Денотативные притязания – врожденное свойство интерпретаций «этнополитики», переходящее из перинатального состояния начала 90-х годов прошлого столетия в нынешнюю стадию отчетливо проявляющейся акселерации дисциплины – обвальных количеств публикуемых материалов, учреждения периодических изданий, составления университетских учебных планов и ВАКовских номенклатур. Уже с самого появления на свет «этнополитика» начала экспансивно позиционировать себя на денотатных пространствах. Этнополитика как «система», как «системная целостность» – и одновременно как «универсальная», «общеприменимая» теория и модель, «которые носят всеобщий характер и применимы к государствам с различными общественными системами». Так, во всяком случае, было заявлено чуть ли не с самого начала [см.: Майборода, 1993, с. 8, 40, 96].
Одновременно с этим – и не менее претенциозно – была предложена развернутая версия аппарата категорий «этническая власть» («этнархия», «этнократия»), «этнополитические институты» («государство как этнополитический институт»), «стратегия и тактика этнополитики», «направления этнической политики – этноэкономическая, этнокультурная, этногосударственная, этноправовая, этноинформационная» [см.: Марченко, 1994, с. 69–76]. Предмет рассмотрения здесь имеет безоговорочный статус реально бытующего референта, интерпретируется субстанционально как обособленная область социополитической действительности со всеми полагающимися в таких случаях атрибутами.
Таким образом, денотативные претензии молодой дисциплины изначально особых концептуальных ограничений не ведали. Главное, что здесь постулировалось в качестве чего-то не подлежащего сомнению, – это наличие субъекта «этнополитики».
Проблема субъектности в принципе играет роль главного смыслового ядра семантического пространства этнополитики. В этом плане можно соотнести два разнонаправленных вектора: от политики – к этническому и, соответственно, от этнического – к политике.
Первый из названных векторов представлен в вариантах большей или меньшей этатичности, в тех или иных контекстах государствоцентризма. Отправной момент в данном случае предполагает, что «этнополитика» есть одно из направлений государственной политики. «Этнополитика – это внутренняя политика государства в отношении этнических общностей и межэтнических отношений. Это целенаправленная деятельность по регулированию этнополитических процессов, содержащая в своей основе теорию, цель, принципы, главные направления, систему мер по реализации» [Кошкаров, 2006]. Такой взгляд на вещи, несомненно, имеет право на репрезентацию. Однако применительно к нему будет весьма затруднительно подобрать мало-мальски адекватные корреляты в реальной жизни. Какая из «политик», практикуемых в разных областях общественного развития, могла бы отвечать столь строгим критериям, каковыми являются увязанные воедино теория, цели, принципы, направления и меры?
Есть, разумеется, значительно более реалистические (следовательно, релевантные) интерпретации государственной политики в рассматриваемой области. «Этнополитика, – пишет Л.М. Дробижева, – это последовательное регулирование коллективных прав этнических сообществ на территориях их исторического проживания и институционализация этого регулирования через принятие соответствующих законодательных актов и создание государственных органов, ответственных за этническую составляющую внутренней политики государства» [Дробижева, 2001, с. 199].
Несколько обобщая ситуацию, можно констатировать, что в приведенном варианте понятие «этнополитика» – эксплицитно или имплицитно – выступает в качестве законного правопреемника понятия «национальная политика», наследуя его моноцентричным трактовкам. Так, к примеру, истолковывает предмет Ж.Т. Тощенко, говоря о том, что этнонациональная политика «во многом приобрела характер этнополитики» и что она, «как и политика в целом, представляет собой регулятивно-контрольную сферу, направляющую жизнь, деятельность и отношения (согласие, подчинение, господство и конфликт) между различными национальными и этническими сообществами» [Тощенко, 2003, с. 136–137].
Вектор противоположной направленности имеет своим отправным пунктом видение собственно «этноса» в качестве приоритетного носителя деятельности. Мера фундаментализации таких подходов также варьируется. Кто-то полагает, что «этнос» является «основным действующим лицом истории», а, например, геополитика – это «наука о географической детерминации этнополитических процессов в государстве и межгосударственных отношениях» [Платонов, 2002, с. 11, 492]. Кто-то полагает, что «этничность не только онтологична, она более фундаментальный фактор истории, чем экономика, культура и политика» [Соловей, 2008, с. 461].
В иных интерпретациях денотатного плана в качестве субъектов «этнополитики» рассматриваются не сами по себе «этносы», но ассоциирующие себя с ними многообразные акторы. В этом варианте «этнополитика» может предстать как случай «субъект-субъектных» отношений с точки зрения категориальных значений. К примеру, Д. Драгунский писал, что этнополитика – «это процесс взаимодействия достаточно больших групп населения, каждая из которых характеризуется, с одной стороны, определенно артикулированной этнической идентичностью, с другой – определенными (реально наличествующими или желаемыми) институтами суверенитета. Таким образом, выражаемые этими группами этнические требования немедленно становятся политическими (расширение суверенитета), а политические, экономические или гуманитарные требования приобретают этническую окраску, при их реализации используются механизмы этнической мобилизации и т.п.» [Драгунский, 1995, с. 40].
Приведенные примеры достаточно наглядно, на наш взгляд, иллюстрируют обширный спектр (разброс) подходов к референциальному видению «этнополитики».
Противоположная позиция, обозначаемая здесь как поле сигнификатов, состоит в проблематизации самого понятийного строя для описания взаимодействия этничности и политики. Отсутствие единства именно в сигнификации выглядит как первопричина коммуникативных неудач в среде всех пишущих по рассматриваемым темам.
Если в денотатном пространстве сам термин «этнополитика» наделен презумпцией теоретической, аналитической, экспертной и публичной легитимности, то здесь его статус как минимум ставится под вопрос. Прежде всего, скепсис выражается по отношению к генетическим признакам «этнополитики» как наследницы «национальной политики».
Один из звучащих здесь доводов имеет лингвистические основания. Это – полисемия термина «нация» в различных языках. Отсюда же и разночтения в понимании «национальной политики» в русскоязычной традиции, как «nationalities policy», с одной стороны, и «national policy» в англоязычном обиходе – с другой [см.: Соколовский, 2008, с. 186–187; Хрусталев, 2010, с. 102; Ян, 2010, с. 44].
Вторая линия аргументации не в пользу «этнополитики»: ее предшественница в поле сигнификатов «национальная политика» шире по своему логическому объему. Последний в российском контексте охватывает (помимо собственно этнических объектов) еще один приоритетный в смысловом отношении сегмент – региональный, территориальный, федеративный.
Мы не можем, разъясняет суть этой позиции В. Малахов, «заменить выражение “национальная политика” на более определенное – например, такое, как “этническая политика” или “политика в этнокультурной сфере”. Такая замена повлекла бы за собой ущерб для многозначности словосочетания, устоявшегося в российском публичном дискурсе» [Малахов, 2008, с. 132].
Соотнесение «этнического» и «национального» само по себе может стать и источником и инструментом политической актуализации. «В свое время “национальную” окраску этническому дискурсу на уровне международного официального языка помогли придать восточноевропейские лоббисты… – пишет В.А. Тишков, – типологически сходные конструкты стали квалифицироваться в одних странах Европы как языковые или этнические меньшинства, а в других – как национальные меньшинства. Гетероглоссия стала политикой, когда был назначен Верховный комиссар ОБСЕ по делам национальных меньшинств. Самим названием этого института сфера его деятельности была ограничена странами бывшего СССР и другими подобными лингвистическими последователями в “национальном вопросе”» [Тишков, 2003, с. 150].
Следовательно, произвольно манипулировать лингвистическими знаками «этническое» и «национальное» (или их комбинированными эмблемами) – занятие не всегда безобидное.
Наконец, базовым тезисом при интерпретации «этнополитики» в семантическом поле сигнификатов выступает то, что «этносы» ни при каких обстоятельствах не могут быть субъектами и что политическая жизнь нуждается в деэтнизации, так же как и этничность – в деполитизации. Ни «этносы», ни этнические сообщества как таковые не обладают свойствами социальной субъектности – способностью системного волеобразования и коллективного выбора, целеполагания, всего, что необходимо для выстраивания стратегий политической деятельности. Этничность в политическом смысле для сторонников такого взгляда – это ресурс мобилизации (инструментализм).
Этничность в семантике policy и politics
Проблематика субъектности – системообразующей, повторимся, для всей тематической области «этнополитики» – самым тесным образом сопряжена с другой смысловой ипостасью: что есть, собственно говоря, «политика» в данном контексте. Традиционный, классический, ортодоксальный, если угодно, образ политики восходит к аристотелевым politeia и politeyma (порядку государственного управления, устройству государства). Совершенно естественно желание значительной части интерпретаторов феномена «этнополитика» подойти к нему с мерками государственной организованности: присутствия легитимной иерархии институтов – норм и авторитетных инстанций (часто – специализированных агентств); декларированных принципов, доктрин, стратегий, курса; законодательствования; технологий принятия решений и их последующей имплементации; процедур урегулирования спорных ситуаций и конфликтов и пр.
Примечательно, что значительный массив публикаций многих специализирующихся в рассматриваемой области авторов посвящен предыстории и перипетиям принятия «Концепции государственной национальной политики РФ» (1996) и неудачным попыткам «переформатирования» этого документа в наши дни, судьбе органов власти и ведомств, отвечавших и отвечающих в нашей стране за этот «участок». Вопрос состоит не в том, насколько это насущно для определения каких-то базовых ориентиров деятельности органов государства, региональных властей. Вопрос заключается в следующем: насколько это релевантно применительно к «этнополитике»? Здесь вновь складывается любопытная семантическая ситуация.
Вполне хрестоматийным является положение из учебников по политологии относительно терминологической диверсификации в английском языке при обозначении различных сторон политики как явления. Policy как активность субъектов (чаще всего, располагающих авторитетными полномочиями), как стратегия и курс – совокупность целенаправленных и последовательных действий, программно упорядоченных шагов и организованных усилий. Politics – одна из сфер или подсистем общественной жизни, где выявляются и согласуются интересы, оспариваются позиции и ресурсы властвования.
Можно также добавить к сказанному и такие семантические оппозиции политического, которые часто артикулируются в англоязычных изданиях – top – down / bottom – up, с одной стороны, и overt – covert, с другой стороны. То есть политические практики по вертикали могут быть направлены «сверху вниз» либо «снизу вверх». По горизонтали же их можно различать на открытые (явные, очевидные) и скрытые (завуалированные, «теневые»).
Применительно к анализу «этнополитики» на русском языке все эти нюансы отражаются в коннотациях и в большинстве случаев не получают специальной концептуализации, это вполне естественно для академической, публичной, дидактической, медийной ипостасей русской лингвокультуры. Странно было бы требовать от отечественных авторов, чтобы они непременно изъяснялись исключительно при помощи заимствований (их и так часто укоряют за «птичий язык»). В русском языке в достатке собственных словарных возможностей, позволяющих привести в действие какие угодно уточняющие процедуры, выстраивать свои – не менее адекватные – аналитические дихотомии.
«Этнополитика» как курс – это область политико-админист-ративного управления, формирование общенациональной (федеральной) «повестки дня», централизованное или региональное нормотворчество, программно-целевой подход, текущее регулирование. Ядром этого семантического пространства выступает связка «этничность – власть». «Этнополитика» как сфера – это не только (и, возможно, не столько) дело интегрированного целедостижения, но совокупность многообразных способов деятельности и моделей поведения множества разношерстных «действующих лиц», пестрого состава акторов или агентов. В центре этой семантической проекции, по-видимому, можно без большой погрешности поместить концепт «влияние», соискателями которого зачастую выступают всевозможные элиты, «этнические активисты», «антрепренеры» [см.: Паин, 2004].
Далее, в разграничении обеих смысловых граней этнополитического существенны и такие дихотомии: «политическое управление – политическое поведение»; «определение политики – участие в политике»; «выработка политики – отношение к политике»; «стратегический подход – ситуационный подход»; «институциональная деятельность – неинституциональная активность», «нормы – предпочтения», «поддержка – протест» и т.д.
Наконец, важной стороной различения того и другого является то, что можно обозначить как «уровни участия». Заслуживает внимания, к примеру, пилотное издание словаря «Этничность», предпринятое под эгидой Международного совета по социальным наукам и Комиссии по концептуальному и терминологическому анализу. Предложенная составителями словаря аналитическая матрица разбита на следующие содержательные категории:
– «этничность как политика»;
– «этничность как психология»;
– «этничность как классификация»;
– «этничность как область исследования».
Она также выделяет следующие «уровни интенциональности» (указание на тех, кто вовлечен в обсуждение):
– «этнические акторы»;
– «должностные лица администрации»;
– «исследователи-обществоведы»;
– «методологи» [см. подробнее: Мухарямов, 1996, с. 62–63].
В приведенной матрице важна не корректность номенклатур или полнота таксономии. Оба измерения можно по-разному градуировать и дополнять. Этничность, разумеется, содержательно представлена отнюдь не только в четырех названных разрядах. Собственную «интенциональность» демонстрируют «действующие лица» значительно более широкого спектра, включающего множество элитных (суб– и квазиэлитных) категорий: региональные и трансрегиональные, символьные, медийные, вероисповедные, профессионально-гуманитарные и пр. Большее значение имеет сам акцент на разные формы интенциональности.