Стоит вспомнить и о том, что некоторое время назад Дели несколько дистанцировался от Москвы и пошел на заметное сближение с Вашингтоном. Это сближение явилось серьезным успехом Индии, которая получила от США и фактическое признание своего статуса ядерной державы, и выражение готовности к равноправному стратегическому партнерству1. Для России этот опыт весьма поучителен. В условиях новой активизации сотрудничества Москвы и Дели этот опыт также показывает, что улучшение отношений третьей страны с Америкой уже не обязательно является игрой с нулевой суммой в отношении России.
Вне всякого сомнения, Индия представляет собой собеседника, с которым в числе первых следует обсуждать и растущую китайскую мощь, и любую другую серьезную политическую проблему Евразии. При этом следует учитывать, что в Индии с ее опытом военного конфликта 1962 г. подъем Китая вызывает бóльшую настороженность, чем в России, которая сумела урегулировать пограничные проблемы с КНР. В то же время участие России и Индии в форматах ШОС и БРИК позволяет обеим странам принимать во внимание более широкий контекст глобальных изменений и выстраивать взаимодействие с Китаем именно в этом контексте.
И все же без учета американского присутствия в Азиатско-Тихоокеан-ском регионе нечего и думать о возможности успешного российского «поворота на Восток». Прежде всего, здесь обнаруживается, что и США, и Россия осознают ключевое значение региона для их будущего в XXI в. Далее, именно в этом важнейшем регионе у России и США нет сколько-нибудь серьезного конфликта интересов. В то же время резервы взаимодействия в самых разных областях очень велики. И если говорить о расстановке сил и тенденциях безопасности в АТР (хотя бы на время абстрагируясь от общего баланса российско-американских отношений), то следовало бы признать, что военное присутствие США в АТР вовсе не противоречит интересам России. Если укрепление позиций США и НАТО вблизи западных и южных рубежей России является, как минимум, фактором дискомфорта, то в АТР дело обстоит иначе. Во всяком случае, России едва ли имеет смысл вливаться в число энтузиастов лозунга «Окинава без американцев», который столь неудачно пытался осуществить бывший японский премьер Ю. Хатояма. Причем лежащая на поверхности причина сохраняющейся потребности в американском военном присутствии в регионе – угроза резкой дестабилизации положения на корейском полуострове – не является далеко единственной.
Сказанное не означает, что России нужно очертя голову формировать вместе с США какие-то новые схемы региональной безопасности, которые неизбежно стали бы рассматриваться Пекином как направленные против его интересов. Здесь, в самом деле, нужно четко проводить грань между поиском оптимального для России баланса сил и созданием реальных или виртуальных антикитайских коалиций, участие в которых для России совершенно недопустимо. В то же время именно раскрытие потенциала российско-американского взаимодействия в АТР могло бы стать основанием для будущих отношений между Россией и США, для сохранения и развития крайне хрупких результатов «перезагрузки».
Отношения с державой № 1 постамериканского мира
Звучит иронично и одновременно банально: державой № 1 постамериканского мира остаются США. Ослабление американского могущества продолжается, но не следует думать, что этот процесс бесконечен. Во-первых, неуклонный подъем основного конкурента – Китая – также не является чем-то предопределенным. Во-вторых, даже в случае нового, еще более мощного удара кризиса можно ожидать, что Америка, в конце концов, выйдет на некоторое плато, и дальнейшее (относительное) снижение ее глобальной роли приостановится. Помимо всего прочего, в пользу этого говорит главный фактор – человеческие ресурсы. В этом смысле Америка имеет много шансов сохранить за собой предпочтительные позиции в новой системе международных экономических и политических отношений.
С другой стороны, проблемы Америки как нисходящей сверхдержавы не только огромны – они глобальны, поскольку любой вариант их решения (или отказа от решения) будет иметь глобальные последствия. Кризис показал не просто зависимость всего остального мира от Америки как всемирного центра финансового могущества и главного источника дестабилизации мировой экономики, но и огромную социальную цену, которую придется рано или поздно платить всем за санацию этой системы. Между тем почти вся антикризисная активность «большой двадцатки» и институтов Вашингтонского консенсуса начиная с сентября 2008 г. свелась к тому, чтобы эту санацию отстрочить.
Вообще говоря, никакие меры по преодолению нынешнего кризиса не могут дать результата, если их основным объектом не является американская экономика и финансовые институты. В числе этих мер немало таких, которые будут способствовать укреплению постамериканского мира. Так, сколько-нибудь существенное сокращение дефицита федерального бюджета США просто невозможно без значительного сокращения военных расходов. Пока Америка еще продолжает вести две бушевские войны, эти расходы всерьез никто сокращать не решится. Но после видимого завершения непосредственной вовлеченности Америки хотя бы в одну из этих войн (скорее всего, в Ираке), вопрос о судьбе расходов на оборону уже обойти не удастся. Внешнее влияние в этой будущей дискуссии решающим не будет, но, по крайней мере, России стоило бы демонстрировать поведение, которое сторонники существенного сокращения американских военных расходов могли бы истолковать в свою пользу. Основной смысл такой позиции состоит в том, чтобы способствовать «мягкой посадке» Вашингтона в постамериканский мир, предотвратить стратегически безнадежные, но нервирующие Россию попытки восстановить ускользающую глобальную гегемонию США. Не менее важно для России создать в обозримом будущем благоприятные предпосылки для конструктивного и стабильного партнерства с США.
По всей видимости, перезагрузка как важный внешнеполитический проект администрации Барака Обамы представляет собой один из компонентов комплексной переоценки глобальной роли США в контексте мирового кризиса. Возможно, для Обамы и его ближайших сотрудников важен был и момент разрыва с внешнеполитическим наследием предшествующей администрации, однако решающего значения он не имеет. Общее понимание, очевидно, состояло в том, что в мире XXI в. совсем не Россия будет представлять для Америки основную проблему. Вероятно, что американские инициаторы перезагрузки желали бы также убедить своих российских партнеров, что в мире XXI в. основную проблему для России будет представлять не Америка.
Но чем же обернулась перезагрузка на деле? В России с началом глобальных экономических потрясений многие с торжеством возвестили «закат Америки», хотя кризис одновременно поставил вопрос и о подлинной цене путинских «тучных лет». В Америке, в свою очередь, немало обозревателей были рады приветствовать «падение России с небес на землю» (19). Даже вице-президент Джо Байден, который первым ввел в оборот термин «перезагрузка», не отказал себе в удовольствии заявить: «Реальность в том, что русские находятся там, где они есть. Они имеют сужающуюся демографическую базу, увядающую экономику, банковский сектор и структуру, которые вряд ли будут способны выстоять на протяжении следующих 15 лет, они в положении, когда мир меняется быстрее их, а они цепляются за нечто в прошлом, что не является устойчивым» (цит. по: 12).
Таким образом, поначалу перезагрузка немногим отличалась от российско-американских интеракций постсоветской эпохи, характеризующихся столкновением ресентимента с высокомерием. Между тем в результате кризиса обе страны оказались в рядах проигравших, и именно это обстоятельство должно было стать реалистичной основой для диалога на основе баланса интересов. Но и здесь ситуация оказалась парадоксальной. Например, Сергей Караганов совместно с рядом коллег из Совета по внешней и оборонной политике сформулировал весьма радикальную программу «большой сделки» – компромисса, нацеленного на нахождение баланса интересов России и США (4). По всей видимости, к ней с пониманием отнеслись близкие к администрации Обамы сторонники реалистического подхода, а динамика двусторонних отношений на протяжении последнего года создавала впечатление, что стороны негласно следуют основным параметрам «большой сделки», когда Россия демонстрирует конструктивный подход в отношении американских интересов в различных регионах Азии и сдержанность на постсоветском пространстве, а США, в свою очередь, воздерживаются от попыток дальнейшего ослабления позиций России в странах СНГ и формирования еще более дискриминирующей Россию архитектуры безопасности в Европе. Но именно негласно. На официальном уровне эти параметры невозможно даже вербализовать, не говоря уже об их переводе в статус комплексных формальных договоренностей. В результате даже после подписания Пражского договора (СНВ-3) и поддержки Россией санкций против Ирана в Совете Безопасности ООН все выглядит как весьма избирательное улучшение двусторонних отношений, или, используя путинскую метафору, «выковыривание изюма из булки». Мало того, вслед за каждым, даже незначительным шагом по пути перезагрузки, следуют заявления или действия, призванные сгладить их эффект, продемонстрировать локальный характер, доказать, что США по-прежнему следуют курсу на «продвижение демократии» на постсоветском пространстве и отвергают любые претензии на «сферы влияния», от кого бы они ни исходили.
Объяснения тому связаны, главным образом, со спецификой формирования американской политики по отношению к России, которая с начала 1990-х годов определялась «негибкими» реалистами и неоконсерваторами, а также внутренними группами, преследующими собственные интересы, – в частности, корпорациями с участием зарубежного капитала и этническими общинами (1, с. 26). Но если перезагрузка пока даже не сумела существенно повлиять на доминантный дискурс российско-американских отношений, то едва ли стоит удивляться, что при первом же серьезном внутриполитическом повороте в США (а таковым стали итоги промежуточных выборов 2010 г. в Конгресс) почти весь позитив перезагрузки может быть скомкан, а то и вовсе отброшен в угоду электоральным перспективам одной из влиятельных групп американской политической элиты.
Значит ли это, что идеи перезагрузки или – тем более – «большой сделки» в принципе неработоспособны? В качестве селективного подхода перезагрузка едва ли может рассчитывать на успех, но если перезагрузку понимать как кропотливую и целенаправленную работу по формированию устойчивой основы российско-американских отношений в XXI в., то у нее есть неплохие шансы. В этом смысле азиатский фокус поиска взаимного баланса интересов может иметь решающее значение. Однако сам этот баланс должен в конечном счете зафиксировать изменение общего соотношения сил, в котором США – все еще наиболее мощная держава постамериканского мира, а Россия – один из полюсов нового мирового порядка и (по совместительству) крупнейшая страна Евразии. Политические следствия такого баланса интересов должны быть вербализованы, проговорены на уровне политической элиты США и России, а затем и трансформированы в совокупность формальных и неформальных обязательств.
Насколько далеко могут (и должны) идти эти обязательства? Основным контекстом выстраивания российско-американского партнерства является возвышение Китая и возникающая в связи с этим новая сфера близости интересов России и Америки. Учитывая «низкий старт» двусторонних отношений, Россия заинтересована в том, чтобы в обозримой перспективе ее уровень партнерства с Америкой оказался сопоставимым с нынешним уровнем российско-китайских отношений. Но если двигаться в этом направлении дальше, то плюсы со все возрастающей скоростью начнут меняться на минусы, поскольку перерастание гибкого партнерства в жесткий набор двусторонних обязательств выдвинет Россию на авансцену соперничества двух ведущих держав современного мира. И тогда Россия, в конце концов, окажется втянута в игру, в которой в лучшем случае останется на вторых ролях, а в худшем – превратится из игрока в фигуру, которой основные игроки при случае могут и пожертвовать.
По всей видимости, во втором десятилетии XXI в. разговоры об интеграции России в НАТО или какую-либо другую форму военно-политического союза с участием США и стран ЕС будут только усиливаться. Пока такие разговоры далеки от конкретики, но они начались и начались не случайно. О динамике этого процесса можно судить и по характеру обсуждения проекта общеевропейского Договора о коллективной безопасности, предложенного президентом России. Достаточно характерно, что саму идею не решился отвергнуть никто, даже натовские новобранцы из стран Центральной и Восточной Европы, для политической элиты которых едва ли не экзистенциальное значение имеет удержание России вне рамок той системы безопасности, функционирование которой обеспечивает НАТО. В результате в Москве уже третий год слышат вежливые заявления о намерении «тщательно изучить» и «всесторонне рассмотреть» российскую инициативу. Несколько реже звучат фразы о принципиальной поддержке предложенного Договора и о солидарности с его базовым постулатом о неделимости европейской безопасности. Можно предположить, что «тщательное изучение» и «всестороннее рассмотрение» будут продолжаться до греческих календ, если только в один момент наши партнеры в Вашингтоне и Брюсселе не захотят обнаружить, что такой Договор, в сущности, предлагает единую систему безопасности не только для Европы, но для индустриально развитого Севера в целом, и исключает из этой системы Китай и другие страны быстро развивающегося Юга.
Вероятно, что кошмарный сон российской внешней политики – дальнейшее расширение НАТО на восток – так и не станет явью. В сущности, в этом состоит основное достижение мюнхенского курса Владимира Путина, хотя, скорее всего, экспансия НАТО на постсоветском пространстве окончательно утратит свою актуальность в контексте общей динамики «постамериканизации». Проект Договора об общеевропейской безопасности также призван блокировать расширение НАТО, но если эта цель будет достигнута, то лишь как международно-правовая фиксация fait accompli. Следовательно, это уже не тот приз, за который стоит платить любую политическую цену. Гораздо большее значение имеет сама возможность равноправного участия в определении правил игры как в вопросах европейской безопасности, так и в том, что касается более широкого спектра межгосударственных отношений в Большой Европе.
Европейские надежды и азиатские реалии
С Европой связаны фундаментальные интересы России. Но ситуация здесь почти патовая. Периодически возобновляющиеся разговоры о стратегическом партнерстве Европейского союза и России, скорее, оттеняют их взаимное отчуждение. Впрочем, также и взаимное удовлетворение: Евросоюз доволен уже тем, что Россия (в отличие от почти столь же проблемной Турции) даже не пытается претендовать на членство в этом объединении, тогда как Москва может видеть все больше плюсов в том, что ее к этому никто и не подталкивает. Сам институциональный дизайн ЕС (даже с новоприобретенными «президентом» и «министром иностранных дел») фактически блокирует сколько-нибудь существенное сближение с Москвой. Это не значит, что вовсе исключен прогресс на отдельных направлениях, как, например, установление безвизового режима для краткосрочных поездок. Но ожидать каких-то качественных прорывов в отношениях между Россией и институциями Евросоюза (если, конечно, не относить к числу прорывов велеречивые декларации о партнерстве и долгосрочные планы действий) в ординарных обстоятельствах едва ли приходится. Хуже всего то, что участие в ЕС неизбежно ограничивает свободу политического маневра отдельных его членов, включая и самых мощных, с которыми Россия стремится развивать привилегированные отношения на двусторонней основе.