– Твои речи, как всегда – образец высокого ума, Баязид. Но расставание с тобой наполнит душу мою стенанием и глаза слезами. Я верю, что Создатель предаст нам эту землю в руки столь же щедро, как прежде отдал все прочие царства. Погоди немного, праведный султан. Тем паче, – Тамерлан сделал паузу, – я слышал, что немалая часть войска, оставленная тобой блокировать Константинополь, услышав о досадной ссоре между нами, страшась неведомого, перешли на сторону гяуров. Теперь они в крепости. Уверен, брат мой Баязид, что, увидев наш душевный союз, они вернутся под твоё знамя, и ты поведёшь их к дунайским кручам, дабы свершить праведную месть изменникам-сербам.
Султан молча склонил голову:
– Ты как всегда мудр, мой старший брат.
– Яви же себя защитником крепости. Пусть увидят они, что ты свободен, и верные следуют за тобой, как и прежде.
Баязид склонил голову и повернул коня. Тимур долго, не отрываясь смотрел вслед удаляющейся кавалькаде, пока не скрылся в облаке пыли красный раздвоенный клинок Зу-аль-Факкар. Когда же всадники исчезли из виду, Тамерлан усмехнулся и поманил к себе стоявшего поодаль дервиша.
– Ты слышал нашу беседу, мудрый Хасан Галаади?
– Слышал, властитель правоверных.
– И что думаешь ты?
– Мне не сказать лучше пророка, а он, как пишет о том ат-Термизи, обратился как-то к сподвижникам своим: «Сказать вам, что может быть лучше, чем соблюдение намаза, поста и раздачи милостыни?» Они ответили ему: «Скажи нам, о посланник Аллаха». И он провозгласил им: «Улаживание раздоров, ибо последствия их подобны сбриванию, но не волос, а веры».
– И в последний свой час я не усомнюсь в твоем знании Корана и Хадисов[6]. Но я спрашиваю тебя не о том. Что видишь ты, проникающий умом своим в суть предметов и слов, в сладких речах султана?
Хасан Галаади поудобнее оперся на посох.
– Войско твое, Тимур, не знает поражений. Всадники твои подобны самуму, что в пустыне заметает города и бесследно истребляет народы. Воины твои горят желанием победить, они храбры и умелы.
– Я знаю это и без тебя, Хасан, – нахмурился великий амир.
– Но беда в том, – не прерываясь, негромко продолжал дервиш, – что они – не мухи и не гекконы. Они не могут карабкаться на стены. Войско же султана по большей части состоит из пеших лучников, без которых не взять крепости. Кроме того, у Баязида есть корабли, которых нет у тебя, а без кораблей…
– Да, все так и есть, – оборвал его речь Тамерлан. – Ты вновь доказал свою проницательность. И всё же, мудрый дервиш, я возьму этот город. Возьму без пехоты и без кораблей. Ибо, как сказал один мудрец, сто раз сразиться и сто раз победить – не лучшее из лучшего. Лучшее из лучшего – покорить чужую армию не сражаясь!
– Сунь Цзы…? – не смог сдержать удивления Хасан.
– Верно, – поражаясь не меньше дервиша, проговорил Тамерлан. – Это сказал Сунь Цзы, но откуда тебе ведомо о нём?
– Я много странствовал, – дервиш воздел глаза к небу.
Повелитель Счастливых Созвездий покачал головой:
– Ты очень, очень диковинный человек, Хасан Галаади. Быть может, мне стоит опасаться тебя. Но ты меня забавляешь. Однако, моли Аллаха, чтоб в недобрый час я не решил, что зря доверился тебе.
Он повернул коня и резко бросил стоявшему рядом военачальнику:
– Где тот перебежчик, что желал видеть меня?
Крепость напротив константинопольских башен султан Баязид велел поставить еще несколько лет назад, намереваясь взять осадой вечный город. Довести до конца возведение Османской цитадели султан так и не успел, но все же каменные укрепления имели довольно грозный вид и внутри ее стен воины Тамерлана разбили свой лагерь в относительной безопасности от вылазок противника. Чуть свет в крепость пробрался некий человек из Константинополя. Страже он назвал себя Гази-Мехметом ибн Даудом, слугой Мир-Шаха, полководца Баязида, оставленного не так давно у стен ромейской столицы. Тщательно обыскав его, телохранители доставили перебежчика к Тамерлану.
– … Слова восхищения бледнеют пред тем восторгом, который испытывает мой господин. Храбрый Мир-Шах паша, большую часть жизни проведший в сражениях, склоняет перед тобой голову, ибо нет в подлунном мире равного тебе.
Тамерлан пристально оглядывал посланца, лицо которого казалось скорее простодушным, нежели хитрым, но за видимым простодушием могло скрываться изощрённое коварство.
– Ты рисковал жизнью, чтобы передать мне восторги твоего господина? – не спуская с турка внимательного взгляда, спросил Тимур.
– И это тоже, о великий. Когда до нас дошла весть о разгроме под Анкарой, мой господин решил, что для султана, да продлит Аллах годы его, пробил последний час. Только это и это подтолкнуло моего господина перейти на сторону императора ромеев. Но твоя доброта нашла путь к сердцу Мир-Шаха так же легко, как солнечные лучи к цветку, распускающемуся под синим небом. Со скорбью в сердце он пошёл служить иноверцам. Теперь же, узрев воочию светоч мусульманского мира в сиянии величия и славы, склоняет пред тобой выю и предается тебе душой и телом. То же скажут и все, кто повиновался слову Мир-Шаха и перешёл на сторону гяуров.
– Отчего же ты не пошёл к султану Баязиду? Ведь он здесь, свободен и стоит во главе войска.
– Мир-Шах опасается, что Баязид не пожелает выслушать его и не захочет знать, что вынудило уйти на сторону врага. При Анкаре татары, шедшие в войске Баязида, перешли на твою сторону, а сербы вовсе бежали с поля боя. Вряд ли после такого несчастья султан пожелает разбираться, где измена, а где – расчет.
– Это правда, – кивнул Тамерлан. – Что же предлагает Мир-Шах?
– Под командованием моего господина в Константинополе более пяти тысяч воинов. Император не слишком доверяет вчерашним противникам, но его войско невелико и потому государь ромеев вынужден использовать всякого, кто готов поднять оружие в его защиту.
– Разумно.
– Поскольку император не доверяет воинам Мир-Шаха, он держит их там на первой стене, чтобы при штурме они полегли среди первых, но казармы находятся в самой крепости, и потому янычарские орты то и дело проходят через ворота в город и обратно. И если ты дашь сигнал, наши храбрецы в один момент захватят надвратные башни второй и третьей стены и откроют тебе проход в сердце Константинополя.
На губах Тамерлана появилась недобрая усмешка.
– Я обдумаю твои слова и дам знать, Гази-Мехмед ибн Дауд, а сейчас скажи, какую награду желает получить Мир-Шах паша за свой подвиг?
– Твой милостивый взор, о величайший из величайших, – лучшая награда, но, если мудрейший из мудрых, Повелитель Счастливых Созвездий назначит моего господина комендантом поверженной столицы, Мир-Шах будет счастливейшим из смертных.
– Я подумаю, – повторил Тамерлан. – Тебя же сейчас накормят и наградят за проворство.
Стражники вывели радостного перебежчика, и советники наперебой загалдели, убеждая Железного Хромца воспользоваться удачным случаем.
– Это прекрасная возможность, – твердили они. – Мы ворвёмся в крепость, как ураган, и ничто не сможет остановить нас!
– Глупцы, – оборвал их Тамерлан. – Мы ворвёмся в крепость, предавая всё огню и мечу, а потом поставим изменника Мир-Шаха комендантом. Ведь именно такова цена предательства.
– Но ведь император ромеев – неверный, – напомнил кто-то. – И, стало быть, здесь нет измены.
– Измена остаётся изменой, будь на месте императора даже сам шайтан. Можете не сомневаться, так же легко, как сегодня ромеев, завтра Мир-Шах предаст и нас. Он вернётся к султану Баязиду с ключами от константинопольских врат и тот озолотит его, ибо ему такой вот Гази-Мехмет вложит в уши слова о том, что верный паша с самого начала задумал отдать крепость владыке правоверных. Все остальное были лишь уловки, военная хитрость.
Тамерлан встал с трона и огляделся.
– Где Хасан Галаади?
– Ему не подобает быть на военном совете, – с ревностью в голосе напомнил один из темников.[7]
– Лишь я могу сказать, что подобает, и что не подобает. Этот дервиш, может быть, не умеет так ловко скакать на коне и стрелять в цель, как вы, но никто из вас не ведает о военном деле столько, сколько он. Найдите его! – Скомандовал Тимур.
– Слушаюсь и повинуюсь, мой господин, – раздалось вокруг.
– Когда я шёл сюда, вспомнил один из приближённых великого амира, – он спал на боевой галерее, что над нами, подложив под голову миску…
«Иблис его покусай», – подумал Хасан, приоткрывая глаз и оценивая, достаточно ли крепко дремлет разморенная на солнце стража. «Кажется, всё в порядке», – он сдвинул в сторону миску и аккуратно вернул в щель предварительно вынутый оттуда камень.
Длинной заточенной тростинкой Тамерлан рисовал что-то на дощечке, засыпанной песком. Лицо его было задумчивым и усталым, но в каждом движении чувствовалась энергия, казавшаяся невероятной в столь преклонном возрасте. Сейчас рисунок забирал всё внимание Тимура и даже самым верным советникам великого амира не было позволено приблизиться и узнать, что за дивные знаки или непонятные письмена выводит Повелитель Счастливых Созвездий на столь зыбком материале.
Хасан Галаади вошёл в залу, почтительно склоняя голову перед Тамерланом.
– Мне сказали, ты спишь, – не то спрашивая, не то утверждая бросил Тимур.
– Даже если тело моё объято дремотным оцепенением, дух бодрствует. Ибо когда же, как не во сне, когда бремя земных нужд перестаёт донимать, возноситься человеку душою к трону отца небесного. Пока твои люди своим зовом не вернули меня из холодной синевы на разогретый камень, я размышлял, и сами собой у меня сложились короткие строки. Я бы назвал их Слова сердца: «Жить в этом мире, что может быть интересней? Но душа моя жаждет удалиться от мира сего».[8]
– Погоди удаляться! – раздался на канале связи возмущённый голос Лиса. – Ты шо, мы ещё поперёк Альп баррикады не возвели. Щас ты его бросишь на произвол судьбы, он, в смысле Тамерлан, а не произвол, огорчится и ломанёт, куда глаза глядят. А глаза у него, как водится, глядят с лукавым прищуром, шо та шестидюймовка Авроры на Зимний дворец.
– Сергей, ну я же суфий. Опять же, дервиш. Мне положено возноситься мыслью и желать перехода в иной мир.
– Вот рядом с Тимуром я перехода в иной мир не желал бы. Не дай Бог не так поймёт. Ты уж повремени. Вот закончим дело – и все переселимся.
– Аллах отмеряет дни всякого живущего. Не торопи же того, что не в твоей воле, Галаади. – Тамерлан чуть заметно скривил губы в усмешке, – а пока я желаю слышать слова твоего разума о том, что занимает мои мысли и чаяния.
– Полагаю, ты говоришь о Константинополе, – вздохнул Галаади. – признаюсь, меня удручает вид людей, которые, страшась гибели, лезут на стену, а оттуда их поливают кипятком, осыпают стрелами и дротиками.
– На то они и воины, чтобы сражаться и, если надо, умереть во славу Аллаха.
Хасан пожал плечами:
– Оказывая уважение каждому встречному, я почитаю бога. Любя каждую душу на земле, я ощущаю связь с ним. Но убивать во славу – это нелепость!
– Если так, то наверняка тебе понравится то, что я скажу. Некие люди пожелали открыть мне ворота и сдать Константинополь, так что никто не будет лезть на стены. Мы войдем в цитадель почти без сопротивления. Что скажешь ты на это?
– Тебе решать, великий амир. Я же хочу поведать о дальней стране, где живут люди, обожающие жареные каштаны. Особенно вкусны они, пока горячи. Но вот беда: никто из них не желает совать руки в раскалённые уголья. Так вот, умники приспособили обезьян таскать каштаны из огня.
– К чему ты мне это рассказываешь?
– Скажи мне, великий амир. Разве те, кто предлагал открыть ворота – твои люди?
– Что с того, мои, или не мои? – упорствовал Тамерлан.
– Я уверен – не твои, а раз так, они ищут своей выгоды, своих жареных каштанов. Тебе же, увы, отводится роль обезьяны.
– Да-да, они называют тебя земляным червяком, а еще рыбой! – зафонтанировал Лис на канале связи. – Холодной и скользкой. Вали гадов!
– Должно быть, это кто-то из приближённых Баязида улещивает тебя легкой добычей, – продолжил Хасан. – Ромеи страшатся тебя. Султан же, хотя на себе испытал мощь твоей длани, почитает варваром, которого можно обвести вокруг пальца и заставить действовать как выгодно ему.
Тамерлан хлопнул в ладоши.
– Похоже, ты прав, Хасан Галаади. Я мыслю так же. Но Баязид и его коварные шакалы просчитались. У меня тоже есть выгода. Я вижу её так же ясно, как видел солнце все мои годы. Садись, бери стило и пиши. У меня есть выгода, и у ромеев тоже она есть. Я знаю, где они совпадают.
– Всё обстояло так, – докладывал Хасан на базу. – Тамерлан отправил императору Мануилу прочувствованное, наполненное возвышенной скорбью, письмо, в котором заверил государя, что не намерен воевать с ним, что он сражался с Баязидом, и далее собирается по велению предка своего Чингисхана идти к последнему морю. Он поведал, что тайные враги планируют сдать ему Вечный город, надеясь всласть пограбить столицу ромеев и остаться у власти, когда Тамерлан с войском пойдёт дальше. Потом он заявил, что восхищён Константинополем, и сердце его наполнится болью, если придётся, как заведено обычаем, предать город пламени и соорудить под стенами минарет из отрубленных голов. Тамерлан написал, что ему хорошо известно о путешествии государя ромеев в Европу с целью просить подмоги. Но то, чего он достиг – лишь малая подачка, а не реальная помощь. Напротив, он, Великий амир, предлагает императору свою верную дружбу, и будет рад войти в город не как захватчик, а как собрат. Ибо те, кто столь пренебрежительно унижали Мануила – также и его враги. Дальше шли заверения, что Тамерлан не намерен утеснять христианскую церковь, если та не будет призывать ополчиться против него, что не отдаст город на разграбление, но, наоборот, с целью дальнейшего процветания торговли и ремёсел желает расположить в Вечном городе свою походную ставку.
Затем Тимур призвал к себе одного из пленников, – ромея, знатного патрикия, и велел ему перебежать в город. Татарские лучники стреляли вслед беглецу. Но каждый из них знал: если чья-то стрела достигнет цели, всех без разбора стрелков разорвут на части дикими лошадьми.
Следует думать, вскоре тайный гонец предстал пред императором
Глава 4
«Когда считают гибель в бою неизбежной – остаются в живых; когда считают за счастье жизнь – умирают»
У-цзы.
Над ратушной площадью гремел зычный голос глашатая:
– Слушайте, жители вольного города Гамбурга! Сегодня по приговору магистратского суда на этой площади предаются справедливой и заслуженной казни через усекновение главы семьдесят три злодея, именующих себя братьями витальерами, кои пиратством, грабежами и прочим насилием притесняли жителей славного города Гамбурга и всех прочих городов Ганзейского союза. Вина их ужасна, преступления бесчисленны. Казнь состоится сейчас же по объявлении приговора, и да свершится сие по воле Господа и решению магистратского суда. Сегодня будут казнены Клаус Штёртбеккер, Гедике Михельс, Вичман, магистр Хайнц Вигбольд…
Фамилии прочих «джентльменов удачи» утонули в шуме приветственных голосов. Совсем недавно эскадре Ганзейского союза, несколько лет пытавшейся поймать неуловимых приватиров, вдруг посчастливилось застать врасплох несколько кораблей этих бесстрашных пенителей моря. После короткой жестокой схватки шесть сотен пиратов оказались в плену, причем имена некоторых из них в балтийском приморье нагоняли ужас не только на купцов, но и на местных баронов.