Она прикрыла ладонями глаза, чтобы избавиться от кружения предметов. До чего же она устала!
Потом она начала писать. Она писала о Себастиане и его стремлении отдать жизни то, что он получил от нее в избытке, о теннисных турнирах, на которых одаренные дети выигрывали путевки в жизнь, о преданности Вероники друзьям и семье, об оптимизме бабушки, о том, что она была моральной опорой семьи и в горе и в радости.
Под конец Анника вдруг заметила, что плачет.
Она отправила в редакцию последний текст и отсканированные школьные фотографии и пошла в ванную чистить зубы.
Последнее, о чем она подумала, был Джимми Халениус и фотография, которая появится завтра в газете конкурентов.
Она задумалась, чем это может ей грозить, но уснула, прежде чем нашла ответ.
Среда. 5 января
Шел дождь. Анника стояла перед воротами виллы семьи Сёдерстрём. За дождем она едва различала контуры дома. Казалось, откуда-то с неба спустились пляшущие занавеси, вдоль которых текли нескончаемые и плотные потоки воды.
– Этот солнечный берег иногда называют берегом осадков, – сказала Карита Халлинг Гонсалес и подошла к Аннике, спрятавшись под большой зонт. – Такой маленький дождичек, или как?
Она нажала выключатель, игравший роль звонка, и, прищурившись, посмотрела на дом.
– Ты уверена, что сегодня дежурит тот же полицейский, что и вчера? – спросила Анника. – Пропустит ли он нас?
Карина поудобнее ухватила сумку – сегодня клетчатую.
– Да, он, – ответила Карита. – В этом можешь быть уверена. – Она посмотрела на Аннику. – Правда, он не разрешит взять с собой твою большую камеру, – продолжила она. – Он сразу поймет, что мы пытаемся его провести.
Дверь на террасу открылась, и Анника метнулась к машине, чтобы положить камеры на заднее сиденье.
– Я могу оставить вещи здесь? Их не украдут? – крикнула она.
– Думаю, что эта улица уже исчерпала свою квоту преступления за год, – ответила Карита и помахала рукой полицейскому.
Анника вгляделась в смутно видневшийся за стеной дождя силуэт сержанта, идущего к воротам. Она еще раз убедилась, что телефон лежит в сумке. Она уже делала им снимки, например, в Золотом зале после Нобелевского убийства.
Снимки получаются неважные, но для публикации вполне пригодные.
– Анника, ты идешь? – крикнула Карита.
Она подбежала к переводчице в тот момент, когда полицейский отпирал створки ворот.
– I’m sorry, – сказал он на ломаном английском и официально протянул Аннике руку.
Она кивнула и вытерла с лица дождевую воду.
Бассейн перед домом был просто огромен. Влажные скамьи из темного дерева от воды казались черными. Очертания усадьбы терялись за сплошной пеленой низвергавшегося с неба водопада.
– Это стена, где они подключились, – сказал полицейский и показал разбитую дверь на террасу.
– Мне переводить? – спросила Карита.
– Я понимаю по-английски, – ответила Анника.
Они вошли в дом, и полицейский закрыл за ними дверь. Наступившая тишина казалась такой же плотной, как дождь. На мгновение Аннике стало трудно дышать.
– Газ? – спросила она, поспешно повернувшись к полицейскому. – Его здесь уже нет?
– Уже давно нет, – ответил он.
Они стояли в большом холле, потолок которого находился, видимо, на уровне крыши – высота его была метров шесть, если не больше. Две лестницы по обе стороны холла вели на второй этаж. С середины потолка свисала громадная кованая люстра. Пол из плит белоснежного мрамора казался пустым и холодным как лед. В стенах были ниши с копиями античных скульптур.
Анника никак не могла отделаться от ощущения, что ей нечем дышать. Воздух был сырым и затхлым.
– С чего мы начнем? – спросил полицейский, и Анника вздрогнула от неожиданности.
Она порылась в сумке и вытащила одну из старых игрушек Эллен. Это была маленькая желтая собачка, которую Эллен выиграла в лотерею, как обычно во время посещений развлекательного центра «Зеленая роща».
– Моя дочь с радостью подарила бы эту игрушку Мю.
– У вас есть дочь? – спросил полицейский.
– Она ровесница Лео, – ответила Анника.
Полицейский повел их на мраморную лестницу.
Анника старалась не отставать от него, Карита шла в паре шагов от Анники. По дому тянуло сквозняком, видимо, где-то было открыто окно. Она не стала спрашивать еще раз, но ей все время казалось, что из дома улетучился не весь газ.
Вдоль второго этажа тянулся коридор, двери из которого вели в несколько залов. Дождь оглушительно стучал по кирпичным стенам. Полицейский повернул налево. Шаги гулко отдавались от каменного пола. По обе стороны коридора были две двери, заканчивался он третьей, двустворчатой дверью.
Полицейский указал на нее рукой.
– Там нашли детей, – сказал он.
Аннике стало душно, она судорожно глотнула воздух открытым ртом.
Там, наверное, была родительская спальня, подумала она, призвав на помощь свою рассудительность.
– Да, здесь жила девочка, хотя вы и сами это знаете, – сказал полицейский и открыл первую дверь по левую сторону коридора.
Анника застыла на пороге.
Комната оказалась довольно маленькой. Стены были выкрашены в розовый и золотистый цвет. Двойные двери вели на балкон, откуда открывался вид на бассейн, а дальше, за дождем, угадывались контуры поля для гольфа. В углу стоял детский письменный стол на изогнутых ножках. На столе лежали карандаши, акварельные краски, бумага для рисования. Остался стоять здесь и стакан с темной водой, куда девочка макала кисточку. В другом углу стояла неубранная кроватка. Она осталась такой же, какой была, когда девочка выбралась из нее, разбуженная газовой сигнализацией.
Анника судорожно кашлянула, вошла в комнату и направилась к кроватке, в изножье которой лежала кукла с курчавыми каштановыми волосами. Присев на корточки возле кровати, Анника взяла в руку куклу.
– Creo que la senora qiere estar sola, – сказала Карита полицейскому, и Анника ее поняла.
«Думаю, что сеньора хочет остаться одна».
Полицейский закрыл дверь за ее спиной. В комнате наступила мертвая тишина. Было слышно лишь, как дождь стучит по мраморным плитам террасы.
Анника достала из сумки телефон, направила его на кроватку, сфокусировала на смятом белье и нажала спуск. Потом она подошла к рисункам на столе.
На рисунке была изображена девочка, едущая верхом на коричневой лошади. С неба на зеленую траву светило солнце, девочка и лошадь смеялись. К глазам Анники подступили слезы. Чтобы не расплакаться, она до боли прикусила губу. У стола она сделала еще несколько снимков. Потом положила телефон в сумку, немного поколебалась, оглянулась на дверь, взяла со стола рисунок и тоже положила в сумку. Подойдя к кроватке, она положила желтую собачку на подушку и пошла к двери. Постояла на пороге несколько секунд, вглядываясь в комнату, а потом вышла в коридор. Она закрыла дверь, и при этом тихо звякнула табличка на ней: «Здесь живет Мю».
Карита и полицейский ушли в родительскую спальню, откуда доносились их приглушенные голоса. Двойная дверь была приоткрыта, и серый дневной свет проникал из щели в коридор.
Анника поспешно вытащила телефон и дрожащими руками сфотографировала дверь, возле которой были найдены мертвыми дети и их мама.
Она медленно пошла по коридору, пряча в сумку телефон. На следующей двери тоже висела табличка: «Здесь живет Лео». Она порылась в сумке и нашла модель гоночного автомобиля Калле. Открыв дверь, вошла в комнату мальчика.
Там царил хаос.
Кровать была не убрана, так же как и в комнате девочки. Анника почти физически чувствовала тепло детской кроватки, ее запах, влажность простынок. На полу была свалена одежда, разбросаны машинки, динозавры и одна пушка. Большая полка была забита спортивным инвентарем, теннисными ракетками, мячами для гольфа и бейсбольными рукавицами.
На зеленом письменном столе стояла тарелка с недоеденным сыром и стакан шоколадного молока. Края сыра затвердели и потемнели. На шоколаде образовалась пленка.
Хватая воздух открытым ртом, Анника вытащила телефон и принялась снимать: кроватку, шоколадное молоко и мишку на полу.
– Senora?
В дверях стоял полицейский. Анника резко обернулась, держа в одной руке телефон, а в другой машинку Калле.
Она с трудом сглотнула.
– Это для Лео, – сказала она и положила машинку на подушку.
Она вышла из комнаты, повернула налево и, не оглядываясь, вошла в родительскую спальню.
Эта комната была в несколько раз больше каждой из детских комнат. У правой стены стоял массивный, классический британский письменный стол. Анника машинально окинула глазами стену и увидела вентиляционное отверстие.
– Сеньора, я вынужден вас немного поторопить. Все же идет расследование. Вы не хотите перед уходом посмотреть комнату большой девочки?
Большой девочки?
Она обернулась к полицейскому и кивнула.
Мужчина рукой показал Аннике, что она может выйти в коридор.
– Только один момент, – сказала Анника и провела рукой по лбу.
– Конечно, конечно, – сказал полицейский и первым вышел в коридор.
Анника огляделась. Кровать была очень большая, с массивными двухметровыми столбами черного дерева. Простыни, которыми хозяин дома пытался заткнуть отверстие, лежали не на полу. Полицейские положили их на высокий матрас.
Здесь они спали последнюю ночь в своей жизни, здесь они были разбужены воем сигнализации, здесь они умерли, не успев спасти своих детей…
Она сфотографировала кровать, потом направила телефон на письменный стол так, чтобы в поле снимка попало и вентиляционное отверстие, и дважды нажала спуск.
После этого она выскользнула в коридор. Полицейский тщательно закрыл за ней дверь. Вместе они спустились по лестнице. Карита ждала их у выхода на террасу.
– Одну минуту, – сказал полицейский и пошел направо в холл.
Они прошли через кухню, оформленную в деревенском стиле, с огромным деревянным столом в центре и темными полками, уставленными расписными керамическими статуэтками.
Полицейский остановился у двери рядом с входом на кухню. На двери висела табличка: «Здесь живет Сюзетта».
«Кто такая Сюзетта?» – подумала Анника, но спросить об этом вслух сейчас не могла.
– Это комната Сюзетты? – спросила она вместо этого. – Ее не было здесь, когда все это случилось?
Полицейский открыл дверь, и Анника вошла в комнату девочки-подростка. Кровать была аккуратно заправлена. Компьютер, такой же, как у Анники, стоял на письменном столе. К двери с внутренней стороны была прикреплена афиша Бритни Спирс.
Полицейский озабоченно посмотрел на часы.
– Сеньора, – сказал он, – я вынужден попросить вас уйти.
Анника кивнула.
– Спасибо за все, – сказала она и быстро вышла на кухню.
Когда они шли по большому холлу, она мельком заглянула в другие комнаты – салон, убранный мебелью из черного дерева, и библиотеку, уставленную книжными полками.
Анника с Каритой вышли на террасу.
Шквал резко прекратился, оставив после себя удушливые испарения и ручьи бегущей по камням воды.
Они не спеша вышли на улицу, дошли до ворот и покинули виллу. Полицейский закрыл за ними ворота.
– Ты все сделала, что хотела? – спросила Карита.
Анника прислонилась к машине и зажмурилась.
– У тебя просто дар убеждения, – сказала она. – Как тебе это удалось?
– Я думаю отнести этот дар на счет непредвиденных расходов, – сказала переводчица, удивленно посмотрев на ничего не понимающую Аннику. – Уж не думаешь ли ты, что он пустил нас, потому что мы такие редкие гости, а он такой добрый?
«Я действительно безнадежно наивна», – подумала Анника.
– Этот визит обошелся нам в сто евро, – сказала Карита. – И то это только благодаря тому, что ты была безутешной скорбящей подругой. Корреспондента он бы не пустил сюда ни под каким видом и ни за какие деньги. Эту разницу никто из шведов не понимает. Конечно, «Квельспрессен» могло бы купить пропуск, но возможности издательства ограничены. Куда мы теперь?
– Ты знаешь, кто такая Сюзетта? – спросила Анника.
Переводчица покачала головой.
– Сюзетта? Кто это?
– В доме есть комната девочки-подростка, на двери которой написано: «Здесь живет Сюзетта»… Постой, постой, вчера кто-то говорил о Сюзетте. Да, это была женщина, которая состояла в образовательной ассоциации вместе с Вероникой.
– Еще один ребенок? – спросила Карита и немного побледнела.
– С этим надо будет разобраться, – сказала Анника и открыла дверцу машины. – Как нам вернуться в отель?
Анника швырнула на пол зонт, закинула сумку на кровать, положила куртку на пол и почти бегом кинулась к компьютеру. Дрожащими руками она зашла на сайт конкурирующей газеты. До ухода из отеля она не успела посмотреть, есть ли в газете сведения о газовом убийстве или о ней и Халениусе. Теперь здесь было и то и другое, причем на первых полосах.
Сначала шли новости о газовом убийстве, и Анника поняла, что своя рубашка ближе к телу, и она все же начала со своей персоны и персоны статс-секретаря.
Фотография оказалась хуже, чем она думала. Изображение было размытым из-за темноты и плохой фокусировки. Однако в свете, падавшем из двери ресторана, было видно, что это она, Анника Бенгтзон. Волосы блестели на ветру и водопадом падали на плечи. Действительно, было похоже, что Халениус изо всех сил прижимает ее к себе и что-то шепчет ей прямо на ухо. Было, правда, непонятно, целует он ее в щеку или шепчет на ушко какие-то нежности.
Заголовок был кричащим: «Известная журналистка и популярный социалист хорошо провели вечер в ресторане».
Ну что ж, по крайней мере, ее назвали известной журналисткой, и на том спасибо.
Она уселась поудобнее и принялась читать подписи и преамбулы.
«Шюман: «Я полностью доверяю ей».
Корреспондент отдела криминальной хроники «Квель-спрессен» Анника Бенгтзон что-то праздновала вчера вечером с ближайшим сотрудником министра юстиции.
– Они пили вино и открыто целовались, – сообщает наш источник».
Она выпрямила спину. Что это еще за базарный треп?
Где-то у кровати зазвонил мобильный телефон. Она оглянулась, посмотрела на сумку и поколебалась – читать дальше или ответить?
В конце концов она решила ответить и принялась рыться в сумке. Вытащив телефон, мельком посмотрела на дисплей.
– Алло, – сказала она очаровательно воркующим голосом.
– Я видел фотографии, – сказал Томас.
– Правда? – спросила Анника.
– Ты сделала это только для того, чтобы меня смутить?
Брови Анники взлетели вверх от удивления.
– Томас, неужели? – воскликнула она. – Неужели ты ревнуешь?
– К твоему сведению, Халениус – это один из моих шефов. Ты что, не понимаешь, в какое положение меня ставишь? Представляешь, что теперь начнут болтать? Люди будут указывать на меня пальцами и перешептываться.
Кокетливое настроение испарилось как по мановению волшебной палочки.
– Это ты говоришь о том, что я тебя подставила?
Томас возмущенно фыркнул.
– Ты когда-нибудь думаешь о ком-то, кроме себя?
От гнева ей стало трудно говорить.
– Это все твое проклятое лицемерие! Ты бросил меня и детей в горящем доме и убежал к своей чертовой п…де. Я уже полгода живу, как бездомная, несправедливо обвиненная в умышленном поджоге. Я едва не потеряла детей, потому что это ты пытался их у меня отнять, а теперь ты корчишь из себя обиженного. Меня уже тошнит от тебя.
Она хотела, как обычно, нажать клавишу отбоя, но передумала.
Вместо этого продолжала прижимать трубку к уху, быстро и поверхностно дыша.
– Анника?
Она кашлянула.
– Да, я тебя слушаю.
– Как ты можешь так говорить? Как ты можешь говорить, что я бросил тебя в горящем доме?
– Но ты это сделал.
– Это несправедливо. Я ушел к Софии после того, как мы с тобой поссорились, а когда я вернулся, дом уже сгорел. Кто говорил, что ты его подожгла? Я не знал, что ты справилась, что дети живы…