В Минске на вокзале ее никто не встречал, да и нужды в этом не было: Александра бывала в этом городе не раз, иногда задерживалась на несколько недель, а как-то, несколько лет назад, даже провела здесь пару месяцев, возвращаясь в Москву лишь на пару дней. Ее тогда пригласили для участия сразу в серии экспертиз и последовавшем затем аукционе. Организаторы аукционов оплачивали ей гостиницу, но в основном Александра жила у подруги.
С Татьяной они были знакомы еще по институту, та тоже училась на отделении живописи, но курсом выше. Курсы перемешивались на натурных классах, и девушки часто оказывались рядом. Они болтали друг с другом, и у них постепенно сложились ровные, ни к чему не обязывающие приятельские отношения. Ни одна из них не стала бы изливать перед другой душу, да и попав в беду, вряд ли бы обратилась за помощью… И все же воспоминания у нее остались хорошие, и когда она узнала, что Татьяна – сотрудница пригласившего ее аукционного дома, то очень обрадовалась. Тем летом они сдружились уже по-настоящему. Татьяна одна воспитывала двоих детей, муж, тоже художник, уехавший работать в Польшу, помогал ей лишь советами, которые давал по Интернету. Сама женщина в шутку называла себя соломенной вдовой, но в ее ироническом тоне слышалась горечь. Она много работала, неплохо зарабатывала, пользовалась вниманием у мужчин и все же, как подозревала Александра, отчаянно тосковала. Татьяна так ценила каждую минуту общения, что прямо настаивала, чтобы старая знакомая жила у нее.
С тех пор они не созванивались. Усевшись в кафе, в одном из переулков возле привокзальной площади, Александра заказала кофе со сливками и памятные ей еще по прежним временам вкуснейшие маленькие пирожки. «Здесь как будто ничего не меняется! – сказала она себе, оглядывая чистенький зал, окна с витражами, светильники из чеканной меди, стилизованные под Средневековье. – Время будто застыло…»
Она ничуть не удивилась тому, что пирожки, принесенные ей, оказались такими же вкусными. Официантка, правда, была уже другая. Александра принялась за еду, попутно составляя план действий. Вчерашний горячечный сумбур улегся. Она по-прежнему была убеждена в том, что ей предстоит совершенно невероятное дело, но теперь обдумывала его спокойно, почти холодно. Иной подход принес бы только убытки и ошибки, как она знала по опыту.
«А в этом случае можно и в тюрьму загреметь! – заметила про себя Александра, отпивая кофе. – Хотя Павел утверждает, что все продумал и мне ничего не грозит, но что же он может еще сказать? Ему требовалось, чтобы я согласилась и подставила свою голову под нож. Он провел игру блестяще, надо признать! Сперва шокировал, чуть не прямым текстом предложив соучастие в краже из музея, затем начал вилять и рассказывать трогательные семейные предания… А потом, напугав и рассердив меня как следует, выпалил из всех пушек сразу! «Охота на единорога»! Неизвестные гобелены серии Метрополитен-музея… Конечно, это все предстоит доказывать с пеной у рта, терпеть пинки и насмешки от коллег и, может быть, это дело меня уничтожит, как уважаемого эксперта. Но может быть… Может быть, это начало совсем иной жизни!»
Устремив взгляд в полупустую чашку, она вспоминала инструкции, полученные от Павла напоследок. В Минске ей задерживаться не стоило. Сейчас нужно было сесть на поезд, идущий в небольшой старинный город в Западной Беларуси. Езды туда было шесть часов. «Значит, – прикидывала про себя художница, – я буду там в лучшем случае только к вечеру, ведь на поезд сразу не сядешь… Итак, день потерян…»
Именно это соображение и заставляло ее медлить, наслаждаясь тишиной кафе, как ни странно, почти пустого в этот обеденный час. «В сущности, – говорила себе Александра, – логичнее будет уехать ночным поездом, чтобы быть там утром. Значит, у меня в запасе целый день!» Это открытие ее порадовало. Александра сама себе не хотела признаваться в том, что отчаянно трусила, и ей хотелось оттянуть тот момент, когда придется переступить порог маленького музея, который ей предстояло попросту обокрасть…
«Да, да, так это и называется, – твердила она про себя, чувствуя, что щеки обдает жаром. Ей становилось трудно дышать, по шее и по спине бежали колющие мурашки. – Именно кража, и ничто иное. Павел может изобретать свои собственные словесные конструкции, убеждать, в чем угодно, но он послал меня именно на это неблаговидное дело. А я согласилась, потому что просто не могу с собой справиться. Мне нужно увидеть эти гобелены! Нужно!»
Собственно, совершать прямую кражу Павел ей не предлагал. Ее задача была иной: приехать в музей, познакомиться с сотрудниками под тем предлогом, который изобретет сама художница, хотя бы в качестве художника-копииста, который желает несколько дней поработать в музее. Обычно такие просьбы никакого сопротивления у музейных работников не вызывают. Тем более Александра приехала из Москвы. Внимание столичной публики могло польстить провинциалам, как, не без доли снисходительной иронии, заметил Павел.
– Я-то сам не мог выдать себя за художника, когда приехал туда два месяца назад, в мае, потому что совершенно не умею рисовать, – с усмешкой заметил Павел. – В экспозиции – там всего пять-шесть залов – я гобеленов не нашел, да и не надеялся на это особенно. Стало быть, они хранились в запасниках… Попробовал выдать себя за питерского журналиста, который приехал писать статью о коврах и гобеленах, но мне сразу не поверили. Ничего странного! У каждого поступка есть свои причины, и по какой-такой причине питерский журналист вдруг отправится в такое путешествие, чтобы посетить музей, который никогда гобеленами и коврами не славился. Их специализация – это история края, природа, ремесла, быт… Честно говоря, я еле ноги оттуда унес, заведующая стала задавать мне неудобные вопросы… было такое впечатление, что она готова вызвать милицию!
– Но почему вы думаете, что у меня получится осмотреть запасники или хотя бы увидеть каталог предметов, находящихся на хранении? – спросила его Александра. – Вы что же, считаете, что мое умение рисовать откроет передо мной все двери и сердца?
Павел тогда лишь улыбнулся и сделал загадочный жест, словно нарисовав в воздухе волну. Александре оставалось только строить предположения о том, что он имел в виду. Впрочем, ей все было ясно. Павел, по его собственному утверждению, сунулся в музей сгоряча, ничего толком не обдумав и отчего-то решив, что добыть гобелены никакого труда не составит. Он попросту надеялся их купить, помня о том, что даже самые богатые музеи не гнушаются тем, чтобы регулярно распродавать часть своих сокровищ. Но заведующая отделом хранения не только не желала идти навстречу его желаниям, она попросту выставила его, едва он заикнулся о своем корыстном намерении ознакомиться с запасниками.
– Так что вам, Александра, придется исправлять мои ошибки, – с грустью заметил он на прощанье. – Главное, не наделайте своих, иначе нам никогда не увидеть этих единорогов. Там, в музее, все уже насторожились, так что ведите себя как можно нейтральней. У вас простая задача: узнать любым путем, действительно ли гобелены находятся в этом музее. Мои сведения, быть может, устарели… Я получил их случайным образом, от приятеля, который видел их там в марте этого года. При каких обстоятельствах – мне неизвестно. Он просто мельком описал два гобелена, и до меня слишком поздно дошло, что описание сходится с бабушкиным. Я решил их найти во что бы то ни стало!
– То есть ваш приятель не уточнял, видел он их в одном из залов или в хранилище? – нахмурилась Александра. – А спросить его нельзя?
– Спросить его, к сожалению, мы уже ни о чем не сможем, – вздохнул Павел, и его глаза вдруг потускнели, словно их омрачила тяжелая мысль. – Он там, откуда не возвращаются. Умер вскоре после нашего разговора. Я, как всегда, слишком долго раздумывал, сомневался, а когда решился ему позвонить, чтобы все узнать подробнее, оказалось, что его уже две недели как похоронили. Но я сам в мае, во всяком случае, ни в одном зале ничего подобного не видел. Так что, скорее всего, это было хранилище.
«Итак, мне как будто не предстоит ничего особенно сложного и преступного… – Александра отставила опустевшую чашку. – Просто узнать, там ли гобелены и где именно. Сообщить Павлу. Правда, он не пожелал сказать, что собирается делать дальше, но сдается мне, ничего законного. Так что то, чем мне предстоит заняться, это самая банальная наводка. В случае, если кража будет обнаружена, в чем Павел почему-то сомневается, я буду осуждена как сообщница!»
– Еще кофе, пожалуйста! – обратилась она к проходившей мимо официантке. – И подскажите, кстати, есть ночные поезда на Пинск?
Александра почти не сомневалась, что официантка в курсе расписания вокзала, который находился в двух шагах. Это кафе относилось к разряду тех, куда заходят перекусить люди с чемоданами. В самом деле, девушка ответила ей на ходу, и оказалось, что вечерних поездов несколько. Последний, проходящий, Мурманск – Брест, уходил с минского вокзала около половины одиннадцатого вечера и прибывал в Пинск в половине пятого утра.
– Но он дорогой! – предупредила девушка, отворачиваясь к кофе-машине.
Для Александры цена билета не имела значения – Павел выдал ей аванс, который должен был покрыть все первоначальные расходы на проезд и на гостиницу. С собой у нее не было никаких художнических принадлежностей, необходимых для того, чтобы войти в доверие к персоналу музея. Их предстояло приобрести в Минске. «Пинск – город маленький, – рассуждала Александра. – Если окажется, что художница явилась без мольберта, кистей и красок и все это купила на месте, это может тут же стать известным… Но собственно… Зачем покупать, если можно одолжить?»
Она вынула почти разрядившийся телефон и набрала номер Татьяны.
– Ну, и как ты собираешься выкручиваться? – потрясенно спрашивала она через час с небольшим подругу. Они сидели в городском парке, на скамейке, неподалеку от набережной. – Ведь это кошмарный долг!
– В том-то и дело… – Татьяна казалась спокойной, хотя минуту назад, закончив рассказ о пережитых несчастьях, утирала глаза бумажной салфеткой. – Главное, что мне совершенно непонятно это его предприятие… И так некстати: Наташа учится в байдарочной секции, а это недешево, она не среди чемпионов, так что занятия платные. Максим поехал в Германию, в летнюю языковую школу, и тоже нужно заплатить. Просто голова кругом… К тому же сейчас лето, мертвый сезон… Я в неоплачиваемом отпуске.
Выяснилось, что муж Татьяны организовал в Польше художественную артель, содержание которой стоило ему приличной суммы, так как на первых порах предприятие не приносило успеха.
– И вот, можешь представить, Алесь закладывает нашу квартиру… Мы ее приватизировали в равных долях, он собственник половины. Не бред ли это? Куда я денусь с детьми в случае неудачи?
– Это невозможно себе представить… – протянула потрясенная Александра.
Мимо пробежали спортсмены, поглядывая на шагомеры, пристегнутые к запястьям. Татьяна сидела, не поднимая глаз, прижав сомкнутые ладони к лицу. Она уже не плакала, но дышала тяжело, как человек, отчаявшийся получить необходимую помощь.
– А помешать ему ты не могла? – спросила Александра, понимая, впрочем, что вопрос этот праздный. Она просто никак не могла поверить в то, что ее практичная подруга, куда лучше наделенная деловыми талантами, чем сама художница, могла позволить супругу ввязаться в такую авантюру, рискнув единственным жильем.
Татьяна выпрямилась и откинулась на спинку скамьи. Медленно, с трудом переводя дыхание, она покачала головой.
– Я сама все подписала. Тогда на меня что-то нашло… Не то чтобы он меня убедил, тут другое. Мы ведь давно живем порознь, я почти привыкла думать о нем, как о бывшем муже. Хотя о разводе мы ни разу не говорили. Но…
Она сделала неопределенный жест, словно предлагая собеседнице отнестись к ее признанию снисходительно.
– Ты понимаешь, мы все это время жили, не очень себя стесняя. Я точно знаю, у него в Польше была девушка. Не наша, эмигрантка, а местная, он у нее квартиру снимал на первых порах. Я случайно узнала, от общих знакомых. Ну, и с моей стороны тоже… – Татьяна сделала многозначительную паузу и тряхнула головой так резко, что ее длинные волосы, высветленные до белизны, рассыпались по плечам. – Было бы глупо в такой ситуации хранить верность. Встречалась где-то раз в неделю с одним человеком. Состоятельный, симпатичный, много общих интересов… Клиент нашего аукционного дома, я как-то продавала ему серебряный сервиз. Никаких разговоров о любви, конечно, мы не вели, мы же не дети! Потом, он прочно женат, трое детей, я ему семью ломать не собиралась. Просто… Как-то мы стали нужны друг другу, чтобы не перегореть. Семьи, проблемы, много работы…
Александра слушала, не прерывая, пытаясь понять, куда клонит подруга. На ее взгляд, подобный полураспад семьи никак не объяснял того, что Татьяна согласилась рискнуть жильем.
– И вдруг Алесь впервые за эти годы обращается ко мне с просьбой, понимаешь? – Женщина смотрела прямо перед собой, но вряд ли видела дорожки парка и сгрудившиеся на набережной старые плакучие ивы. – Мы давно перестали друг друга о чем-то просить, мы не нуждались друг в друге… Я не требовала у него денег на детей. Потому что это было глупо, он же ничего не мог толком заработать. У него не было просьб ко мне. И тут… Главное, он сказал, что оставил ту девушку – он знал, что я знала. И мне показалось, что мы все еще семья…
Последние слова она произнесла почти шепотом. Александра тяжело вздохнула, не решаясь что-то ответить.
– Я обрадовалась, непонятно чему! – призналась Татьяна. – У нас ведь дети, подростки все понимают, хотя мы с ними никогда этого не обсуждаем. Но они все равно чувствуют, что отца у них уже практически нет. И тут я подумала, а что, если правда он чего-то добьется и мы все снова будем вместе? Можно остаться здесь, можно уехать в Польшу, с деньгами везде можно хорошо прожить!
– Что ж, может, так и будет?
– Пока у меня ощущение, что я сделала самую большую глупость в своей жизни…
Она первая поднялась со скамейки, Александра последовала ее примеру. Солнце стояло уже высоко, но день был нежаркий, что особенно радовало после московского и питерского пекла. Александра прикрыла глаза, радуясь мягкому теплу и свету.
– Значит, ты едешь на этюды в Пинск и тебе нужно все необходимое, – сменила тему Татьяна. – Конечно, у меня найдется полный комплект. Да и не один! Табуретку, кажется, кто-то одалживал и не вернул… Но я тебе найду! А ты что, решила снова живописью заняться? Кажется, ведь говорила, что совсем писать бросила?
– Настоящий маньяк всегда возвращается на место преступления! – невесело пошутила Александра.
Она не стала разглашать подруге все детали своего путешествия, потому что это была уже тайна клиента, которую она всегда берегла свято. Но ей самой было нелегко признать, что «поездка на этюды», еще десять лет назад не представлявшая для нее ничего экзотического, бывшая самой обычной частью жизни, теперь затевалась только для отвода глаз. Это уязвляло художницу – именно так она по привычке себя называла, хотя давно уже не брала кисть, чтобы написать самостоятельное полотно, промышляя реставрациями, бесконечными и большей частью малоинтересными.