Но думал он об этом мало. Любил помолчать, посмотреть на что-нибудь, да кого-нибудь послушать. Его уважали как раз как хорошего слушателя – секрет его был лишь в том, что он не считал необходимым самому участвовать в любом разговоре.
А тут вот приехал в Москву. Долго ехал, всё глядел в русский простор и ел варёные яйца.
Москва поразила его своим размахом. На вокзал он приехал на Киевский, так что сразу пошёл смотреть на небоскрёбы. На дворе был дурной, слякотный ноябрь, а от небоскрёбов веяло настоящим зимним холодом, и мужик вдруг почувствовал в этих совершенно чуждых ему зданиях что-то родное и знакомое, но так и не смог понять, что.
Потом был продолжительный съезд шахтёров, на котором мужик надел очки и внимательно конспектировал сказанное. Говорились, в основном, глупости, но сам брать слово мужик не стал – чтобы с трибуны выступать, много ума не надо. Правильный человек всё внимательно проанализирует, да и реализует на производстве, а не будет языком чесать. Впрочем, если все будут только слушать и анализировать, кто же будет чесать языками?
Долго ли, коротко ли, а конференция закончилась, и мужик отправился в гостиницу, которую ему оплатило начальство. Администратор уважительно выдал ему ключ от номера и помог донести его скромные пожитки до самой двери.
Оказалось, поселили мужика в шикарный номер – президентский люкс. И тебе шампанское в холодильнике, и кровать огромная, и телевизор плоский – мужик такие телевизоры только по телевизору видел.
Расположившись, мужик тут же пошёл в душ и, согласно твёрдой шахтёрской привычке, тщательно вымылся – больше всего в человеке он ценил гигиену и чистоту. Надел роскошный гостиничный халат и улёгся на кровать, телевизор смотреть.
Тут принесли мужику ужин – рябчик (ух какой рябчик), устрицы и вино какого-то раздремучего года. Вкусил всего этого дела мужик и совсем тепло и хорошо ему стало на душе. Смотрит вокруг себя и не нарадуется – вот это де жизнь, порадовали на старости лет.
Переключает канал, а там такое, чего он никогда не видел. Если без подробностей, то вокруг одного мужика сразу три девки вьются – светлая, тёмная и рыжая – и любят его по-всякому, и он их любит. Раньше стыдно было смотреть мужику на всякие такие картинки, а теперь вдруг стало светло внутри от похабного зрелища. И стало ему вдруг ясно, что разврат это всё равно любовь, и как бы грязно это не было, это всё равно какой-никакой шаг к Господу…
Тут ворвались в его комнату несколько служителей гостиницы, суетливо что-то крича и вроде бы извиняясь. Двое стали вещи его паковать. Мужик прислушался к их речам: не без труда он понял, что поселили его в шикарный номер по ошибке, и что его сейчас переселят в палату поскромнее. И что делать это надо поскорее, так как вот-вот приедут важнецкие гости. Ну, что ж делать, пошёл он с приставленными к нему работниками в скромный номер. А они всё извините да извините.
Затолкали его в какую-то подсобку, поставили ему раскладушку – здесь мол и ночуй. Другого, извините, номера у нас для вас нет, это ваше, извините, начальство не озаботилось, извините. Такие дела.
Стоит мужик в подсобке, сквозняк гуляет, а лампочка мерцает, грозя потухнуть. И никакого тебе телевизора. Только его оставили в покое – врываются в подсобку три девушки в гостиничной униформе и давай с мужика халат снимать. Ну, подумал мужик, сейчас будут его здесь любить, как в том фильме – это как раз светлая, тёмная и рыжая были. А нет – выяснилось, что халат-то тоже коммерческий и ждёт почтенного гостя. Оставили девушки его одного стоять в чём мать родила в неуютном помещении и убежали дальше творить свои хитрые рабочие дела.
Взгрустнулось мужику. Лёг он на раскладушку и собрался задать храповицкого, но совсем ему что-то не спалось. Оделся он потихоньку, да и пошёл гулять в ночной город.
Ветер пронизывал насквозь, да и слякотно как-то было, так что решил мужик в кабак зайти, да и замахнуть там по-человечески. Зашёл в какой-то модный бар, велел принести ему сто грамм, да и выпил. Вроде бы хорошо стало.
Осмотрелся мужик по сторонам и увидел, что у всех посетителей бара на лице та же печать тоски и томления, что у людей, которых он знал и любил. Подумал, что его это люди, и что надо с ними наладить контакт. Присел к одной компании – четверо парней и пара девушек.
Мужик угостил их выпивкой – командировочные позволяли – и давай им истории из своей шахтёрской жизни рассказывать. Без злобы и нравоучений, а так, вприкуску. Никогда мужик не замечал за собой такой болтливости, а здесь как прорвало. Ребята вроде бы сначала смущались и погнать хотели мужика, но потом ничего, оживились, и давай смеяться и даже аплодировать его остроумным байкам. Видать, не зря мужик всю жизнь экономил слова, даже не рассовав их по карманам, а аккуратно зашив по подкладкам – в нужный момент красноречие пригодилось.
Но через какое-то время мужик ребятам наскучил. Выпили ещё – и давай бродить по улице. Девчонки звонко хохотали над всем подряд, а двое парней зачем-то принялись целоваться. Мужик не стал их за это осуждать, но отвернулся – неприятно всё-таки.
А на улице, кажется, начались заморозки, и лужи под ногами кое-где начали хрустеть. Шёл снег. Молодёжь приняла решение попарно разъехаться по домам – и решение это привели в исполнение очень быстро: трое ребят выскочили на дорогу и стали останавливать машины и занудно торговаться с бомбилами.
– Что, уезжаете? – спросил мужик.
– Да, пора уже баю-бай, – ответила одна из девчонок, делая непристойный жест, и вместе с подружкой бурно рассмеялась.
– Ребята, подождите! Я вам ещё не всё рассказал!
– Слышали мы эти рассказы! – бросил один из парней с проезжей части, – Сами фантазировать горазды. Серёга вон целую книгу рассказов написал, закачаешься.
Серёга кивнул.
– Нет, ребята, мои-то рассказы – правда! – воскликнул мужик, и, как бы ища подтверждения своим словам, добавил: – Видели бы вы меня сразу после смены в шахте, сразу бы поняли, что я имею в виду! А что это я? Я сейчас покажу!
Мужик присел на корточки, зачерпнул грязную жижу с обочины дороги и размазал себе по лицу.
– Эй! Эй! Вы что это?
– Так я выгляжу после работы! Почти негр!
К хохоту девичьих голосов присоединились мужские. Мужик стоял на дороге с чёрным лицом и глупо улыбался…
Утром мужик проснулся в своей келье-подсобке с недюжинным похмельем. Ещё и в горле першило – видать, простудился. Губы несколько припухли. Встал и подошёл к раковине, выпил из-под крана сырой воды и посмотрел в зеркало.
– Батюшки!
Лицо его было по-прежнему чёрным. Он тщательно смыл грязь с лица и снова взглянул в зеркало: ну негр негром. Мужик оглядел себя: чёрной была кожа не только на лице, но и по всему телу. Черты лица тоже изменились: нос слегка приплюснулся, губы стали толще, уши оттопырились. Волос стал жёстким и курчавым. Зато, осмотрев себя повнимательнее, мужик с удовлетворением обнаружил, что он несколько прибавил в размерах гениталий.
– Это я что, негр теперь, получается? – вслух спросил себя мужик, почувствовав, что говорит с едва заметным акцентом. – Это ж надо было до такого допиться.
Коря себя за страшное пьянство, мужик стал собираться в путь. Вскоре он вышел из гостиницы и неспешно направился по улицам Снежной Эфиопии к Кенийскому, сиречь Киевскому вокзалу.
Пришёл мужик на вокзал рановато, уселся в зале ожидания напротив большого телевизора. Там как раз шла передача о быте африканских деревень. Мужик с удивлением обнаружил, что живут-то негры эти так же, как наши люди. Стол, стул о трёх ножках, если повезёт, телевизор. Кругом разбитые дороги, бандиты с копьями наперевес да злогребущее начальство.
Невыносимый жар/холод, копейки в кошельке, болезни и смертоносные дурные привычки. Неопрятные дети и красивые женщины.
Мужик пустил слезу о голодающей и ободранной Африке. Нет, подумал он, сходство, конечно, есть, но мы здесь всё-таки лучше справляемся. Чай, не голодаем.
И собрался пойти перекусить, но вдруг услышал голос соседа по скамеечке:
– Родственники твои, что ли?
Соседом оказалась пожилая женщина с низким прокуренным голосом.
– В каком смысле родственники?
– Не расстраивайся, арапчонок. Всё это неправда, что по телевизору.
Мужик вскочил и побежал в туалет. После прогулки похмелье совсем вроде бы прошло, но в зеркале по-прежнему отражался коренастый чернокожий мужчина средних лет. Пожалуй, что и покрепче, и посимпатичнее того, кем мужик был раньше, но всё-таки кардинально не он.
Мужик подумал, что сходит с ума. Достал паспорт и взглянул на фотографию: оттуда, сверкая белыми зрачками, смотрел всё тот же негр, хотя прочие данные мужика остались прежними.
Он в ужасе выскочил на привокзальную площадь. Несколько мужчин кавказской внешности предложили ему купить цветов, но он рассеянно мотал головой.
Что же делать? Нельзя же в таком виде показаться в своём городе! Мужики не поймут… В общем, решил новообращённый негр остаться в Москве на первое время. А там посмотрим.
С тех пор прошло уже несколько лет. Много слухов доводилось слышать о дальнейшей судьбе мужика. Поговаривают, что живёт он в Беляево, неподалёку от Университета Дружбы Народов – места, где традиционно селятся приезжие из Африки. Вроде бы он некоторое время работал официантом в одном из тамошних ресторанчиков, и был так хорош, что дослужился до заместителя директора. Самые разные люди рассказывают, как имели душевную беседу с тем самым русским негром – едва познакомившись с человеком, он любит завести с ним долгий и глубокий разговор, из которого собеседник уходит обновлённым и, как правило, потом больше никогда его не встречает.
А ещё говорят, что в Беляево мужик нашёл себе красавицу-жену – родом она не то из Руанды, не то из Луанды. У неё чудесная щедрая фигура, она красит волосы то в рыжий, то в светлый, то в свой родной чёрный цвет.
X
– Першиков слушает.
– Андрей Николаич, это Шевцов, у нас здесь форс-мажор.
– Что такое?
– Лена погибла.
– Какая Лена?
– Ну Лена Кондратьева. Машина сбила.
– Кошмар какой. Ну, позовите всех, я приехать не смогу. Минута молчания, или что там делается в таких случаях. Ну ты же разберёшься, мать твою за ногу. Бля, ужас какой…
– И не говорите, Андрей Николаич, ужас. Ладно, всё сделаем.
– Отбой.
Мерзко как-то. Что ж за сезон такой выдался: одни смерти. Ещё исчезновение – у Эдика дочка куда-то пропала, Небылицын без вести… И ещё это дрянное ощущение, что тебя вроде бы миновало, и ты этому как бы радуешься.
– У аппарата.
– Андрюш, ты? Машу спасать надо.
– Это кто говорит?
– Да Настя, сестра.
– А, Настя, здравствуй. Мы с Машей разошлись в прошлой жизни, ну что вам от меня надо?
– Андрей, ты уж мог бы помочь. Она совсем плоха стала.
– Она уже пятнадцать лет совсем плоха.
– Слушай, я тебе серьёзно говорю. Она совсем поехала. Ходит по улицам и орёт на людей.
– На меня она орала уже на второй день брака.
– Ты неисправим. Можешь шутить сколько угодно, но ты обязан помочь. Ты прожил с ней столько лет и стольким ей обязан. А она ходит по городу каждый день и вещает. Не ровен час её заберут и будут лечить так, что в ней от человека вообще ничего не останется.
– Может быть, с ней можно просто поговорить? По-человечески с ней давно не разговаривали. И не ставили её на место.
– Андрей, не увиливай! Ей просто некому помочь, кроме тебя!
– А чем я-то могу помочь? Я не психиатр, я бизнесмен. Прошу заметить, совершенно в другой области. Мить, тормозни здесь, ага, ага, вот здесь.
– В том-то и дело, что бизнесмен. Деньги есть.
– Ну какие могут быть деньги, если человек – совсем того? Только квалифицированная медицинская помощь.
– Андрей, я тебе для этого и звоню…
– Настя, я совсем в этом не разбираюсь. Знаешь, как на упаковках лекарств пишут – «Проконсультируйтесь со специалистом». Вот и здесь тот же самый случай – проконсультируйтесь со специалистом, а не с бывшим мужем пациентки.
– Андрей, ну я тебя по-человечески прошу.
– Я так понимаю, у тебя нет под рукой интернета, и ты не знаешь, по какому номеру звонить в таких случаях. Я наведу справки и перезвоню. А пока можешь попробовать 03, вроде бы раньше этот номер помогал.
Родственники моей бывшей жены изводят меня уже лет десять – вроде бы через пару лет после нашего развода у неё поехала крыша, и она стала, как раньше говорили, кликушей. Ну я-то что могу с этим сделать? В костюме ангела спуститься к ней на верёвках и благословить её на выздоровление? Дать миллион, чтобы она поехала подлечиться в Карловы Вары? Или что?
– Здравствуйте, вам курящий или некурящий?
– Некурящий, пожалуйста.
– Ваше пальто.
– Минутчку.
Меня любезно проводят за стол, усаживают, раскрывают передо мной широченное меню, и тут ещё один звонок.
– Алло.
– Андрей Николаевич, это Саймон, по поводу фотографии.
– Да, Саймон, ну мы как и договаривались.
– Я буду минут через сорок.
– Хорошо, я как раз успею поесть, – усмехаюсь в трубку.
Саймон Андерсон – британец-фотограф, хороший малый, как-то с ним случайно познакомились и разговорились, он чудно говорит по-русски и прекрасно снимает. Сейчас я ему нужен для какого-то журнала – я уже и запамятовал, какого, – я им какой-то комментарий давал или что-то такое. Мне приятно увидеться со стариком Саймоном.
Я делаю заказ и отлучаюсь в туалет. Пока справляю нужду, смотрю вниз – пузо закрывает обзор, так что поднимаю глаза прямо перед собой: на стене висит карта Москвы – стилизованная под старину, но по топографии вполне современная. Вдруг вспоминаю про то фиолетово-розовое свечение на горизонте, которое я видел с высоты офиса – было оно где-то на западе, я даже запомнил ориентиры – высотные здания, между которыми этот источник света находится.
Черчу взглядом линии на карте: вот здесь мы, вот тут МГУ, тут Пётр Первый, свет, стало быть, где-то посередине… Чёрт, как раньше я этого не понял – вдалеке светилась не таинственная новостройка на западе города, а хорошо известное мне место – высотные дома на Новом Арбате, где по вечерам включают нарядную подсветку. Не раз я видел это вблизи, но совершенно не обратил на это внимания. А издалека это оказалось чем-то завораживающим и манящим.
У меня был довольно длинный заказ – я люблю обстоятельные трапезы – и когда я возвращаюсь из уборной, на стол уже начали накрывать; но я не приступаю к еде, пока не принесут всё – люблю оттянуть удовольствие.
Что-то такое вытворял мой прадед ещё в царские времена – выжидал, пока ему накроют на стол сразу всё, а потом накидывался на какую-нибудь гору блинов, как заправский удав – заглатывающий сразу всё и потом не нуждающийся в питании долгое время. Я продолжаю его традицию.
Все мои предки были самодостаточными людьми, которые добивались всего сами, несмотря на меняющиеся обстоятельства. Я терпеть не могу всё это нытьё про «страшный сталинский режим», который выжимал из людей все соки – в моей семье люди выжимали соки из себя и из жизни самостоятельно. Что бы у них не отнимали, они сами силой возвращали себе это сторицей – какая-нибудь тесноватая московская квартирка, попавшая под уплотнение, оборачивалась роскошной переделкинской дачей, утопленные фамильные драгоценности вдруг превращались в солидную зарплату, а на пару лет жизни в ссылке отвечали семьюдесятью годами крепкого здоровья. И по нарастающей.
Официант раздражает меня своей медлительностью – причём это не аккуратная неспешность, не обстоятельность и даже не благородство; это лень – а ух как я ненавижу лень! Трудись, рви своё, шевели батонами, бедняга, пока не настало твоё время заслуженно отдыхать.
Открываю газету – ну, не газету в полном смысле слова, а так – безделушку для тех, кто дожидается своего заказа. Там карикатура на ту известную фреску, где Господь и человек соединяют руки – только на карикатуре в руке у творца бутылка вина, которую тот уж было протянул человеку, но передумал и сказал «Отопью ещё». Подпись (почему-то стилизованная под старорусское письмо) гласит: «В этом ожидании Господь держит человека с незапамятных времён. Он показывает ему некоторые предназначенные ему блага, но в последний момент отказывается их ему давать. Человеку не терпится, он хочет отвернуться от Бога, но если он отвернётся, никаких благ он точно не получит, а пока он ждёт и верит, кое-какие шансы сохраняются».