Коннорс бросил взгляд на Франкена, и тот кивнул.
Он вернулся на свое место с другого конца стола, подтащил к себе компьютер, нажал указательным пальцем на клавишу.
– Это, – сказал Франкен.
А потом неожиданно стало ужасно светло, словно кто-то зажег персональное солнце прямо над ними, и, подняв голову, Вильям обнаружил четыре видеопроектора, закрепленные на потолке над огромной люстрой над их головами. Сейчас они включились, повинуясь движению Франкена, и направили яркий свет на выцветшие обои всего в нескольких метрах под потолком, как раз туда, куда не проникало солнце и где до сих пор царила кромешная тьма. И теперь там появилась полоса из спроецированной информации, где данные непрерывным потоком перемещались от одной стены к другой.
Цифры.
Бесконечное множество цифр.
Они выстраивались в ряды и поднимались вверх, а их место занимали другие, появлявшиеся снизу, и, когда какой-то из рядов достигал верха стены, он смещался на одну колонку в сторону, в изображение следующего проектора, продолжал движение вверх и в сторону, пока не исчезал вообще. Параллельно с этим происходило нечто другое. Цифры меняли цвет, оказывались заключенными в рамку вместе с другими цифрами, приобретали ту или иную маркировку и перемещались на свое собственное поле в стороне от двигающихся вперед цифр вместе с другими, которые выбирались таким же образом. Красные цифры выстраивались в шеренги сами собой, медленно пополняясь, в то время как черные проносились мимо с сумасшедшей скоростью.
Вильям прекрасно представлял, что видит перед собой. Где-то в здании находились другие компьютеры, значительно более мощные, дорогие и эффективные, чем серебристый ноутбук Франкена, а его экран лишь демонстрировал, как они занимаются цифровой последовательностью, о которой рассказывал Франкен, ищут закономерности, и логику, и ключи и пытаются расшифровать послание, спрятанное кем-то среди леса из ничего не говорящих цифр.
Судя по количеству данных, ужасно большого леса.
– Насколько велик код, о котором мы говорим? – спросил Вильям.
– Это часть его.
– И откуда он пришел?
– Ты уже спрашивал об этом.
– Мне по-прежнему ужасно любопытно.
– Я сожалею.
Вильям вздохнул. Они пошли по абсурдному кругу снова. И это ему совершенно не нравилось.
– Если я помогу вам перевести то, что зашифровано там? Смогу ли я прочитать написанное мной, или мне придется застрелиться, если я что-то увижу?
Судя по брошенным на него взглядам, его юмор не оценили.
«Не гони лошадей, – казалось, говорили он. – Не гони лошадей, сначала сделай дело, а потом вернемся к твоему вопросу».
– И кто находится под угрозой? – спросил он.
– Мы не можем этого сказать.
– А вы можете сказать, от кого исходит угроза?
– Этого тебе знать не надо.
– А что, черт побери, я должен знать?
Сейчас в его голосе снова появились резкие нотки.
– Вы притащили меня сюда против воли. И требуете, чтобы я принял участие в работе, не рассказывая, в чем ее суть. Назовите мне хоть одну причину, почему я должен вам помогать. Одну. Пожалуйста.
– Просто у тебя нет выбора.
Вильям не хотел повышать голос. И ему это почти удалось. Сейчас он дышал носом, сжал зубы, стараясь держать себя в руках. А потом начал снова, спокойно, но со скрытой злобой за каждым словом.
– Большая разница, – сказал он. – Работа и работа.
Они не ответили.
– Вы можете заставить людей пахать на вас. Естественно, это в ваших силах. Кнутом принудить кого-то тащить воз, или крошить камень, или переместить все ваше чертово здание на пару метров влево. Если бить достаточно сильно, можно заставить кого угодно делать все что угодно. За исключением одного. Думать. Очень трудно добиться от меня каких-то успехов, если я не захочу. – Он понизил голос и подвел итог: – Поэтому у меня, конечно, есть выбор. Он есть всегда.
– Расскажи о своей попытке самоубийства, – предложила Франкен.
Просьба застала Вильяма врасплох. И была крайне неожиданной. И ужасно дерзкой.
– Тебе в общих чертах? – спросил он наконец.
– Расскажи почему, – попросил Франкен. Больше он ничего не сказал.
– Если я захочу пойти к психотерапевту, то заплачу за это, так что спасибо за предложение.
– Ты можешь выставить мне счет, если хочешь.
Разговор зашел в тупик. Вильям отвел взгляд и поднял руки, давая понять, что больше ничего не хочет добавить, повернулся к Коннорсу и призывно посмотрел ему в глаза.
– Ты не смог бы жить с тем, что тебе не удалось кого-то спасти, – сказал Франкен за его спиной.
Эти слова Вильям ощутил как удар по телу.
– Ты ничего не знаешь обо мне…
– Наоборот, – перебил его Франкен. – Я готов утверждать, что мы знаем о тебе больше, чем ты сам.
Он поднялся. Его нисколько не прельщала перспектива обсуждать мотивы и нежелание Сандберга, ему требовалось засадить его за работу, и каждая минута, проведенная в этой комнате, была минутой, потраченной впустую.
– Ты рос практически с паяльником в руке. В школе тебя считали вундеркиндом, ты был гением в математике и чудаком, который собирал маленькие электронные штучки еще до того, как твои товарищи научились читать. Ты ремонтировал друзьям радио в школе и имел три собственных патента, еще учась в гимназии. Некая фирма предлагала тебе стипендию на все время учебы в университете, ты мог бы благодаря своим талантам стать сколь угодно богатым. И тебе это известно.
Вильям пожал плечами. Вот как?
– Но ты предпочел остаться у военных.
– Мне хорошо платили.
Франкен покачал головой:
– Ты получал бы больше денег на гражданке, и тебе это отлично известно. Но продолжалась холодная война. Ты использовал свои знания на то, во что верил. Спасал людей. Именно этим ты занимался и поэтому оставался там, и, сколько бы ни думал, что тебя интересовали шифры, и техника, и закономерности, для тебя нет ничего более значимого, чем спасение других жизней.
Вильям отвел глаза, как бы рефлекторно пытаясь возражать, пусть и знал, что его собеседник прав.
Вильям любил решать проблемы, обожал всевозможные логические конструкции и математику, работа у военных давала ему возможность заниматься этим каждый день, и поэтому он остался у них. Но все обстояло, так как сказал Франкен. Большая зарплата просто служила подтверждением значимости его труда. Вильям расшифровывал сообщения об угрозах шведским интересам и отдельным личностям, и более чем однажды ему пришлось бегать по серым коридорам со срочными текстами о планах всевозможных акций и покушений. Это представлялось нонсенсом тридцать лет спустя, но тогда считалось обыденной ситуацией. И каждый раз, когда у кого-то менялся маршрут или чья-то речь отменялась, каждый раз, когда кто-то оказывался в другом месте вопреки прежним планам просто из-за того, что Вильям выполнил свою работу, он знал, почему продолжает заниматься ею.
Но даже если Франкен был прав по сути, это не играло никакой роли здесь. Вильям не собирался помогать какой-то организации, пока не узнает, с чем ее едят.
– Мне ужасно жаль, – произнес он тоном, говорившим об обратном. – Но я не понимаю, какое отношение моя дочь, моя семья или моя карьера имеют ко всему этому.
Франкен кивнул:
– Мы не в состоянии заставить тебя работать на нас, Сандберг. Если ты откажешься, мы почти ничего не сможем сделать на сей счет. Но… – он сделал паузу, пожал плечами, – ты не скажешь нет. Поскольку в противном случае поставишь под удар жизнь…
Он остановился, искал нужное слово какое-то мгновение. Но не находил.
Секунда тишины. Две.
А Вильям не мог отвести взгляд от лица Франкена. Впервые с начала встречи на нем проявилось беспокойство, едва уловимое, где-то на заднем плане почти непроницаемой маски. Оно с таким же успехом могло быть наигранным, хитрым ходом с целью сломить его упрямство, но, смотря на генерала, он не мог отделаться от ощущения, что тот на самом деле чего-то боится.
– И чью же тогда? – спросил Вильям.
Никакого ответа.
– Чью жизнь я поставлю под удар?
Франкен обменялся взглядами с Коннорсом, прежде чем повернулся к Вильяму снова. Потом откашлялся.
– Громадного количества людей, Сандберг.
Ничего больше он не сказал.
Снова сел.
Вильям колебался. Они надавили на нужные рычаги, в меру приоткрыли занавеси, заинтересовали его и подогрели любопытство, привлекли внимание, и он не остался равнодушным.
Утратил способность защищаться.
– И что случится с тысячами людей? – спросил он наконец.
Тишина.
– Что я должен сделать для вас?
Франкен сидел неподвижно достаточно долго, и Вильям уже стал беспокоиться, не умер ли он, но потом генерал потянулся к своему компьютеру. Кивнул в сторону стен, предлагая: посмотри.
И Вильям сделал это. Одновременно на проекторах перед ним стало меняться изображение.
За несколько секунд окрашенные цифры ушли в стороны и утонули на заднем план, исчезли, в то время как отдельные пары из них остались, соединились вместе и выстроились вдоль края картинки. Постепенно изображение как бы уменьшилось и дало место для новых цифр, а потом их становилось все больше, и они соответственно уменьшались в размерах. Окрашенные цифры постоянно уходили, в то время как другие выбирались, соединялись, размещались увеличивающимися группами в одном углу, распространялись на всю сторону и в конце концов превращались в единицы и нули.
Вильям поймал себя на том, что он стоит затаив дыхание.
Он уже мог угадать некую закономерность среди всех этих единиц и нулей, но только когда каждую цифру заменила комбинации странных знаков, у него отпали всякие сомнения.
Тому, что увидел Вильям, было место в музее. Пожалуй, в каком-нибудь университете или исследовательском центре, где угодно, только не здесь. Не в изображении проекторов на тысячелетней стене в замке где-то в Лихтенштейне и определенно не в присутствии серьезных мужчин в военной униформе, имевших в виду, что это важное сообщение, которое только сейчас удалось расшифровать.
Представшая перед Вильямом Сандбергом картинка состояла из сотен символов и штрихов, выстроившихся в ряды и одновременно разбитых на вертикальные колонки.
– Ты знаешь, что это? – спросил Франкен.
Вильям кивнул.
Клинопись.
Он встречался с подобным только в книгах. Одна из самых старых в мире систем письма, ее примеры можно было увидеть на глиняных табличках в телепередачах по археологии. Сейчас стены вокруг него покрывали черно-белые пиксельные версии точно таких же надписей, и они якобы несли в себе неслыханно важное сообщение, которое не удавалось понять.
Вильям долго стоял и смотрел на непонятный для него текст. Двое мужчин не ограничивали его во времени.
Наконец, он опустил взгляд.
– Я не понимаю, – сказал он.
Никто не ответил.
– И вы перехватили это сейчас?
– Перед тобой сборный материал. Он у нас уже какое-то время.
– Вам известно, о чем там речь?
– Да, но тебе не надо этого знать.
Он устало посмотрел на Франкена, не вкладывая в свой взгляд какого-то особого смысла. То, чего Вильям не мог понять, касалось гораздо более приземленных вещей.
– По-моему, вы ошиблись. У вас неправильное представление о моих знаниях.
Снисходительная улыбка в ответ.
– Я работаю с шифрами. Я не египтолог.
– Шумеролог, – поправил его Коннорс. – Знаки шумерские. – А потом: – Мы знаем твою специализацию. Другие переводят надписи для нас.
– Но почему я здесь? Если вы уже получили это из цифр, – пояснил он. – Если вы уже раскололи шифр. Для чего я вам нужен тогда?
Наконец Франкен опустил глаза со стены и посмотрел на Вильяма. Спокойно, пристально. Когда он потом ответил, его голос звучал до крайней степени серьезно.
– Сандберг, у нас не так много времени. – А потом: – Нам нужна твоя помощь, чтобы зашифровать ответ.
8
Кристина переступила порог маленького кафе на Рёрстрандсгатан и поискала взглядом Пальмгрена. Он уже стоял, раскрыв объятия ей навстречу.
Пальмгрен увидел Кристину через окно и знал, что она войдет с такой же серьезной сосредоточенной миной, какая всегда была у нее при их последних встречах. Тогда, так же как и сейчас, насколько он знал, у нее на душе кошки скребли.
Она позволила обнять себя, прежде чем они сказали хоть слово друг другу. Пожалуй, освободилась из его объятий слишком рано, но в качестве альтернативы могла ведь разрыдаться, чего сама не хотела. Даже не встретилась с ним глазами, здороваясь.
– Будешь что-нибудь? – спросил он. Главным образом давая ей шанс на секунду отвлечься. Позволяя успокоиться, прежде чем они начнут разговаривать всерьез.
Она покачала головой. Повесила замшевую куртку на спинку стула, села напротив него. Ждала, как бы предлагая ему заговорить первым.
– Ты права. Но это ты ведь уже знаешь.
Она кивнула. Ларс-Эрик Пальмгрен был другом их семьи так долго, насколько у нее хватало памяти, и после их развода остался в том же амплуа, нейтрально поддерживая обе стороны. Единственный из их общих друзей, не посчитавший для себя нужным выбирать, кто ему дороже. Пожалуй, отчасти в силу профессии. Навыкам дипломатии он научился за годы работы в штабе обороны. Или просто был дипломатичным по характеру. Но независимо от причины он продолжал реально поддерживать и ее, и Вильяма после того, как их дороги разошлись. Ее мучили угрызения совести из-за того, что они давно не давали друг другу знать о себе. Но ей требовалось как можно больше отдалиться от своей прежней жизни, и, как она догадалась, Пальмгрен понял это. Ведь с какой стороны ни посмотри, он был самым умным из ее знакомых.
– Ты знал, что он собирается сделать это? – спросила Кристина после долгой паузы.
Он покачал головой.
– И ты тоже не знала, – сказал он жестко, как бы запрещая ей винить себя, словно она своим тоном как бы намекнула, что ей следовало знать. – Такие опасения возникали у тебя раньше, и каждый раз ты ошибалась. Не так ли? Даже если ты беспокоишься о чем-то, подобное вовсе не означает, что можно заранее предусмотреть трагический итог, если в один прекрасный день все произойдет в действительности.
Кристина пожала плечами. Подобные разговоры не имели смысла, и Пальмгрен знал это тоже. Чувство вины, связанное с тем, что она не помешала Вильяму, существовало само по себе, независимо от степени его обоснованности, и от него было не избавиться при помощи пустой болтовни.
– В любом случае… – сказал он в попытке увести ее от тягостных мыслей, – в любом случае ни ты, ни я не могли предусмотреть подобного.
Он развел руки в стороны с целью показать, что он имел в виду под словом подобного. Она объяснила все по телефону: исчезновение Вильяма, отсутствие компьютеров, всех его папок и публикаций, книг. И он сразу признал ее правоту. Вильям Сандберг исчез не по доброй воле. Для этого не существовало никакой причины, и, насколько Пальмгрен его знал, у Вильяма никогда и мысли не возникло бы внезапно куда-то отправиться. Он был не из таких.
– И каково твое мнение? – спросила она.
– Я долго думал, – ответил Пальмгрен. – Но не могу понять.
– Объясни, – попросила она.
– С оговоркой, что есть вещи неизвестные мне. Я же пенсионер. Если за последние годы случилось нечто революционное, то мне ничего не известно об этом.
– И пресса не знала бы тоже?
Он улыбнулся:
– При всем моем уважении, вам известно далеко не все.
Она улыбнулась в ответ. Жестом предложила ему продолжать.
– Вряд ли ситуация с безопасностью в мире изменилась столь радикально за короткое время. Мне абсолютно непонятно, у кого мог иметься интерес, а также необходимые ресурсы, чтобы увезти эксперта по шифрам, как бы он им ни требовался. Какая-то нация?
Пальмгрен покачал головой, словно отвечая сам себе.