– Соединенные Штаты. И фракция в правительстве Новой Зеландии.
Еще глоток виски – язычок огня лизнул его язык.
Она склонила голову набок:
– Считают, что это заказное убийство.
– Бред.
– Нам так сказали.
– Кому «нам»?
– Не спрашивай.
– Я не верю.
– Уилф, – сказала девочка, подаваясь вперед, – это была мокруха. Кто-то использовал нас, чтобы убрать его, а заодно и свиту.
– При положительном исходе Даэдра получала значительный процент. Да и в любом случае то, что произошло, дорого ей обойдется.
– Самооборона, Уилф. Самая простая отмазка. Мы с тобой знаем, что она хотела их спровоцировать. Ей нужен был предлог, чтобы прибегнуть к самообороне.
– Но ведь послом изначально планировалась она? Когда ты подключилась, она уже была в проекте? Ведь так?
Девочка кивнула.
– Потом ты наняла меня. Так кто пригласил Даэдру?
– Твои вопросы, – произнесла девочка, четко выделяя каждое слово, – показывают, что ты неверно понимаешь наше положение. Ни ты, ни я не можем себе позволить интересоваться ответами. Мы пропустим удар по своей профессиональной репутации, Уилф. Но это… – Она не договорила.
Он глянул в безмятежные глаза прокатки и закончил за нее:
– …безопаснее, чем подставиться под удар другого плана?
– Мы не знаем, – спокойно ответила девочка, – и не хотим знать.
Недертон посмотрел на стакан с виски.
– Ее прикрывали какой-то системой гиперзвукового вооружения, верно? Чем-то орбитальным, готовым к немедленному пуску?
– Обычная практика. Однако мы даже говорить об этом сейчас не будем. Всё позади. Ты понял? Для тебя и для меня тут надо поставить точку. Прямо сейчас.
Недертон глянул на нее.
– Могло быть хуже, – сказала девочка.
– Куда уж хуже?
– Ты по-прежнему сидишь здесь. Я дома, в теплой пижамке. Мы живы. И скоро, насколько я понимаю, будем искать работу. Пусть так и останется, ладно?
Он кивнул.
– Все было бы чуть менее сложно, если бы ты с нею не спал. Впрочем, это было недолго. И уже кончилось. Ведь кончилось же, Уилф?
– Разумеется.
– Ты не оставил у нее свою зубную щетку? Потому что нам обоим нужно, чтобы у тебя не было решительно никаких поводов встречаться или даже звонить.
И тут он вспомнил.
Но это поправимо. Незачем говорить Рейни.
Недертон потянулся к виски.
11. Тарантул
Флинн поставила велосипед в проулке, защелкнула замок и открыла сотовым заднюю дверь фабы «Форева». Внутри пахло оладьями и рисом с креветками из «Суши-лавки». Оладьи значили, что печатают из пластика, который годится в компост. Креветочный рис Шайлен всегда брала, когда работала по ночам.
Эдвард сидел на табурете посреди комнаты, мониторил. На нем были черные очки от ультрафиолета поверх визы на одном глазу. В полутьме очки не отличались от кожи цветом, только блеском.
– Мейкона видел? – спросила Флинн.
– Не-а.
Голос полукоматозный от нудной работы и недосыпа.
– Подменить тебя, Эдвард?
– Да нет, я пока живой.
Флинн оглядела длинный стол, заваленный фабрикатами, которые предстояло очистить от последа, подшлифовать, собрать. Она провела за этим столом много длинных часов. У Шайлен всегда можно было подработать, если умеешь с ней ладить и руки тем концом вставлены. Видимо, сегодня печатали игрушки. Или украшения к Четвертому июля.
В соседней комнате Шайлен смотрела новости: злобные хари с плакатами.
Увидев Флинн, она подняла голову:
– Бертон звонил?
– Нет, – соврала Флинн. – А что?
Нулевой шанс избежать разговора о Бертоне.
– Безопасность забрала нескольких ветеранов. Я за него волнуюсь. Попросила Эдварда тебя подменить.
– Я его видела, – ответила Флинн. – Завтрак?
– Ты сегодня рано.
– Я не ложилась. – Флинн не стала спрашивать, чего там Шайлен от нее хотела. – Мейкона видела?
Шайлен чиркнула в дисплее модным полимерным ногтем, и луканы провалились в зелень воображаемой саванны.
– Сегодня не поэтому, – ответила Шайлен.
Она хотела сказать, что ночной аврал из-за скопившихся заказов, а не потому, что Мейкону нужны тишина и покой, чтобы печатать леваки. Флинн не знала, какую часть доходов от фабы дает левая продукция, но подозревала, что заметную. В миле по трассе стояло заведение сетки «Самофаб», где принтеры были покрупнее и поразнообразнее, но в «Самофабе» леваков не напечатаешь.
– Я на диете, – сказала Шайлен.
Над саванной взлетали фламинго.
– Оттого лиловый? – спросила Флинн.
– Бертон.
Шайлен встала и оттянула пальцем пояс джинсов.
– Бертон в состоянии сам о себе позаботиться, – сказала Флинн.
– Ветеранская администрация ни хера не делает, чтобы его вылечить.
Флинн догадывалась, что главным симптомом посттравматического расстройства у Бертона Шайлен считает его упорное нежелание с ней сойтись.
Подруга вздохнула, что Флинн не понимает, как плохо ее брату. У Шайлен волосы без начеса выглядят начесанными, заметила однажды мать Флинн. Это сохранялось, что с ними ни делай, как пометки маркером под латексной краской. Шайлен нравилась бы Флинн всем, если бы не фигня насчет Бертона.
– Увидишь Мейкона, попроси связаться со мной. Нужна помощь с телефоном. – Флинн повернулась к выходу.
– Прости засранку, – сказала Шайлен.
Флинн сжала ей плечо:
– Как только позвонит, я тебе скажу. – И вышла через заднюю дверь, кивнув по дороге Эдварду.
Как раз когда она сворачивала в проулок за фабой, мимо пронесся на своем «тарантуле» Коннер Пенске – то, что от него осталось, угловатой загогулиной чернело между передними колесами. Дженет сшила ему эти длинные чулкоподобные мешки из полартека, с множеством молний. У Дженет на столе они казались чехлами для чего-то невообразимого, и, в общем, правильно казались. Гаптразовцами в городе были только он и Бертон, и с Коннером случилось то самое, чего Флинн боялась для брата: он вернулся без одной ноги, без ступни на другой ноге, без руки и с двумя пальцами – мизинцем и безымянным – на оставшейся руке. Красивое лицо не пострадало нисколько, и это еще добавляло жути. Запах жареного куриного жира из выхлопной трубы трицикла висел в воздухе еще несколько секунд после того, как большое заднее колесо исчезло из виду. Коннер раскатывал ночами, все больше по проселкам их округа и пары-тройки соседних, управляя трициклом с помощью сервопривода, купленного на деньги В. А. Отрывался таким способом. Натягивал кондом-катетер, закидывался «будильником» и ехал, сколько хватит бака. Днем обычно спал. Бертон иногда ходил помочь ему по дому. Флинн отчаянно жалела Коннера: в школе он был очень славный, несмотря на смазливую физиономию. Ни он, ни Бертон, насколько знала Флинн, никому не рассказывали, как это с Коннером произошло.
Она доехала до «Джиммис», предоставив почти всю работу втулке. Вошла, села в уголке, заказала тосты и яичницу с ветчиной. Кофе брать не стала. Мультяшный красный бык с редбулловского зеркала над стойкой заметил ее и подмигнул. Флинн отвела глаза. Ее бесило, что эта штуковина заговаривает с тобой, называет тебя по имени.
Редбулловское зеркало было самым новым предметом в кафешке, которая считалась старой, еще когда мать Флинн ходила в школу. Всё, включая пол, покрывали наслоения глянцевого коричневого полимера, различных оттенков и степени затертости. Лук для хот-догов зашипел в масле, и у Флинн защипало глаза. Да еще все волосы им провоняют.
«Мегамарт» уже должен был открыться. Флинн представила, как бродит по магазину, пока белые автокары развозят по местам палеты в скукоженной пленке. Ей нравилось бывать там рано утром. Она потратит одну новенькую пятерку: купит два пакета продуктов, таких, какие можно держать в шкафу. Из-за последних дождей овощи у всех уродились так, что их не знали, куда и деть. Потом заглянет в «Фарма-Джон» и оставит еще пятерку на оплату материных рецептов. Приедет домой, выгрузит покупки, перетащит все в кладовку – и хорошо, если не разбудит никого, кроме кошки.
По краю стойки шли светодиоды, как у Бертона в трейлере, под замызганным слоем полимера. Флинн ни разу не видела их включенными, впрочем она уже больше года не была здесь вечером, в барные часы. Она придавила полимер пальцем, почувствовала, как он пружинит.
Бертон с Леоном, до того как завербовались, обнаружили, что этим самым полимером, пока он жидкий, можно с помощью шприца заполнить пространство между дробинами в патроне для помпового ружья и быстро заделать дырку эпоксидкой. При выстреле возникала толстая груша из дроби и полимера – так медленно, что почти можно видеть, как она лезет из дула. Тяжелые, эластичные, эти груши отскакивали от бетонных стен и потолка городского штормового убежища, норовя угодить во что-нибудь за углом. Ключи от убежища раздобыл Леон – жутковатое место, когда ты не прячешься там от торнадо вместе со всеми. Бертон со временем действительно научился попадать по банкам из-за угла, но у Флинн от пальбы из «моссберга» болели уши, даже если их затыкать.
Бертон тогда был совсем другой. Не просто тощий и долговязый (во что сейчас верилось с трудом); он еще постоянно создавал вокруг себя беспорядок. Накануне вечером Флинн заметила: все в трейлере, к чему она не успела прикоснуться, стоит строго параллельно краю чего-нибудь другого. Леон говорил, что Бертон вернулся из корпуса морской пехоты повернутым на аккуратности, но Флинн как-то раньше об этом не задумывалась. Она напомнила себе, что надо будет выкинуть банку из-под «Ред булла» в контейнер для металлических отходов и вообще немного прибраться.
Официантка принесла яичницу.
Снаружи, за парковкой, протарахтел трицикл Коннера. Очень характерный звук, ни с чем не спутаешь. Полиция фактически закрывала на Коннера глаза, поскольку он катался в основном по ночам.
Хотелось верить, что он едет домой.
12. Тилацин
Ему хотелось произвести на нее впечатление, и подарок казался идеальным: за деньги не купишь, и вообще, судя по объяснениям Льва, что-то из готического романа с привидениями.
Разговор произошел в постели.
– И все они умерли? – спросила она.
– Вероятно.
– Давно?
– До джекпота.
– А в прошлом еще живы?
– Не в прошлом. Когда происходит начальный контакт, в нашем прошлом этого не случается. Возникает развилка. Они уже не движутся сюда, так что здесь ничего не меняется.
– Здесь? В моей постели? – Она с улыбкой раскинула руки и ноги.
– В нашем мире. В истории. Ни в чем.
– И он нанимает их на работу?
– Да.
– А чем он им платит?
– Деньгами. Их валютой.
– А как он ее добывает? Отправляется туда?
– Туда попасть нельзя. Но можно пересылать информацию в обе стороны, а значит – делать деньги там.
– Кто тебе про это рассказал?
– Лев Зубов. Мой бывший одноклассник.
– Русский.
– Старое клептархическое семейство. Лев – младший. Богатый бездельник. Может позволить себе дорогие игрушки. Это из последних его увлечений.
– Почему я до сих пор про такое не слышала?
– Дело новое, неафишируемое. Лев ищет передовые направления, в которые его семья может вложиться. Он думает, это из Шанхая. Что-то связанное с квантовым туннелированием.
– Как далеко назад можно попасть?
– В две тысячи двадцать третий – самое раннее. Лев считает, тогда что-то изменилось. Был достигнут определенный уровень сложности. Что-то, чего тогда никто не заметил.
– Напомни мне об этом позже.
Она потянулась к нему.
По стенам в рамах – три ее последние содранные кожи. Под ним – ее теперешняя, тогда еще чистый лист.
Сейчас было десять часов вечера. На кухне в ноттинг-хиллском особняке, принадлежащем отцу Льва, его «доме искусства». Недертон знал, что есть еще «дом утех» к югу от Гайд-парка, несколько «домов бизнеса» и «семейный дом» в Ричмонде. Ноттинг-хиллский особняк приобрел еще дед Льва в середине века. Это была его первая лондонская недвижимость, на самой заре джекпота. Благородный упадок говорил о заоблачном блате: здесь не было уборщиков, ассемблеров, никакого наружного контроля. Разрешения на такое за деньги не купишь. Зубов-отец просто входил в круг тех, кому можно всё, и Лев, по праву рождения, тоже, хотя его братья (которых Недертон всячески избегал) с виду больше напоминали брутальных самцов, способных отстоять фамильные привилегии.
За окном кухни один из двух тилацинаналогов Льва присел погадить у ярко освещенной клумбы с функиями, и Недертон задумался, сколько стоит помет такой зверюги. Существовали разные школы тилациноводства, враждующие геномы. Еще одно хобби Льва. Зверь повернулся со своей особой непесьей грацией, показав бок в вертикальных геральдических полосах, и как будто уставился на Недертона. Странная штука – взгляд млекопитающего хищника, который не кошка и не собака, заметил как-то Лев. А может, глазами тилацина смотрела сейчас Доминика. Она терпеть не могла Недертона и при его появлении сразу ушла наверх или в традиционно глубокий айсберг олигархических подземных этажей.
– Это не так просто, – сказал Лев, ставя красную кружку с кофе на изрезанный дубовый стол, рядом с желтым кубиком лего, забытым его сынишкой. – Сахару?
Образ Льва складывался из высокого роста, старомодных очков, русой бородки и художественного беспорядка в одежде.
– Не вижу, в чем сложность. Скажи ей, что система перестала работать. – Недертон глянул на Льва. – Ты мне говорил, такое возможно.
– Я говорил, что никто из нас понятия не имеет, как и почему это началось, кому принадлежит сервер и уж тем более – как долго он будет доступен.
– Вот и скажи ей, что все закончилось. Бренди у тебя есть?
– Нет, пей лучше кофе. Ты знаком с ее сестрой Аэлитой? – Лев опустился на стул напротив Недертона:
– Нет, хотя она планировала нас познакомить. До того как. Вроде бы они не настолько близки.
– Довольно близки. Даэдра его не захотела. И честно говоря, я ее понимаю. Те, кому не безразличен континуум, таким не балуются.
– Не захотела?
– Попросила меня отдать его Аэлите.
– Своей сестре?
– Теперь он в ее охране. Роль минимальная, но она про него знает.
– Уволь его.
– Извини, Уилф. Аэлита заинтересовалась. В четверг мы встречаемся за ленчем. Я надеюсь объяснить ей, что полтеры – далеко не главное в континуумах. Думаю, она поймет. По разговору показалась довольно умной.
– Почему ты мне не сказал?
– У тебя других забот хватало. Да и честно говоря, ты тут был уже ни при чем. Даэдра позвонила, сказала, что ты милый, что ей не хочется тебя обижать и не могу ли я отдать твой подарок ее сестре, которая любит всякие курьезы. Я не придал этому большого значения, поскольку не похоже было, что у вас с нею всерьез и надолго. Потом позвонила Аэлита, я понял, что она искренне заинтересовалась, и отдал его ей.
Недертон обеими руками поднес кружку к губам и задумчиво отхлебнул кофе. По сути выходило, что проблема устранилась сама собой. Он больше никак не связан с Даэдрой. Друг и сестра бывшей любовницы познакомились при его косвенном участии – вот и все. Про Аэлиту Недертон помнил только, что ее назвали в честь советского немого фильма. У Рейни в досье о ней было совсем мало, и Недертон тогда поленился вникать.
– Чем она занимается? Какая-нибудь почетная дипломатическая должность?
– Их отец был спецпредставителем по разрешению кризисных ситуаций. Думаю, Аэлита унаследовала часть его полномочий, хотя многие назовут Даэдру более современной версией.
– С ногтями-стилетами?
Лев наморщил нос:
– Тебя увольняют?
– Очевидно, да. Хотя формально еще не уволили.
– Что будешь делать?
– Катиться вниз. В общем, теперь, когда ты объяснил, я не вижу ничего страшного в том, что у сестры Даэдры останется ее полтер. – Он отпил еще кофе. – Кстати, почему они так называются?
– Кажется, это от дýхов, которые двигают предметы. Привет, Гордон. Хороший мальчик.
Недертон проследил взгляд Льва и увидел тилацина, который стоял за окном на задних лапах, глядя в дом из внутреннего дворика. Выпить хотелось ужасно, и внезапно Недертон вспомнил, где есть ровно то, что ему сейчас нужно. Он встал: