– У нас давно нет ни цариц, ни царей, ни царевичей, – рассмеялась мама.
– Как это – нет? – Катя развела руками. – А я? Я же есть!
– Ну хорошо, – согласилась мама, видимо, зная, что просто так разговор не свернуть. – Вырастешь, тогда и решим.
– А чего тут решать? Дедушка уже решил!
Вот такая у нас была маленькая царевна.
Катерина ни минуты не давала Кузе покоя. Они носились по всему двору, девчонка весело хохотала, брала его на руки, громко целовала в нос, гладила уши, рассказывала ему сказки, затем снова бегала за ним. Иногда они валялись на траве, и Катя приходила в дом зелёная, словно русалка. После её отъезда Кузя даже не ел – падал в тень и отсыпался.
Я, наверное, не ошибусь, если скажу: когда приезжала маленькая Катя, она становилась в доме Елисеевых центром вселенной. Даже Сименс уходил в дальний угол и оттуда наблюдал за передвижениями маленького человечка.
Зато благодаря Катерине у меня здесь появилось ещё одно имя. Я считал, что невозможно придумать ничего нового. Как же я заблуждался. Катя назвала меня – внимание! – Трыся. Ну вот скажите: разве могло кому-нибудь прийти в голову такое прозвище? И ведь она даже не хотела мне досадить. Просто ей сложно было произнести слово «Триша». А людям только это и нужно: все (кроме Андрея Максимовича) тут же подхватили – и давай погонять меня Трысей. Первое время у меня даже изжога разыгралась. Вроде и привык к разным интерпретациям своего имени, но всё равно чувствовал себя неловко. Согласитесь, Трыся – это уже где-то за гранью. Так и до Крыси какой-нибудь недалеко.
Но была и отдушина: Трысей меня называли только в присутствии Кати, без неё редко кто вспоминал моё новое прозвище. В самом деле, не обижаться же мне на ребёнка! Смирился я и перестал обращать внимание. Правда, понемногу «мстил» людям. Если меня звали Трысей, я не торопился выполнять команду – притворялся спящим или делал вид, что не расслышал. И, вы знаете, срабатывало: второй или третий раз меня уже окликали нормальным, моим родным именем. Тогда я сразу же бежал на зов и радостно авкал. После чего Трысей уже никто не называл. А вы думали, только вы умеете дрессировать? Мы тоже способные, и у нас есть свои хитрости.
Как оказалось, и у людей случаются казусы с необычными прозвищами. Андрей Максимович, видимо, догадавшись о моих мыслях по поводу злосчастного Трыси (вот что значит ветеран МВД: он, даже будучи слепым человеком, проявил невероятную дальнозоркость), как-то в саду рассказал мне интересную историю.
– Трисон, – сказал он мне, – ты на них не обижайся, они не со зла коверкают твоё имя. У людей это обычное дело. Катька ляпнула по-детски, и понеслось. Ты знаешь, сколько по свету ходит людей с необычными прозвищами, которые они получили от братьев и сестёр? Они ведь, пока маленькие, не могут полностью имена выговаривать, вот и приклеивают что-то смешное. У меня в армии друг был, мы его звали Зёга. Как думаешь, какое у него настоящее имя?
– У-у! – ответил я – в смысле «не знаю».
Андрей Максимович потрепал меня за шею и продолжил:
– Всё просто: Серёга он. А Зёгой он стал из-за брата, который, пока был маленьким, бегал за старшими пацанами и всё звал его: «Зёга! Зёга!» Вот так бывает. А на работе у нас была женщина, майор, между прочим. Так вот друзья называли её Масей. Представляешь? Ей уже под сорок лет, а они ей – Мася да Мася. А почему? Да та же история: сестра младшая наградила прозвищем на всю жизнь – была Машей, стала Масей. Так что ты, Трисон, не обращай внимания на такие мелочи. Здесь нет никакого умысла и тем более пренебрежения. Понял?
– Ав! – ответил я, а сам подумал: «Какие могут быть обиды, дорогой Андрей Максимович? Я уж за свою жизнь такого наслушался… Эх, да что тут говорить! Всё хорошо. Главное, чтобы ты моей работой был доволен, чтобы я не подвёл тебя, а всё остальное – мелочи!»
Я уткнулся носом в колени своего подопечного и ещё раз тихонько авкнул.
– Молодчина, Трисон, хороший ты пёс! И как это я раньше без тебя жил, понять не могу. Ладно, иди погуляй, побегай или, хочешь, – поспи.
«Спасибо, Андрей Максимович. Пожалуй, воспользуюсь я последним советом».
Да, была тут ещё одна обитательница, хотя её и сложно так назвать, поскольку она навещала нас часто (за редким исключением, ежедневно), но никогда не оставалась ночевать. Видимо, отсыпаться она предпочитала в другом месте. Сорока-воровка. Не я придумал ей такую кличку, а домочадцы. Я сначала недоумевал: почему её называют таким обидным именем? Всё думал-гадал, что же она украла. Но потом однажды я услышал, как Андрей Максимович рассказывал об этом мальчишке лет шести, пришедшему с родителями в гости к Елисеевым. Он тоже очень удивлялся, почему сороку назвали воровкой.
– Нет-нет. – Андрей Максимович погладил мальчика по голове. – Она ни в чём не провинилась. Наоборот, очень полезная птица. Она уже лет десять, если не больше, живёт у нас во дворе. Спасает нашу яблоню от гусениц и различных жучков. Иногда даже нашему Сименсу помогает…
– Как? – Мальчик от удивления раскрыл рот и предположил: – Мышей, что ли, ловит?
– Так точно! – улыбнулся Андрей Максимович. – Я сам видел, как она однажды мышь со двора уволокла. А воровкой называют её в шутку. Есть такая сказка, о сороке-воровке. Вот люди и стали так называть всех сорок…
Казалось, мальчик внимательно слушал, но спустя несколько минут я понял, что объяснение он пропустил мимо ушей. Вдруг, прикрыв ладонью рот, он тихо спросил:
– Дедушка Андрей, а как же вы сами-то увидели? Вы же слепой! Мама говорит, что вы совсем ничего не видите.
Андрей Максимович рассмеялся, как мне показалось, несколько наигранно, тяжело вздохнул и ответил:
– Я же не всю жизнь слепой, когда-то был таким же зорким, как и ты. А потом постарел, заболел…
– А вы к врачу ходили? – спросил мальчик.
– Ходил, конечно, но, увы, врач уже мне не поможет…
Хорошо, что мальчика окликнула мама и он убежал, а то точно довёл бы старика своими вопросами до слёз. Хотя Андрей Максимович не унывал, иногда и сам подшучивал над своим недугом. Так и говорил: «А что теперь, нюни распускать? Ну ослеп, и что? Не умер – и ладно! Помощники есть: сын Максим, дочка Розка. Проживём!» Маму непоседы Кати, Розу, ставшую после замужества Розой Вильдановой, он почему-то всегда называл Розкой. Наша Анна Михайловна корила его за фамильярность.
– Андрей, – нахмурилась она, – ну что ты всё «Розка» да «Розка»? Выросла твоя Розка, сама уже матерью стала, а ты…
– А я что? – засмеялся Андрей Максимович. – Для меня она всегда останется Розкой. Ты, мать, не ворчи, я с ней на эту тему разговаривал, она не обижается.
– Ну правильно, чего она будет с отцом спорить? Но ты же сам должен понимать!
– Ань, – махнул рукой Андрей Максимович, – да брось ты. Тоже мне, нашла проблему. Ладно, попробую исправиться, – пообещал он.
Сразу скажу, выполнить обещание у него так и не получилось. Раза два назвал дочь Розой, даже Розочкой, а потом опять за своё. Дочь, правда, почувствовала в этой «Розе-Розочке» то ли прохладу, то ли безвыходную неискренность. Она обняла отца, поцеловала его и ласково сказала:
– Пап, да не заставляй ты себя. Называй меня, как в детстве – Розкой, мне это даже приятно.
– Ты это матери скажи, – рассмеялся Андрей Максимович. – А то она меня шибко ругает за фамильярность.
– Скажу, папуля, – заверила Роза. – Обязательно скажу.
Так дочь и осталась в устах Андрея Максимовича Розкой.
Ну вот, начал знакомить вас с дворовыми обитателями, а перешёл опять на людей. Хотя наши жизни, истории, судьбы так тесно переплетены, что рассказывать об одних, не упоминая других, просто невозможно.
Напоследок хочу познакомить вас со старушкой Пальмой – небольшого роста беспородной собакой, которая всю свою жизнь прожила на цепи. Её конура, или, как здесь принято говорить, будка, находилась рядом с калиткой. Её там установили нарочно, чтобы во двор не зашёл случайный человек. Если к калитке кто-то подходил со стороны улицы, Пальма громко лаяла, а если дверь приоткрывалась, то бедная собака, натянув цепь, переходила на хрип и рычание. Вот так и трудилась день ото дня. Признаюсь честно, мне было её очень жаль. Мы часто по вечерам беседовали с ней. Хорошо помню наш самый первый разговор.
– Пальма, скажи честно, хочется на свободу? – спросил я.
– Ты имеешь в виду за забор? – уточнила Пальма.
– Ну да, – авкнул я и кивнул.
– А что там делать? Я однажды по молодости сбежала на улицу. Старик как-то зимой отпустил меня побегать по двору, а не учёл, что у забора огроменные сугробы. Ну, я взобралась на горку и сиганула через забор.
– И что потом? – удивился я.
– А что потом? Три дня бродила, чуть с голоду не сдохла. Снегом питалась да в помойках рылась.
– А потом вернулась?
– Как тут вернёшься? Заблудилась я. Сначала бежала куда-то сломя голову, смотрела по сторонам, всё было в диковинку, интересно, а потом – раз! – и не знаю, куда дальше. Машины летят, сигналят, я чуть под колёса не попала. Крутила головой по сторонам, а где дом – не понимала…
– И как же вернулась? – удивлённо спросил я.
– Максим меня нашёл, – довольно тявкнула Пальма. – Он даже объявления по всему посёлку расклеил. Кто-то позвонил ему и сказал, что видел меня там-то и там. Ну, он на машину – и туда. Я его увидела, испугалась, думала: сейчас как врежет мне по башке. Стою, голову опустила, жду наказания. А он подбежал ко мне, схватил на руки и давай целовать, словно Розу, сестру свою. Целует и приговаривает: «Пальмушка, миленькая, да зачем же ты сбежала, ну что ты тут нашла хорошего? Поехали домой, накормлю тебя, напою. Посмотри, как исхудала».
А я думаю: «Поехали-поехали, я уж и сама сто раз пожалела, что перепрыгнула через этот чёртов забор!» Приехали домой, они давай все меня гладить, накормили тёплым супчиком, целую гору косточек насобирали для меня за три дня. Выходит, люди верили, что я вернусь к ним. Верили! Понимаешь?
– Понимаю, – одобрительно кивнул я и вспомнил, как сам бегал по трамвайным путям и искал свой дом[3].
Только меня украли, а Пальма сама убежала. Но люди всё равно простили, не обиделись, из дома не выгнали.
– И с тех пор, – продолжала Пальма, – я решила, что больше со двора ни ногой. От добра добра не ищут, как говорит наш Максим Андреевич.
– Это понятно, – согласился я. – Но плохо, что тебя держат на цепи.
– А что поделаешь? Я уже привыкла, – сказала Пальма, однако, как мне показалось, в её глазах мелькнула грустинка. – Это моя работа. Да и хозяева меня частенько отпускают побегать по двору. Так что всё нормально.
Вот я и познакомил вас со всеми. Настала пора рассказать о моей службе в полиции. Ох и досталось мне там. Но не стану забегать вперёд.
Глава 3
В следующий раз Максим взял меня с собой на службу через неделю. Почти полдежурства я проспал в кабинете. Коллеги Максима даже стали подшучивать, мол, это из-за меня у них такая спокойная ночь. А я и рад, пусть так считают. Чего ж в этом плохого? Но не всё собаке косточка. Не удалось мне побыть талисманом мира и спокойствия до конца смены.
Сквозь сон я услышал шум-гам, треск рации, но не сразу и сообразил, что случилось. И лишь когда зазвучал знакомый голос Макса, я вскочил и замер в ожидании команды. Долго ждать не пришлось, в кабинет вбежал мой «начальник» и приказал:
– Трисон, на выезд! Давай в машину!
Меня уговаривать не пришлось, уже через несколько секунд я устраивался на заднем сиденье рядом с ребятами. Они говорили о преступнике, который пока не скрылся с места и даже не подозревал, что на его поимку уже выехала группа полицейских. То ли бдительный сосед позвонил, то ли прохожий, но сообщили: злоумышленник вооружён охотничьим ружьём. Словом, мчались как на войну.
А я лежал и думал: «Какое нужно иметь мужество, чтобы каждый день подвергать себя смертельной опасности? Вот куда мы сейчас летим? Там вооружённый человек, что ему взбредёт в голову? Подъедем, а он откуда-нибудь из-за угла откроет пальбу – вот тебе и беда. Не представляю, как всё это переживает Анна Михайловна. Впрочем, дома я ни разу не слышал от Макса никаких страшных историй. То каких-то мелких воришек ловят, то хулиганов, то разбушевавшихся пьяниц – иными словами, послушаешь, так парень едва ли не развлекаться на дежурство ездит. Но ведь Андрей Максимович знает, чем его сын занимается. Знает и молчит! Берегут они свою маму. Хотя, думаю, и мама всё знает, просто в семье милиционеров, или, как теперь принято говорить, полицейских, не принято рассуждать о рискованной работе. Вон, приятель Макса считает, чем больше говоришь о проблемах, тем они чаще к тебе приходят. А ведь золотые слова. Точнее и не скажешь».
– Так, приехали! – раздался голос командира. – Заходим вон с того угла здания. Макс, вы с собакой стойте вон там, за деревом у подъезда. На месте сориентируешься сам, как поступить.
Мы добрались до дерева и замерли. В подъезде кто-то кричал и чертыхался. Разобрать слова, правда, оказалось трудно, но это были не восторженные возгласы, скорее, рёв разъярённого хулигана.
Через некоторое время всё стихло, мы стояли не шевелясь, и вдруг прямо рядом с нами появился напарник Макса.
– Ушёл, негодяй, – досадливо произнёс он. – Там, оказывается, из подъезда есть запасный выход. Сорвал замок и сбежал.
– Выходит, он нас заметил? – спросил Максим.
– Выходит, так. – Напарник пожал плечами. – А может, просто просветление наступило, и он одумался.
– Слушай, так чего же мы стоим? – вскрикнул Максим. – Ну-ка, Трисон, след! Ищи! Ищи!
«Юморист ты, Макс, – мысленно усмехнулся я. – Легко тебе сказать “ищи”. Так дайте мне хоть что-нибудь понюхать! Как же я иначе буду искать? Пойдём в подъезд, я посмотрю, что там ваш забияка натворил, может, какой запах уловлю. Кто-то из присутствующих сказал, что хулиган был под хмельком. Ну, такого человека не только я учую за три версты».
Уловив запах дебошира, я выскочил на улицу с противоположной стороны дома. Мешал порывистый ветер, но я чувствовал, что хулиган где-то рядом. Я не мог ошибиться: все пьяные пахнут одинаково. Осторожно и медленно ступая, я двинулся по периметру здания, заодно поглядывая на балконы и подоконники первого этажа. Дойдя до конца дома, я понял: запах стал совсем слабым и доносился как бы пунктиром, если так можно выразиться. Пришлось возвращаться к подъезду, где хулиган сломал замок. И там я вновь отчётливо уловил его запах.
«Ага, значит, разгулявшийся дядя где-то неподалёку. Стоп, Трисон, не торопись. Смотри внимательнее, прислушивайся тщательнее. Запах снова усилился! Что ж это такое? Где же хулиган?»
И вдруг донёсся странный и едва слышимый звук. Я присмотрелся: так вот же он! Рядом с соседним домом тихонько лязгнула крышка канализационного люка. Я бросился туда. Хулигану не хватило буквально мгновения, чтобы скрыться. Он держал крышку двумя руками и пытался совместить выступы с выемками на люке. Я подбежал и, громко рявкнув, сунул лапу внутрь. Зря, конечно, но, видимо, по неопытности. Дебошир то ли нарочно, то ли от страха (думаю, скорее второе) бросил крышку и исчез в глубине колодца. Дикая боль пронзила всё моё тело, поначалу даже показалось, что мне оторвало лапу. Мысленно представив себя, ковыляющего на костылях впереди своего подопечного, я заскулил. Хорошо, ребята-полицейские подоспели и откинули крышку. Боль не утихла, зато я понял: лапа на месте. И слава богу!
Полицейские фонариком осветили пьяницу и предложили ему добровольно сдаться. Тот уже, видимо, поняв, что от возмездия не уйти, жалобно запричитал:
– Пацаны, я-то вылезу! Только пообещайте, что бить не станете.
– Да сдался ты нам, чтобы за тебя ещё статью заработать. Давай вылезай оттуда, танкист!
Все вокруг рассмеялись, а Максим удивлённо спросил:
– Ты чего его так назвал? Какой он танкист?
– Я родом из Магадана. У нас так бомжей называют, которые живут в колодцах. Поутру крышку люка поднимают и оценивают обстановку. Уж очень похожи на танкистов.
– Смотри при начальнике Малейковиче не скажи. А то обидится! – предупредил Максим.
– Не думаю, – рассмеялся напарник. – Владимир Евгеньевич – мужик с юмором. Да и мы же не говорим, что танкисты похожи на бомжей. А наоборот.