вытащила безжизненное тельце ребенка.
– Он тоже мертв! – горестно воскликнула Агриппа.
Но старуха, сунув младенца в уже остывшую воду котла, шлепала и трясла его. Он безжизненно болтался в ее руках. Рассердившись, Аглая еще сильнее затрясла младенца – и ответом был едва слышный писк. Тусклые глазки взглянули на седую бабку. Еще раз шлепнув по маленькой заднице ожившего мертвеца, Аглая отдала его изумленным женщинам. Та к появился на свет слабенький Владимир Книжник. Его закутали в чистые тряпки и отнесли кормить к Наталье.
Агриппа из найденных досок сколотила гроб. Все собрались в яблонях возле покойницы, даже Безумец, до конца еще не пришедший в себя, выполз. И равнодушно взглянув на ту, виновником смерти которой он невольно был, поковылял обратно к теплой лежанке и заветной фляге. А старуха, обвязав гроб веревками, с помощью Агриппы потащила с холма скорбную ношу к дымящейся черте, за которой были снег, мороз и ледяное безмолвие. Та м женщины положили гроб на санки и, проваливаясь в снегу, довезли усопшую к могильному холму и оставили до весны.
Смерть на том успокоилась. Вскоре у Марии благополучно родился еще один Безумцев сын – Степан (прозванный в будущем Руководителем).
А Валентина родила Владимира Строителя.
Вернувшаяся весна застала живыми всех сыновей.
Земля окончательно оттаяла, и женщины засобирались на похороны своей подруги. Виновник их недавних страданий, отойдя от болезни, развалился на поляне в тени окрепнувших яблонь, весь в их лепестках, и дул себе в гармонику.
Валентина упрекала мужа:
– Тебе дела нет до нас! Не виноват ты ни в чем!
Болтался привязанный платком к спине ее маленький сынок. Татьянин Владимир пищал у нее на руках. Рыжая Наталья позади нее подняла и показала отцу своего ребеночка – она вновь была здоровой, радостной женщиной, готовой рожать еще и еще.
– Хотя бы не играл на гармошке! – упрашивала Безумца Агриппа. – Нельзя сейчас веселиться!
Он лишь отмахнулся. А женщины спустились в низину и проложили в цветах и траве путь к гробу. Прежде чем взяться за скорбную работу, они постелили в траве платки и опустили на них детей. И Татьянин сынок, равнодушный к мертвой матери, ползал и орал там наравне со своими братьями.
Вскоре был поставлен на могильном холме еще один крест.
Время шло: все сыновья, кроме Книжника, обладали отменным аппетитом.
Ночами Агриппа слышала детское чмоканье в соседних землянках. Ей не спалось, часто выходила она ночами на порог своего жилища. И слезы текли помимо ее воли.
Однажды, когда луна закрыла собой половину неба, за землянкой послышался шорох. Агриппа поняла, кто крадется, и откликнулась:
– Убирайся!
– Никто уже не вернется, – подала темнота голос.
– Похабник! – ответила женщина. – Тебе мало жены. Татьяна погибла, но ты и слезы не пролил… И не помог нам. Твои близнецы померли от голода – оплакивал ты их на могилке?
Безумец разозлился и заскрипел зубами:
– Погоди-ка, чертова баба! Груди твои иссохнут, живот будет болтаться между колен. Кому станешь нужна?
– Не тебе, – твердила Агриппа.
И текли ее слезы.
Безумец еще походил вокруг да около, еще погрозился. Но вынужден был отступиться.
Однажды вечером, вернувшись с огорода, Валентина увидела, что из землянки исчезли сидор, гармоника и фляга. Она все поняла, подхватила сопливых Книжника со Строителем и направилась к Натальиному жилью.
Собаки, уже перебежавшие туда вслед за хозяином, грелись на вечернем солнце. Угрожающе рыча, псы вскочили и разделили собой выглянувшего мужа и его жену.
– Что притащилась? – спросил как ни в чем не бывало Безумец.
Глаза Валентины светились слезами.
– Зачем ты мне? – почесывался он, разглядывая ее – измученную, сгорбленную, с двумя детьми на руках.
Агриппа, проходя мимо, не смогла промолчать.
– Возвращайся! – потребовала, взбешенная черствостью его сердца.
Безумец взбесился:
– Помолчи, сучка! Попомни о том, что сказал тебе тогда. Горько еще пожалеешь…
Готов он был пустить в ход кулаки, но Наталья увела перебежчика в свою землянку.
– Мне-то что делать? – обернулась к женщинам. – Коротать одной дни?
Заполучив свое счастье, гордо ходила рыжая по холму, полоскала белье, возилась в огороде и обстирывала, и ублажала Безумца, а он, как и прежде, валялся целыми днями под яблонями, а иногда искал ее, не в силах дотерпеть до ночи. Камыш возле озерца весь был смят и повален. И часто Наталья, уже надоив ведро, разливала молоко, когда он подкрадывался и внезапно подхватывал ее. Начинали они здесь же, на пойме, свои бесстыжие игры. И, обессилев, иногда не могли доползти до землянки и засыпали в камышах. Заходился тогда плачем Натальин сынок, заброшенный и забытый в землянке счастливой матерью.
Лишь однажды отец вспомнил о сыне – дал ему облизать палец, смоченный водкой из неиссякаемой фляги.
То жаркое лето повсюду выжгло траву и раскалило сухую землю. И женщинам все труднее было по зловонной жиже подбираться к высыхающим озерцам. Старый колодец был засыпан бомбой, о новом же Безумец и думать не трудился!
Детей не выносили из землянок – внутри жилищ еще оставалась прохлада.
Вялые мошки липли к горячим бокам коров. Подвывали собаки, не в силах выскочить из своих шкур. А пьяный ленивец грыз засохший хлеб.
Он был доволен даже мутной водой из озерца. Женщины тщетно просили его о колодце – палец о палец не ударил.
Ангел же так и не приходил – напрасно ждала его Валентина. Напрасно выходила она в то лето к дороге. Лишь ветер гонял по ней пыль.
Под конец невыносимого лета душным вечером вдали принялись округляться и темнеть облака. Следом за пылью и летящей сухой травой, мрачнея на глазах, на холм надвигалась великая туча, и уже глухо забормотало и ярко заблистало над болотами.
Беспечный бабник при первых звуках грома полез было в землянку к Наталье. Но первым же порывом невиданного прежде ветра сорвало и сбросило доски с ветхой крыши. В клочья разорвалось небо – и хлынул настоящий потоп. Наталья, схватив сына, бросилась к выходу. Безумец, отплевываясь, по колено в воде двинулся следом. Все уже сидели на крышах, задыхаясь от дождя, ибо землянки были затоплены буйным ливнем. Матери как могли укрывали детей. Агриппа спасала иконы. Это была настоящая буря; пенящиеся реки огибали холм, подмывая его, и неслись дальше, в дождевой туман. Всю ночь вскипала вода, и сыновья Безумца устали плакать.
Утром по холму прозмеился глубокий овраг. Завязнув в глине, коровы бессильно вскидывали к небу скорбные морды, собаки поскуливали, все еще оглушенные громом. Яблони, согнутые ливнем до земли, упрямо распрямлялись и отряхивали ветви, а в полях уже вовсю стрекотала мелкая живность.
В Натальиной землянке так и осталась вода.
Добродушная Мария приютила у себя рыжую и ее сына. А Безумец, оставшись без крова, чесал затылок. Ни слова не молвив, вновь исчез с холма.
И когда женщины подумали, что покинуты им навсегда, – вернулся.
Где-то достал он лошадку с телегой и на телеге принялся возить бревна. На холм явился запах соснового леса. Уже не удивлялись женщины той силе, которая вновь проявилась в нем (один он управлялся с тяжелыми бревнами, таская и сваливая их). А потом укатил на телеге и вернулся уже пешком. И вновь отдыхал под яблонями, раскидав в траве онемевшие руки – и вновь никто не посмел его будить. И матери с детьми стояли над спящим.
Проснувшись, схватился он за работу. Смола пятнала траву, и щепной вихрь носился по всему холму – так споро орудовал он топором. И даже ночью, когда уставшие смотреть женщины разошлись, острое железо кланялось послушному дереву. И работал Безумец так, что гимнастерка его не успевала просохнуть.
Вскоре на холме появился первый сруб. Ветер уносил стружку к болотам. Безумец, разведя костер, колдовал над глиной, которую набирал возле озерец.
Помогли ему женщины только со стропилами. И вот настал день: печная труба пробила крышу, и деревянный петушок уже сидел на коньке. С новеньких бревенчатых стен сбегала смола. Глина засыхала на вздувшихся руках плотника. Вновь он отправился за мхом и вновь топором помогал себе. Проконопатив жилище, сорвал дверь с Натальиной землянки и приладил ее к новому дому. И сколотил тяжелый и вечный стол. Были также сработаны им лавки и кровать, а затем и люлька для сына – это была единственная его забота о Владимире Пьянице.