Все перечисленное может объяснить, почему экономисты получили ныне сравнительные преимущества. Но какими бы ни были причины его выдвижения, ГР взялся за работу с энтузиазмом и продержался на своем посту дольше, чем любой другой декан в послевоенную эпоху.
Проработав 11 лет в должности декана факультета гуманитарных и естественных наук, ГР сделал неожиданный шаг: он добровольно ушел с административного поста и возвратился к научной и преподавательской деятельности. Одиннадцать лет – достаточно долгий срок. Он составляет примерно треть обычного постоянного профессорского контракта. Можно ли после такого длительного перерыва вернуться к интеллектуальной деятельности, требующей внутренней самодисциплины? Время покажет, но ГР твердо верит в то, что он называет Принципом Джона Куинси Адамса, нашего шестого президента, который после окончания деятельности в качестве главы правительства вернулся в палату представителей.
Вскоре после обнародования своего решения оставить кабинет декана, ГР удостоился чести получить письмо от Эдварда Б. Хинкли, выпускника Гарварда 1924 г., с приглашением вступить в Общество отставных администраторов (RATS), девиз которого – ministrare sed non administrare (помогать, но не править). Вот что писал ему мистер Хинкли:
Цель этого почтенного сообщества мудрецов очевидна: держаться вместе в свободном интеллектуальном союзе мужчин (и женщин), оставивших сомнительные выгоды власти и известные тяготы руководства в пользу бесспорных наслаждений сеяния зерен вечных истин, обретения радостей библиотечных бдений, вступления на путь изысканий и открытий.
Неизвестно, в пылу каких страстей сочинял эти строки мистер Хинкли, но они точно отразили настроения, владевшие в ту пору ГР. Его деканской жизни как раз и не хватало «радостей библиотечных бдений» и «изысканий и открытий», причем он прекрасно понимал, что если не вернется в класс и библиотеку прямо сейчас, то впоследствии это станет весьма проблематичным. Остаться на административном посту значило подписать себе приговор на пожизненную административную карьеру. В 1985 г. он принял также предложение войти в Гарвардскую корпорацию – наиболее влиятельный в университете управленческий орган. Он стал первым в Гарварде профессором за последние 100 лет, кто принял это предложение, причем не задумываясь. По торжественным случаям мужчины – члены Корпорации появляются в мантиях, полосатых брюках и цилиндрах. Кроме Гарвардского университета, эти странные одеяния встречаются только в Японии – на свадьбах, похоронах и при императорском дворе. Возможно, именно это послужило одной из причин, побудивших ГР присоединиться к указанному сообществу, ибо его все больше и больше занимали мысли о Японии.
Дорогой сэр!
Дорогая леди!
Мое рекомендательное письмо затянулось, но одержимость предметом не позволяет мне быть кратким. Я надеюсь, что представил достаточно материала для характеристики моего персонажа, по крайней мере, с точки зрения накопленного им опыта. Последующие главы – своего рода обязательство, которое он наложил на себя. А читателю остается пожелать не забывать полезного правила: caveat lector – будь осторожен!
Искренне Ваш…
2. Две трети самых лучших
Читая эту книжку, вы, вероятно, почувствовали, что ее автор не скрывает гордости своей профессией. В самом деле, я считаю, что система высшего образования может быть предметом законной гордости нашей страны. Многочисленным критикам Америки я, например, могу с уверенностью сказать, что две трети, а то и все три четверти лучших в мире университетов находятся в Соединенных Штатах. (Тот факт, что мы предоставили прибежище значительному числу и самых худших в мире учебных заведений, выходит за рамки нашей темы.) Какая отрасль нашей экономики может похвастать таким раскладом? Можно, конечно, вспомнить в связи с этим бейсбол, футбол и баскетбол, но ими список исчерпывает себя полностью. Никто не станет утверждать, что современная Америка располагает двумя третями лучших сталелитейных заводов, автомобильных гигантов, предприятий легкой промышленности, банков или правительственных учреждений. Мне, правда, говорили, что у нас сконцентрирована примерно такая доля ведущих больниц. Но поскольку значительная часть из них входит в систему университетских клиник, моя посылка тем самым оказывается еще более обоснованной. Та высочайшая ступенька, которую мы занимаем в мире в области высшего образования, будучи предметом национальной гордости, заслуживает более пристального внимания.
Говоря о том, что нам принадлежит две трети (а точнее, видимо, три четверти) лучших в мире университетов, я имею в виду, что по общепризнанным меркам в рейтинге престижности американские частные и государственные высшие учебные заведения занимают почти все верхние места. Согласно последней экспертной оценке, проведенной азиатскими исследователями и обнародованной в «Эйшн Уолл-стрит Джорнал» 5 мая 1986 г., рейтинговая таблица выглядит следующим образом:
1 – Гарвард
2 – Кембридж, Оксфорд
3 – Стэнфорд
4 – Калифорнийский университет в Беркли
5 – Массачусетский технологический институт (МТИ)
6 – Йель
7 – Токийский университет
8 – Сорбонна (Париж)
9 – Корнелл
10 – Мичиган, Принстон
Я не придаю в данном случае значения распределению мест внутри этой десятки, хотя мне очень приятно увидеть на первом месте Гарвард. Как бы то ни было, это весьма приблизительная оценка, но в одном я уверен абсолютно твердо: если бы список удлинился до 20, 30 или даже 50 позиций, сравнительная доля американских университетов в нем не уменьшилась бы. Такие высшие учебные заведения, как Колумбийский университет, Чикагский, Южно-Калифорнийский (Лос-Анджелес), Калифорнийский технологический, Висконсинский и многие другие вряд ли найдут себе где-нибудь в мире достойных конкурентов. Обратите внимание и на такую деталь: в списке азиатских исследователей фигурируют Токийский университет и Сорбонна, которые попали сюда, скорее всего, благодаря преувеличенной восточной вежливости.
Мне могут возразить, что само понятие «лучший» в данном случае весьма условно, если не сказать бессмысленно. Я с этим категорически не согласен. Просто надо договориться о том, что мы используем это слово в довольно широком смысле. Университеты, о которых идет речь, являются ведущими научными центрами, предлагают широкий диапазон образовательных программ, находятся на переднем крае в области социальных исследований. Студенты со всего мира, обладающие различным уровнем подготовки, стремятся попасть в число их питомцев (см. примеч. 1).
Чем объясняется такой благоприятный результат? Отвечая на этот вопрос, можно начать с того, что образованию на все уровнях уделяли огромное внимание уже отцы-основатели, можно упомянуть практически бесклассовую структуру нашего общества и как следствие – почти уникальное уважение к университетскому образованию. Национальное богатство, большое население, правительственная поддержка (особенно естественных наук) также относятся к числу факторов, стимулирующих образовательную систему. В 1930-е годы повышению уровня стандартов обучения способствовал приток в страну ученых-беженцев из гитлеровской Германии, а также других европейских стран. Благодаря им интеллектуальный уровень в наших университетах необычайно вырос. И естественные, и гуманитарные науки поднялись на совершенно новую ступень. Огромную роль в повышении уровня образования играет традиция частной филантропии, поощряемой соответствующей налоговой политикой. Все это чрезвычайно мощные факторы, но, на мой взгляд, можно назвать и не столь заметные, но тем не менее равно существенные причины, благоприятствующие развитию высшего образования в нашей стране.
Американская университетская жизнь характеризуется одним необычным качеством – конкуренцией, соревновательностью. Учебные заведения одного класса пытаются завоевать первенство по разным параметрам – от объема фонда для финансирования научных исследований до масштабов общественного внимания, которое к ним привлекается. Например, Гарвард и Стэнфорд соперничают в наборе студентов и аспирантов – вещь совершенно немыслимая, скажем, в Токио или Киото, где прием зависит исключительно от успешного прохождения вступительных экзаменов. Столь же необычным для многих университетов в других странах является привлечение профессоров из других учебных заведений; им предлагается более высокая зарплата и более благоприятные условия для работы, что одинаково выгодно и самому профессору, и университету, который его приглашает. В Японии, как и во многих других странах, принято, чтобы преподаватель занимал место в том учебном заведении, которое окончил сам. Такого рода сегрегация представляет собой разительный контраст по сравнению с ведущими американскими университетами, преподавательский состав которых подбирается исключительно на основе личных качеств, вне зависимости от того, где и когда получен диплом об образовании.
Конкуренция университетов имеет, конечно, и негативные последствия – например, отток сил из определенных учебных заведений, теряющих свой авторитет на интеллектуальном рынке. Нельзя сбрасывать со счетов и слишком бурную миграцию научных светил, нескончаемо ищущих личной выгоды, а также связанное с этим ослабление корпоративного духа. Фантастически велик отрыв учебных заведений, практикующих «рыночные» сферы науки (например, компьютерное знание) от преимущественно гуманитарных. И наконец, возникает эффект уолл-стритовского мышления, предпочитающего финансирование тех областей, где достижения наглядны и не заставляют себя долго ждать – в противовес долгосрочным и немодным проектам.
Тем не менее у меня не вызывает сомнений, что положительные результаты конкуренции перевешивают ее негативные последствия. Она устранила благодушие и стимулировала стремление к совершенству и переменам. В 1980 г. британский журналист еще мог написать: «Оксфорду нецелесообразно участвовать в конкурентной борьбе. На сцене еще не появилось претендентов, способных сместить его с завоеванной позиции… В отличие от американских университетов… Оксфорду незачем доказывать свои достоинства… Они достаточно взвешены и оценены, чтобы обеспечить ему должное место» (см. примеч. 2). То же самое и теперь может быть сказано относительно Токийского, Парижского, Оксфордского и Кембриджского университетов, но никто никогда не скажет этого о каком-либо американском университете. Нам, возможно, не достает должно оцененной позиции, но место наверху принадлежит нам.
Американские университеты отличаются также своей практикой назначения на постоянные штатные должности. Я отдаю себе отчет в том, что это весьма щекотливый пункт. Критики этой практики указывают на то, что в этих случаях не учитывается изменение способностей к преподавательской деятельности и на местах закрепляется немало утративших соответствующий потенциал педагогов. Я не собираюсь спорить с этой точкой зрения, хотя я с ней абсолютно не согласен; замечу лишь, что к предоставлению постоянных должностей у нас относятся с величайшей серьезностью. Соответствующие контракты заключаются только после очень продолжительного испытательного срока (обычно это восемь лет) и наличия внутренних и внешних рекомендаций. Процесс получения такого места проходит в условиях жесточайшей конкуренции. Например, в Гарварде мы задаемся вопросом: кто в мире является наиболее достойной фигурой, чтобы заполнить данную вакансию, и когда находим такую личность, пытаемся заполучить ее в свой университет. Может быть, мы не всегда правильно определяем эту кандидатуру, может быть, нам не всегда удается привлечь желаемых персон, но цели у нас самые высокие. Детали предоставления пожизненных должностей в разных университетах разнятся, но в целом эта процедура едина для тех учебных заведений, которые входят в число двух третей самых лучших в мире. Все эти школы совершенно обоснованно считают, что качественный состав преподавателей – самый существенный фактор для повышения репутации и статуса. А это, в свою очередь, привлекает лучших студентов, обеспечивает научный авторитет, помогает получить финансовую поддержку со стороны.
Еще один фактор отличия американского университета от прочих – управление. Оно в большей степени определяется широким распространением частного высшего образования. Но это далеко не все. Государственное и частное образование в Америке с точки зрения управления почти не отличаются друг от друга, зато вместе их управление значительно отличается от, так сказать, европейской модели.
В Америке принята унитарная система: на самом верху стоит президент. Образовательная политика – программы обучения, типы присуждаемых степеней, выбор направления обучения, система приема и т. п. – определяется учеными. А вот вопросы бюджета, распределения инвестиций, введения новых программ, долгосрочного планирования и т. п. находятся в ведении руководства во главе с президентом, который подотчетен попечительскому комитету. Здесь важно отметить два момента. Во-первых, заведующие кафедрами, деканы, ректоры и т. д. назначаются, а не выбираются, и могут быть смещены с должности. Это очень важно, ибо выборы могут привести к назначению слабого руководителя. Кто, к примеру, будет, находясь в здравом уме и трезвой памяти, голосовать за начальника, обещающего сократить программу по его предмету? Во-вторых, относительно независимые попечители служат как государственным, так и частным школам, обеспечивая тем и другим невмешательство со стороны государства. Наша система руководства делает возможным принятие и осуществление в случае необходимости непопулярных решений. Опыт научил нас, что не все и не всегда наилучшим образом устраивается демократическим путем. Опыт научил нас и тому, что управление высшим учебным заведением становится наиболее эффективным, когда исключается или сводится к минимуму конфликт интересов.
Конечно, некой единой «европейской модели» управления не существует. В общих чертах ее можно определить как систему взаимодействия с министерством образования или подобным ему государственным учреждением, распределяющим бюджетные ассигнования. Профессора при этом напоминают чиновников, подвергаемых множеству бюрократических утеснений. Вместо конкуренции распространяется взаимная порука. Избранный администратор, как правило, осуществляет слабое руководство: сильные и самостоятельные фигуры не могут оказаться всеобщими фаворитами.
В последние два десятилетия в Европе распространилась такая форма демократии как «паритет»: важнейшие решения принимаются равным представительством студентов, персонала преподавателей и руководства. В Голландии, например, последствием такой демократической политики стало изъятие из практики самого понятия «лучшего достижения». Профессор Исаак Силвера, много лет преподававший в Лейдене физику, недавно написал: «Основной задачей университета является обучение и развитие науки, но в последнее время в Голландии сложилась такая система, которая представляет собой демократический институт, обеспечивающий главным образом всеобщую удовлетворенность и преподавателей и студентов. И только уже в следующую очередь обращается внимание на образование и науку». А нобелевский лауреат Николаас Бломберген кисло добавил: «Пройдет несколько лет… и голландцы станут горевать, если их футбольная команда выиграет Кубок мира – ведь это значит, что она добьется отличного результата» (см. примеч. 3).