– О чем задумался, сержант? – Старшина роты Кузьменко тихо подошел к сержанту сзади. – Много думать вредно, обеда не достанется.
Старшина толкнул сержанта в бок, протягивая тому котелок с дымящейся кашей.
– Спасибо, старшина, – сержант взял котелок, но глазами продолжал шарить по позиции. – Я и правда давно не ел.
Доев кашу, сержант направился к полевой кухне за кипятком и рядом с котлом снова увидел Таврина. Тот стоял к нему боком и, пожалуй, не видел его, поскольку доедал кашу и одновременно беседовал с кем-то из бойцов. И тут перед сержантом всплыли картины десятилетней давности.
Чирков жил в Саратове и работал инженером в саратовском Стройтресте. И вдруг всех служащих треста срочно созвали на собрание – на повестке дня был один-единственный вопрос: обсуждение и осуждение поступка бухгалтера Саратовского Стройтреста Петра Ивановича Шило, растратившего 1300 рублей государственных денег. Вот тогда Чирков впервые и увидел самого Шило, никогда прежде с ним не пересекавшегося. Шило ему тогда показался жалким, до конца униженным общественным собранием человеком. Он плакал, юлил, клялся вернуть эти деньги.
– Куда же вы потратили такую сумму? – строго спросил секретарь парткома Стройтреста.
– В карты проиграл, – после некоторого раздумья, с тяжелым вздохом произнес Шило. – Но клянусь вам, я верну деньги. Все до копейки.
– На твое счастье, товарищ Шило, ты не являешься членом партии, – снова сказал секретарь парткома. В противном случае ты бы уже здесь, на собрании, положил бы на стол свой партбилет.
Шило и в самом деле вернул казенные деньги, но… при этом ограбив ювелирный магазин. Милиция раскрыла преступление всего лишь через неделю. Разумеется, Шило арестовали и поместили в саратовскую тюрьму. Следствие длилось недолго, да и Шило признался в совершенном преступлении. Дело было передано в суд, но до суда так и не дошло, так как Шило умудрился сбежать – тогда весь Саратов шумел по этому поводу. Шило вместе с напарниками-сокамерниками удалось разобрать часть стены в тюремной бане, откуда они потом все и сбежали.
Убедившись, что он не ошибся, и стараясь не привлекать к себе лишнего внимания Таврина, сержант Чирков решительно направился к блиндажу командира роты. У входа в блиндаж его остановил часовой.
– Стой, куда!
– Мне нужно переговорить с капитаном.
– Всем нужно переговорить, но товарищ капитан занят.
– Слушай, ефрейтор, – сержант вплотную подошел к часовому и чуть ли не зашептал ему в ухо: – У меня действительно очень важное дело. Можно сказать, государственной важности.
– У вас у всех после обеда появляются дела государственной важности. Ты уже поел?
– Конечно, поел.
– Ну вот, видишь, – улыбнулся часовой. – А товарищ капитан еще не пообедал.
– Вы комсомолец, товарищ ефрейтор? – Терпение у сержанта заканчивалось, он боялся, что перепалка с часовым привлечет к ним ненужное внимание.
– А хоть бы и комсомолец. Какое отношение это имеет к моим нынешним обязанностям?
Часовой повысил голос. Сержант оглянулся вокруг, он боялся спугнуть Таврина, и хотел было уже повернуть назад, но в этот момент в дверном отверстии блиндажа появилось усталое, но спокойное лицо ротного.
– В чем дело, Рашидов?
– Вот, товарищ капитан, – ефрейтор указал автоматом на сержанта. – Говорит, что у него к вам дело государственной важности.
– Товарищ капитан, сержант Чирков. Разрешите обратиться! – сержант взял под козырек.
Ротный задержал взгляд на сержанте, словно бы определяя, правда ли у него дело государственной важности.
– Ну, пойдем, а то у меня чай простынет.
Капитан махнул рукой и исчез в блиндаже. Следом вошел сержант. Привыкнув к полутьме блиндажа, сержант заметил за столом, помимо капитана, еще и политрука роты.
– Ну, что у тебя там?
– Товарищ капитан, я, конечно, пока еще здесь человек новый. Только прибыл. Но мне показался странно знакомым один из ваших бойцов, которого я знаю не с лучшей стороны.
– Показался, или на самом деле знакомый? – поинтересовался политрук.
– Кажется, все-таки на самом деле.
– Кто такой и что за не лучшая сторона вашего с ним знакомства? – глотая горячий чай, спросил капитан.
– Шило.
– Где? – ротный, едва не пролив на себя кипяток, вскочил с табурета.
– Да нет, товарищ капитан, – успокоил командира сержант. – Фамилия этого бойца Шило.
– У нас нет бойца с такой фамилией, – политрук удивленно посмотрел на капитана Ускова. – Какое у него звание?
– По крайней мере, я видел его в форме рядового.
– Но в моей роте действительно нет бойца с фамилией Шило, – подтвердил сомнения политрука капитан.
– Но я знаю его именно под этой фамилией.
– Покажи мне его! – ротный решительно поднялся и направился к выходу.
– Но только чтобы он вас не видел, – вслед за командиром встал и политрук.
– Само собой, Егор.
Сержант с капитаном вышли из блиндажа. Чирков дважды обвел глазами бойцов и, не найдя старого знакомого, пожал плечами.
– Возьми бинокль, сержант.
Взяв бинокль из рук капитана, Чирков снова обвел глазами всю роту. Наконец остановился и отнял глаза от окуляр, передавая бинокль капитану.
– Вон тот, товарищ капитан. У дерева. Рядовой.
Командир роты приставил бинокль к глазам.
– Таврин. Петр, – ротный опустил бинокль и растерянно оглянулся на политрука. – До сих пор ничего странного я за ним не наблюдал. К тому же он один из лучших наших разведчиков. За одну операцию награжден орденом Боевого Красного Знамени.
– Он очень хитер и коварен, товарищ капитан, – упорствовал сержант.
– Ну-ка, пойдем назад, в блиндаж, и все по порядку доложишь, – Усков повесил бинокль на грудь и развернулся на сто восемьдесят градусов. – Рашидов, ко мне никого не пускать!
– Есть, товарищ капитан!
– Сержант Таврина опознал, – обратился ротный к политруку.
Тот кивнул и жестом указал Чиркову на свободный табурет.
– Садитесь, товарищ сержант, и расскажите нам все, что вы знаете о Таврине.
– Я этого… человека знаю, как Петра Ивановича Шило. – Сержант поправил пилотку и сел. – Я еще в 1932 году работал в стройтресте в Саратове. Инженером. Так вот Петр Иванович Шило работал там бухгалтером. И был арестован, насколько я знаю, за растрату крупной суммы государственных денег. Получил большой срок… Вот, собственно, и все, что я знаю. Конечно, может, он и отсидел ему положенное и снова стал честным человеком. Но, как мне кажется, честный человек не стал бы скрываться под чужой фамилией.
– Вам правильно кажется, товарищ Чирков. – Политрук встал и сделал несколько шагов по блиндажу. – Вы комсомолец?
– Я член партии с 1939 года.
– Я благодарю вас, коммунист Чирков. Вы можете быть свободны.
– Только одна просьба, сержант, – притормозил собравшегося было выходить сержанта капитан. – О том, что вы нам только что рассказали, никому ни слова.
– Я прекрасно все понимаю, товарищи. Я даже постараюсь не попадаться на глаза этому Шило-Таврину.
– А за это вы вдвойне молодец. – Ротный протянул сержанту руку для прощания.
Сержант козырнул и, пожав руку еще и политруку, вышел из блиндажа. Политрук с ротным переглянулись.
– Что будем делать, Егор?
– Нужно немедленно сообщить в Особый отдел, – решительно произнес политрук.
– Да, но Таврин сегодня в ночь должен идти в разведку.
– А вот это даже еще лучше. Пусть думает, что мы ничего о нем не знаем.
– Ты прав, – немного подумав, согласился капитан. – А особисты за это время проверят данные о нем. Ведь в жизни мало ли что бывает. Может, и обознался Чирков.
4
Начальник Особого отдела полка майор Смирнов, выслушав капитана Ускова, немедленно связался с органами НКВД с просьбой поднять архивы и проверить данные о Таврине-Шило. Получив необходимые сведения, отправился на доклад к командиру полка.
– Этому сержанту, который узнал бандита, медаль давать нужно.
– Будь моя воля – дал бы, – согласился с особистом комполка. – Но сейчас главное – не спугнуть его прежде времени… А что, действительно опасный преступник?
– Вор-рецидивист. Причем живущий сейчас под чужой фамилией.
– Я вас слушаю, Иван Петрович.
Особист Смирнов положил перед собой планшет и вынул оттуда сложенные вдвое листы, исписанные крупным почерком. Надев на нос очки, стал читать:
«Таврин, он же Шило Петр Иванович, 1909 года рождения, уроженец села Бобрик Нежинского района Черниговской области Украинской ССР, русский. Отец – кулак, расстрелянный красноармейцами в 1918 году. В 1931 году Шило, скрыв свое социальное происхождение, устроился работать бухгалтером в строительный трест города Саратов. В 1932 году арестован за растрату крупной суммы государственных денег, но из-под стражи бежал. Впрочем, на свободе пробыл недолго. Проживал он под разными фамилиями на Украине, в Ташкенте, в Башкирии…
В 1934 году снова попал за решетку и снова за растрату денег. И опять ему удалось удачно бежать из мест лишения свободы. В 1936 году его осудили в третий раз по все той же статье – за растрату. И снова – побег. Перед войной, работая заведующим нефтескладом на станции Аягуз Туркестано-Сибирской железной дороги, в очередной раз прихватил крупную сумму денег и бежал…»
– Хм! – недоумевающе покачал головой комполка. – Только враги народа или диверсанты могли принимать на работу такого закоренелого преступника. Тем более, насколько я понимаю, он все время действовал под своей настоящей фамилией?
– Совершенно верно! Только в 1939 году Шило по фиктивным справкам получил совершенно чистые документы на имя Петра Ивановича Таврина. Объявленного во всесоюзный розыск рецидивиста и беглого заключенного Шило больше не существовало. Под этой же, новой, фамилией его осенью 1941 года призвали в армию.
– Более того, совсем недавно мы его приняли кандидатом в члены ВКП(б), – сокрушенно покачал головой подполковник. – У меня будет разговор на эту тему с полковым комиссаром.
– Мне доложили, что Шило-Таврин в эту ночь должен идти в разведку. Я предлагаю, пока его не трогать, но командиру разведотряда строго приказать следить за каждым движением преступника.
– А завтра утром, тотчас же по возвращении из разведки он должен немедленно явиться в Особый отдел дивизии, – подкорректировал командира полка майор Смирнов. – Вот только как бы он чего не предпринял за эту ночь? Я бы все-таки его задержал уже сейчас.
– Да не успеет он ничего предпринять, – спокойно произнес комполка. – Бойцы уходят в разведку, – посмотрел на часы, – через двадцать пять минут. С другой стороны, не так много в роте Ускова опытных бойцов, чтобы можно было безболезненно кого-то из них заменить. Ведь скажу откровенно, я долго беседовал с ротным, и он уверял меня, что до сих пор никаких замечаний и странностей за Тавриным не числилось. Может, перевоспитался? Все-таки война меняет характеры людей.
– А может, притаился?
Особист Смирнов вышел из крестьянского дома, где расположился штаб полка, и направился к себе. Навстречу ему быстро шел вестовой. Остановившись метрах в двух от особиста, вестовой приложил руку к козырьку.
– Товарищ майор, разрешите доложить.
– Что у вас, ефрейтор? – не останавливаясь, спросил Смирнов.
– По вашему приказу задержан красноармеец Ермолов.
– Где он? – тут же оживился майор.
– Дожидается в Особом отделе.
Смирнов ускорил шаг и вскоре вошел в избу, отданную Особому отделу полка. В небе загудели самолеты, тут же заработали зенитчики. Увидев своего начальника, вытянулся по стойке «смирно» его заместитель, капитан Васильев. Махнув рукой, Смирнов прошел в свою комнату, и туда тут же ввели бледного, со следами побоев на лице, без ремня и в гимнастерке навыпуск рядового красноармейца.
Особист сел за стол, вытащил из планшета мятый листок бумаги, стал читать:
– «Дорогая Надя и детки!
Сообщаю, что я жив и здоров. Наконец появилось свободное время, когда могу сесть и написать вам, мои дорогие, письмо.
Обстановка на фронте стала улучшаться. Наконец-то проявился просвет. Мы начали выходить из окружения, образовавшегося в форме бутылки, горлышко которой выходило к Новгороду… В батальонах потери исключительно велики и ничем не оправданы. Исключительно наши неудачи объяснить можно тем, что у нас на передовых позициях мы не видим ни одного нашего самолета, ни одного нашего танка, а у немцев самолетов – как рой пчел, танков не сосчитать. Разве можно устоять перед такой техникой врага?..
Командование наше стоит не на должной высоте, оно первое бросается в панику, оставляя бойцов на произвол судьбы. Относятся же они к бойцам, как к скоту, не признавая их за людей, отсюда и отсутствие авторитета их среди бойцов…»
Смирнов оторвал глаза от письма и оценивающе посмотрел на невысокого красноармейца.
– Подойди сюда! – приказал он Ермолову.
Красноармеец осторожно подошел к столу, часто моргая глазами. Особист протянул ему навстречу руку, в которой был зажат листок с письмом.
– Ты писал?
Красноармеец, вытягивая шею, всматривается, начинает шевелить губами.
– Мое письмо, – кивнул головой Ермолов.
– Что же ты, сука, своих родных обманываешь? Ты что, близорукий? Не видишь ни наших танков, ни наших самолетов?
– Я писал правду, – опустив голову, произнес рядовой.
– Ты – паникер и предатель! – неожиданно закричал Смирнов. – Тебе не нравятся твои командиры?
– Я писал только своей жене и детям, – упрямо твердил свое Егоров. – Они должны знать правду.
Особист вышел из-за стола, подошел вплотную к красноармейцу.
– С кем еще ты беседовал на эти темы?
– Ни с кем. Даже о том, что я написал такое письмо, не знал никто… – Рядовой исподлобья взглянул на майора, – кроме вас.
Особист Смирнов ударил Ермолова наотмашь кулаком по лицу и закричал:
– Врешь, сволочь! Я тебя под трибунал отдам, знаешь ли ты это?
– Я ни с кем на эти темы не разговаривал, – с трудом удержавшись на ногах, снова ответил Ермолов.
Особист обошел вокруг Ермолова, сложив руки на груди, подошел к двери, открыл ее.
– Уведите арестованного!
Вошел часовой, сурово глянул на Ермолова. Тот послушно, заложив руки за спину, покинул комнату. Едва они ушли, заглянул капитан.
– Что с ним делать, Иван Петрович?
– Под трибунал! Статья 58, пункт 10 и расстрелять на хрен.
– Слушаюсь! – Капитан взял под козырек и выскочил наружу, догоняя часового.
5
30 мая группа из четверых бойцов роты Ускова во главе со старшиной Кузьменко покинула расположение части и исчезла в ночной мгле. Ночь была беззвездной, а значит, и вероятность попасться на глаза врагу уменьшалась. Перед выходом, капитан лично пожал каждому бойцу руку и похлопал по плечу.
– Личные документы все сдали?
– Так точно, товарищ капитан. Лично проверил, – заверил Кузьменко.
– Хорошо, Кузьменко. – Усков еще раз окинул взглядом бойцов, чуть дольше задержавшись на Таврине, обнял Кузьменко за плечи и отвел немного в сторону. – Глаз не спускай с Таврина.
– Вы же знаете, мне два раза приказывать не нужно, – так же тихо ответил старшина.
– Желаю успеха, товарищи! – капитан снова повернулся к разведчикам. – И главное, всем вернуться живыми и невредимыми. У нас еще с вами впереди бои за Берлин.
– Мы же все понимаем, товарищ капитан!.. Мы только туда и обратно!.. Не впервой!
Бойцы по одному уходили. Предпоследним шел Таврин. Пожимая ему руку, ротный слегка задержал его.
– Товарищ красноармеец, не знаю почему, но мне передали приказ, согласно которому вам нужно завтра утром, по возвращении с задания, срочно явиться в Особый отдел дивизии.
Таврин вздрогнул, но темнота скрыла его волнение. Как же сглупил Усков, предупредив его об этом. А может, капитан и хотел его предупредить?
– Какие вопросы, командир, – постарался улыбнуться Таврин. – Вернусь с задания и тут же лечу в штаб дивизии.
Усков, глядя ему в глаза, спросил:
– Не носил ли ты когда-либо фамилию Шило?