обычно зажав нос пальцами. Но это же умора: видеть человека, который плывёт, держа себя за
нос над водой! Однажды он прищемил нос длинной деревянной прищепкой для белья, и плывущий
Роман, увидев его, так глубоко хлебнул воды от внезапного хохота, что едва потом прокашлялся. И
как теперь, помня эти эпизоды, не смотреть на друга без улыбки? «Нет, дорогой мой, ты просто
обязан быть великим человеком. Я знаю, что ты куда умней и талантливей меня. Но я тебе не
завидую. Я с радостью принимаю твоё превосходство по части способностей и ума. Я не хочу ни в
чём тебя превосходить. Мне приятней лишь просто как-то присутствовать в твоей жизни. Мне
достаточно знать, что ты, такой умный, считаешься со мной. Мне нравится противоречить тебе,
перебивая какую-нибудь твою умную мысль, но, пожалуй, лишь затем, чтобы показать, что я тоже
что-то соображаю. Давай, Серёга, дуй вперёд! И я от всей души буду гордиться тобой».
– Слушай, – говорит Роман, обведя взглядом квартиру и почему-то снова вспомнив бронзовую
ручку на двери, – а ведь ты, кажется, нехило устроился.
– А-а, – вздохнув, отвечает друг. – Знаешь, как всё это неловко? Квартира-то бабушки жены.
Живу на всём готовеньком. Стыдно.
Ну, если так, то конечно. «А я вот так бы смог? Тоже, наверное, нет».
Разговор начинается медленно, а, набрав обороты, становится сумбурным, скачкообразным –
тому и другому не терпится рассказать о себе, причём как-то всё сразу. О родителях умалчивают
совсем, чтобы не заговорить о родителях Серёги.
– Да уж, все наши революционные Пылёвские планы оказались нереальными, – говорит
Серёга. – Я понял это раньше тебя, потому что больше видел, что там творится.
– Да планы-то, может быть, и ничего, – пожав плечами, отвечает Роман, – просто мы ещё сами
не те. Мы ещё до них не доросли.
– Так ты не отказался от всего, о чём мы переписывались?
– Когда уезжал, то думал, что отказался. А теперь – не знаю. А что ещё в жизни останется без
этих планов? Посмотрим, как всё дальше повернётся. О, да меня же там чуть не женили! –
вспоминает вдруг Роман и рассказывает всё сначала о Светлане Пугливой Птице, а потом и о
Бабочке Наташке.
Ну, а если уж пошла такая тема, то доходит очередь и до городских приключений, о которых
53
Роман, вдруг неожиданно для себя, рассказывает с какой-то бравадой, невольно перенятой у
Костика. (Лучше уж рассказывать лихо и с вызовом, чем виновато.) Серёга слушает, опустив голову
и неловко, будто стеснительно, улыбаясь. Нет, наверное, не стоило всё это вываливать ему. А с
другой стороны, он же друг, а не отец, от которого надо что-то скрывать. Может быть, как раз ему-
то и надо выложить начистоту всё о своих похождениях…
– Вот этим-то ты и был занят всё это время? – спрашивает Серёга.
– Этим, – неожиданно покраснев, признаётся теперь Роман.
– Ну-ну… Понятно…
– А ты как? Как твоя жена? Где она сейчас?
– На лекциях. Это я приболел да дома сижу.
– И как тебе, в общем и целом, женатая жизнь?
– Нормально. Можно даже сказать хорошо, – сдержанно после откровений Романа отвечает
Серёга.
Он протягивает руку и достаёт с полки чёрный пакет с фотографиями. Пакет точь-в-точь, как в
общежитии с коллекцией. И вдруг неожиданная фантазия – а что, если фотография его жены
хранится и в его пакете?! Город невелик, район у них один… Спасает здесь лишь его табу на
замужних. Хотя как он может так думать о ней? Что такое изнутри толкает его на подобные гадкие
предположения?! Вот взять бы и острым ногтём прищемить в себе эту мерзость! Пока не раскрыт
пакет, интересней загадать другое: чем же отличается девушка, ставшая женой лучшего друга, от
девушек из его коллекции?
Ах, вот она какая… Лицо её, конечно же, не знакомо. Пожалуй, она красавица: чёрные
вьющиеся волосы, тёмные глаза, носик с маленькой покатой горбинкой. Кажется, она и впрямь
какая-то особенная. Так что успокойся, пижон, для таких, как она, ты мелко плаваешь.
Серёга тоже смотрит на карточки. Лицо тлеет спокойной улыбкой. Понятно, как сильно и нежно
любит он свою жену.
– Не пойму, – говорит Роман, – она что, не русская?
– Еврейка, – отвечает Сергей, извинительно улыбнувшись. – Я, если честно, сначала даже
сомневался… Ты же знаешь, как у нас косятся на евреев, хотя и без конца долдонят об
интернационализме.
– А как её звать? Ты мне про это даже не написал…
– Элина.
– Элина? А что? Красиво.
– А тебе как они, евреи?
– Да никак. Я их, можно сказать, и не знаю. В Пылёвке их нет. На заставе тоже что-то не
встречал. Татары были, башкиры были, чеченцы были, а вот евреи – нет. Нет их и на заводе, где я
сейчас работаю. Они вообще какие-то редкие. Среди моих женщин евреек тоже не было.
Серёга вздыхает, успокоенный этой реакцией друга.
– А у нас в училище чего только о них ни болтают. Сначала меня это напрягало, а теперь я вижу
даже какое-то достоинство в том, что моя жена – еврейка. Всё-таки евреи – великий народ. За
ними культура, которая является осью всей мировой культуры…
– Да какая разница – осью или не осью, – говорит Роман. – Так и так все нации скоро
перемешаются. Меня на заставе заставили как-то лекцию по национальному вопросу подготовить,
так я столько литературы пропёр. И даже кое-какие свои выводы сделал. Замполит сказал, что
нигде такого не читал.
– И что же ты такое вывел? – удивлённо спрашивает Серёга.
– Я сказал, что если эволюционно каждая нация приспособилась лишь к какому-то
определённому климату, то теперь, когда мы можем жить где угодно, порода людей должна быть
универсальной. Так что, нам надо перемешаться хотя бы уже из-за этого. Ну, для увеличения
возможностей каждого человека… Так что, стоит ли переживать по таким пустякам, как
национальность?
Серёга, потупившись от его наивных выкладок, всё же рад и такой поддержке.
– Ну, а как у вас всё вышло-то? – спрашивает Роман.
– Да обыкновенно… Вроде бы даже случайно, – отвечает Серёга, отделяя целомудренной
улыбкой чистое от того нечистого, что может прийти сейчас в голову его слишком уж искушённого
друга. – А, может, и не случайно… Как судьба… Знаешь, я ведь поначалу-то и внимания на неё не
обращал. Да и она тоже. Но однажды после лекции… Вот именно: «однажды», потому что, как
рассказывала потом Элина, на неё просто что-то накатило… Так вот, подходит она ко мне уже в
раздевалке, как нам уже из института выходить, тянет за рукав в сторону и спрашивает: «Можно с
вами поговорить?» Смешно, но она и называла-то меня тогда на «вы». Вижу, она какая-то убитая.
Думаю, несчастье у неё какое-то, что ли… «Да нет, – говорит, – просто настроение мерзопакостное.
Почему-то грустно и одиноко…» А я до неё как-то ни с кем и познакомиться не мог. Я почему-то
боялся всех… А тут, вроде, ничего страшного. Решил её проводить… Ну, то есть, она сама
попросила… И только тут-то я к ней и присмотрелся. – Серёга кивает на фотографии, как на самое
54
веское доказательство. – Приехали домой, вошли, а в квартире никого… Только ты не воспринимай
всё это как-то… низко, что ли… По форме-то тут вроде всё просто, но на самом деле не так…
Роман внимательно слушает друга с высоты своего опыта. Конечно, ситуация Серёги банальна.
Странно даже, что после такого обычного визита к девушке можно сразу сделаться мужем. Уж его-
то главное знакомство будет необычным и неожиданным. Это будет не просто знакомство, а
потрясение, событие, великий случай, казус, в общем, всё, что угодно, но только что-то очень
отличное от того, что бывает у него сейчас.
– Ты не подумай ничего плохого, – снова просит Серёга, настороженный его нечаянной улыбкой.
– Сначала, когда мы к ней приехали, я и сам подумал не то, что надо. Так нет. . Ну, в общем, я у неё
первый. Был, как говорится, факт, удостоверяющий это.
Конечно, ему неловко сообщать такие детали о любимой женщине. «Стоп, стоп, стоп – не надо
воспринимать его каким-то тюфяком», – думает Роман, понимая, что Серёга и здесь значительно
превосходит его. Легко перешагнув через эту сладкую, притягательную грязь Большого Гона, он
свободно расхаживает в иных, недоступных высях. Серёга уже сейчас находится на такой
духовной высоте, о которой тут ещё мечтать да мечтать.
– Скажи честно, – всё же спрашивает Роман, – а у тебя-то был кто-нибудь до неё?
Покраснев, Серёга отрицательно качает своей большой опущенной головой.
– И что ты хочешь этим сказать? – спрашивает он, глядя исподлобья.
– Хочу сказать: счастливые вы люди. Я тоже мечтал о таком варианте, но у меня не вышло. Всё
сорвалось. А вы должны жить хорошо и дружно. Ты в ней не сомневайся. Она у тебя что надо.
Ведь вот так сходу влюбиться в такого, как ты – это просто ненормально.
Сергей польщено смеётся и дружески тычет его кулаком в плечо – совсем как делали они это в
детстве. И сейчас это означает простое: спасибо, друг.
– А я вот, видно, ещё не дозрел до такого, – искренне признаётся Роман. – Сейчас я даже не
понимаю, как это можно жить с одной женщиной? Без всей этой вертячки я себя уже не
представляю.
– Так увлекись каким-нибудь делом… – уже куда теплее советует Серёга.
– А разве это не дело?
– Да я же серьёзно, – почти строго настаивает друг. – Бог с ними, с этими пылёвскими
проблемами. Найди другую сферу приложения. Какую-нибудь профессию настоящую освой.
– Нет, – возражает Роман, – лучше копить не всякие там профессиональные знания, а самые
главные – жизненные. Те, с которыми понятней жить.
– Тогда начни с каких-то духовных категорий. Читай что-нибудь, занимайся, обогащайся…
– Я психологию изучаю.
– Правда?! – восхищённо восклицает Серёга.
– Конечно. Надо же знать многообразие подходов к женщинам.
– А-а, – разочарованно вздохнув, машет друг. – А мне всё времени не хватает. Давно уже
мечтаю по-настоящему почитать античную литературу. Ну, слышал, наверное, про Персея,
Андромеду, Геракла…
– Эти сказки? – удивляется Роман.
– Э, сказки тебе! Да на этих сказках вся европейская культура зиждется.
– Всё у тебя что-то на чём-то зиждется, – поддразнивая его, смеётся Роман. – А зачем она, эта
культура? В чем её смысл?
– Как это в чём?! – взрывается Серёга.
Говорят они ещё долго. Так вот, оказывается, чего не доставало в жизни – такого вот и бурного,
и вдумчивого дружеского разговора, который с полным основанием можно назвать общением.
Пожалуй, пора уже уходить, но что же не приходит его жена? Не терпится взглянуть на неё, как
говорится, в натуре. Конечно, ждёт её и Серёга, всё чаще и беспокойней поглядывая на часы. И
мелодично зазвеневший дверной звонок включает в нём какой-то ещё один уровень сияния.
– А у нас гость! – едва открыв дверь, тут же сообщает он жене.
Элина, не снимая пальто, нетерпеливо заглядывает в комнату.
– Здравствуйте! Ну, наконец-то, – говорит она, – а то мы вас уже заждались.
Это её «мы» просто опрокидывает Романа. Они ждали его оба! Наверное, одна из потрясающих
прелестей семейной жизни в том и состоит, что человек, живущий рядом с тобой, говорит не «я», а
«мы». И у Серёги это есть!
– Называй его на «ты», – поправляет Эллину муж, – а то ещё зазнается чего доброго.
– Хорошо, – отвечает она, легко принимая поправку.
Выходит, что их и представлять друг другу не надо. Заочно они уже знакомы. Роман невольно
любуется ей. Элина в строгом брючном костюме, высока, стройна, красива. А ведь внешне-то они с
Серёгой совсем не подходят друг другу. Иногда Роман развлекается тем, что, увидев на улице
какую-либо женщину, представляет мужчину, который ей соответствует. Или наоборот через
мужчину пытается увидеть его женщину. Обычно пара находится практически всем. Наверное,
трудно было бы только с какими-нибудь великими, которым пара, кажется, просто не дана.
55
Попробуй вообразить, что Лев Толстой или, например, Леонардо да Винчи шепчет какой-то
женщине «я тебя люблю». Ведь это ж какая женщина должна быть!? Бывают ли такие в принципе?
Конечно, Серёгу-то великим пока не назовёшь, но то, что он и Элина друг другу не подходят, видно
невооруженным взглядом. И потому в их союзе есть что-то странное, загадочное.
– Сергей! – выглянув из кухни, удивленно восклицает Элина. – Так вы что же, сюда даже не
заходили? Даже чай не пили?
– Нет, – растерянно отвечает Серёга, в разговорах забывший обо всём.
Элина быстро собирает на стол. На кухне, уже в полных её владениях, чисто и уютно. На столе
фиолетовые чашки и блюдечки с какими-то затейливыми вензелями. Порезано немного колбаски,
немного твёрдого сыра. Все это дефицит, так что данные студенты отчего-то неплохо обеспечены.
Находится и бутылка ликёрчика.
С этого дня Роман становится самым почётным гостем семейного гнезда Макаровых, свитого в
его восприятии из бронзовой ручки, на дверях обитой пухлой дерматином, комнаты, запруженной
книгами, уютной кухоньки со столиком и фиолетовыми чашками на нём, но главное из неизменного
душевного уюта и гостеприимства. Он забегает сюда при каждом удобном случае, всякий раз
удивляясь обходительности и предусмотрительности хозяйки. Элина сразу запомнила, что лучший
друг её мужа любит густой чай с молоком, и никогда не забывает им угостить. Во всём городе для
Романа нет другого такого же места, где его встречали бы так приветливо, куда можно приходить,
как на какой-то нравственный полюс. Особенно ощутимой эта очистительная полюсность бывает
тогда, когда он заходит к ним после какого-то очередного приключения, с новым «фантиком»,
пристёгнутым к душе. Хорошо, что эту «ордененоносную» душу нельзя увидеть, а то Макаровы и
на порог своего гнезда, наверное бы, не пустили…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Искренний день
В день рождения, в середине января, от родителей приходит перевод в пятьдесят рублей.
Вернувшись в общежитие с почты, Роман падает на кровать и, расслабившись, погружается в
зыбкую поверхностную дрёму. Открыв глаза минут через десять уже отдохнувшим и посвежевшим,
он, не поднимаясь, достаёт из кармана рубашки обе синих четвертных и квитанцию, заполненную
круглым почерком матери. Кто, интересно, придумал такое, что имениннику в день рождения дарят
подарки родители? Почему не наоборот? Что сделал именинник для того, чтобы родиться?
Напротив, это отца и мать надо постоянно благодарить за жизнь на этом белом свете. А в день
рождения – тем более. «Интересно, что внешне я почему-то не похож ни на маму, ни на отца, –
мелькает на мгновение в голове Романа неожиданная мысль и тут же гаснет, не успев
осмыслиться. – Как-то они, дорогие мои, поживают там без меня? Надо бы как-нибудь съездить к
ним или уж хотя бы письмо написать». Во время службы переписка с родными была нужна, как
воздух, а теперь, вроде, как не совсем обязательно. Почему так? Из армии его ждали, питали
надежду, а теперь уже не надеются, махнули рукой – отломанный ломоть. Как-то всё-таки неловко
перед ними…
День рождения… «Бог мой! – расстроенно думает Роман. – Мне уже двадцать один, а я ещё
никто и ничто…» Что это за событие такое – день рождения? Зачем праздновать факт, который
был, но уже никогда не повторится? Не умнее ли отмечать то, что ещё предстоит? Ну, день
неминуемой смерти, например? Жизнь всякого человека имеет начало и конец. Начало он
отмечает ежегодно, а о конце старается не помнить. Да и как этот конец отмечать, если не ясно,
когда он настанет? Точный год своей кончины не установишь – тут полная неопределённость. А вот
то, что датой станет один из 365-366 дней года, – это уж наверняка. Месяцем твоей смерти станет
один месяц из двенадцати, а числом – одно из тридцати одного. Вот и определи подходящие
координаты… Или последи за днями в течение года и выбери самый плохой. Зачем это нужно? Так
для того, чтобы облегчить день рождения. Ведь жизненные итоги, даже если они хороши, всегда
неприятны уже тем, что они итоги. Поэтому не лучше ли подбивать их в день смерти? То есть,
надо отделить одно от другого: день рождения праздновать как день планов и перспектив, а день