– Происходит… – поправил Годослав. – Происходит…
– Что происходит?
Годослав задумался, то ли с мыслями собираясь, то ли нужные слова подыскивая. Наконец начал, медленно выговаривая фразы:
– Ты давно видел в последний раз моего сына? – ему, стало заметно, трудно говорить.
– Перед отъездом. На коне его катал…
– В три года он ещё не произнёс ни слова… Мало того, он плохо понимает даже то, что мы ему говорим… У него нет разума… И он не может быть моим наследником. Это, надеюсь, ты знаешь уже хорошо. Думаю, во всём княжестве об этом говорят… А князь Додон особо старается, распускает слухи, что и я не совсем в себе…
– Князя Додона мы быстро на место поставим. А Рогнельда вот-вот родит тебе второго сына, брат, – Дражко положил руку князю на плечо, как только друг и брат может положить руку на плечо друга и брата. – Я специально старался успеть добить до этого события остатки войск Тассилона. Опоздать боялся…
– У меня вчера был волхв Горислав… Он говорит, что второй сын, скорее всего, мало чем уступит первому… Потому что Рогнельда… Потому что… Она помутилась разумом… Она не сможет родить наследника княжеского стола…
Пауза повисла в воздухе тяжело и ощутимо.
– И ты решил… – наконец, Дражко захотел услышать продолжение. В его мрачном вопросе почти не было слов, но Годослав понял всё и так.
– А я не могу избавиться от неё… Ты же понимаешь – всё, что случилось с Рогнельдой, случилось из-за преданности мне. Я не только князь, я ещё и человек…
– Чего же ты хочешь?
Годослав осмотрел собеседников печальными глазами.
– Мне нужна вторая жена[59]. Следовательно, я не могу больше быть христианином…
– Ты, наконец, решился? – в голосе Ставра прозвучала откровенная надежда.
– Я хочу решиться… Не решился ещё, но хочу этого… Понимаю, как опасно злить Карла, но ссора с королём развяжет мне руки, и я подспудно добиваюсь этого. Не хочу ссориться по здравом размышлении, но изнутри что-то толкает меня на эту ссору.
Годослав вдруг резко встал, и повернулся в сторону князя-воеводы.
– Скажи мне, брат, скажи… Как я должен поступить?
– Изгнание христианских монахов и проповедников однозначно будет означать новую войну с Карлом. Я сам бы, как истинный православный человек[60], с удовольствием занялся бы этим изгнанием, но мне нужен хотя бы год, чтобы сформировать полки конных стрельцов. Тогда Каролинг и вся его большущая армия поймёт, что сила не в количестве полков, а в их качестве. Подожди, брат, хотя бы год… Лучше, пару лет…
Князь сел устало. Его деятельной натуре требовался такой совет, который толкнул бы его немедленно к какому-то действию. Но ему опять предложили ждать. А ждать он уже очень устал…
– Ладно, оставим этот разговор «на потом»… У нас ещё один наболевший вопрос. Итак, Ставр, что делается на границе?
Волхв сердито переложил посох из одной руки в другую.
– Мы контролируем границу на всём протяжении. По одну, и по другую ее сторону. Изнутри, из Дании, то есть, тоже. Людей не хватает, но что-то всё равно видим. По моим данным, хотя внешне всё выглядит не так, даны на этот раз готовят не сухопутное вторжение, а оснащают флот. И концентрируют ватаги викингов близ Руяна. Они, думается, хотят захватить и отнять у нас остров… Но это будет, скорее всего, не раньше весны. Раньше Готфрид просто не успеет подготовить достаточно судов и войск. Да и зимние морские походы не всех воодушевляют. А до этого отвлекают наше внимание разными способами. То в одном месте границы покажут большой полк пехоты графа Ксарлуупа, то в другом. Но мы проверили. Они создают видимость большой концентрации войск по всей границе. А на самом деле гоняют одних и тех же воев с места на место, чтобы запугать нас, заставить снять подкрепление с Арконы[61], и отправить его в Свентану…
– Что-то новое в тактике данов… – сказал Годослав. – Раньше они никого не боялись, никого обманывать не желали, просто выставляли полки, и шли в атаку. Должно быть, урок трёхлетней давности пошёл им впрок…
– Неужели у них появился хороший полководец… – с усмешкой сказал Дражко. – Кто-то же придумал всё это?
– Это я могу сказать точно… – теперь голос волхва понизился заметно. – Всей подготовкой руководит герцог Трафальбрасс!
– Но он же, как я слышал, после турнира попал в большую опалу, – удивился князь-воевода.
– Должно быть, сумел договориться со своим двоюродным братцем Готфридом. Что-то пообещал ему… – предположил Ставр. – А пообещать он может только победу над нами, иное его не спасёт. Герцог мечтает отомстить за свой прилюдный позор.
– Мститель… – презрительно сказал, без радости в голосе засмеявшись, Годослав. – Я теперь иногда жалею, что тогда, на славном турнире в Хаммабурге, нам не пришлось скрестить оружие с герцогом. У меня была в руках очень хорошая боевая рогатина… И сейчас бы у нас было гораздо меньше проблем. Даны, как всегда, успевают не ко времени. И герцог Трафальбрасс не ко времени появляется. Они очень отдаляют меня от намерения перестать чувствовать себя вассалом Карла, и, в первую очередь, чувствовать себя христианином.
– Кстати, хорошо бы Карлу сообщить о происках Готфрида. И, если Карл не отреагирует, и не поспешит с помощью, тогда можно будет с чистой совестью винить его в нарушении вассального договора, – предложил Дражко.
– А если поспешит? Хотя, этот вопрос следует хорошенько обдумать…
Глава пятая
Долгая и скучная дорога через Ладогу утомила назойливым сырым ветром, гуляющим по льду. И казалось, что этому однообразному передвижению конца не предвидится. И потому все обрадовались, когда показался лесистый противоположный берег, а от него, подавая условленный сигнал, выехала группа дружинников посланной Буривоем разведки. Путь свободен. Дальше уже ехать предстояло вдоль Волхова, но не по руслу реки, что очень долго, а напрямую, через леса и болота, по дороге, традиционно называемой «зимником», срезая путь. Летом эта дорога становилась непроходимой ни для пеших, ни для конников.
Первая ночёвка была устроена в малом острожке рядом с сирнанской деревушкой, жители которой старались не ввязываться в войну двух сильных соседей, и занимались только своим промысловым делом, добровольно платили ясак[62], и, казалось, забот окружающего мира знать не хотели.
На следующий день пути сильно потеплело, словно не зима на улице только-только собирается полностью в права вступить, а будто бы весна зиму уже торопит. Так пахло талым снегом, так светило солнце. Во второй половине дня проезжая дорога миновала болото, поросшее густыми, покрытыми поверху снегом кустами. Здесь издавна били три тёплых, незамерзающих даже в самую лютую стужу ключа с неприятной по запаху, но целебной водой, которой дружинники порой омывали свои раны. К началу этой зимы, пока ещё необычайно тёплой, ключи тем паче не замёрзли. И прямо под копыта лошадей и лосей, и под полозья саней, в которые лоси были впряжены, из болота к реке, слившись из трёх в единый, плоским зеркалом стекал, паря в воздухе, тихий и нешумливый ручей. Никакого селенья, ни самой захудалой деревеньки, ни ватажьей охотничьей избушки рядом не было, и даже маленький бревенчатый мостик, как это делают в местах более обжитых, никто здесь соорудить не догадался. Мало ли ручьёв пересекают дороги на необъятных просторах северных земель…
Единственный местный житель, обосновавшийся в здешних краях давно, дорогой этой, проложенной большей частью воинами, охотниками, и купцами, промышляющими рухлядью[63] и серебряной рудой, мало интересовался. Он вообще редко покидал небольшую утоптанную окружность своего жилища, огороженного не сплошным, и местами покосившимся частоколом из ошкуренных, и уже черных от времени осиновых брёвен, в то время, как к нему самому, приходили и приезжали люди совершенно, порой, незнакомые со своими надобностями и бедами. Они же и пищей его снабжали, поскольку сам поселенец не держал даже простого огорода, и даже охотой не промышлял, потому что вообще не ел мяса.
Дикий край… Тем не менее, маленький караван, состоящий из полутора десятка воинов и двух саней, несмотря на то, что предводитель его недавно только откровенно спешил, бросая порой недовольный взгляд через плечо на сани, которые не могли ехать так же быстро, как верховые лошади, ход сбавил. И, миновав ручей, остановился под горой, где от дороги взбиралась по лесистому склону не слишком и протоптанная тропа.
Предводитель отряда легко соскочил с седла, показывая перед передними санями свою молодецкую удаль, и протянул руку молодой женщине, ступившей из саней в снег.
– Пойдём, Прилюдушка… Нас здесь ждите! – добавил, обращаясь к сопровождающим их дружинникам.
– Княжич, а возьми-ка меня с собой… – не слишком просяще, и даже слегка требовательно, сказал человек из вторых саней.
Гостомысл, а это был именно он, обернулся в раздумье.
– С нами хочешь?..
– Я давно к нему хочу. Всё ноги не доносили. Раз уж поехал, было, конь споткнулся, захромал… Второй раз случай подвернулся, поехал, с дороги по делу вернули… И теперь не знаю уж, доберусь ли когда… – и он показал себе за спину, намекая на причину, по которой он неуверен в своём завтрашнем дне.
– Рачуйко, Светлан, отпустите его… Пусть с нами идёт… – распорядился Гостомысл, и два конных дружинника, постоянно едущие позади вторых саней, неохотно подняли опущенные в сторожевое положение копья.
– Княжич, – не слезая с коня, сказал сотник Бобрыня, – с ним бы стражу посылать след…
Пленник усмехнулся.
– Я могу слово положить, что не попытаюсь бежать, и не предприму ничего против княжича и его молодой жены, – молодой жене пленник, такой же молодой, даже слегка и с уважительной улыбкой поклонился.
– Ловкач какой, этот Вильчан… – хмыкнул Бобрыня. – Думаешь, поверить ему?
– Варягу, княже, верить… – сказал в сомнении и Рачуйко, молодой, и по-молодости безбородый ещё дружинник из-за саней с пленником, и пошевелил копьём, готовый снова опустить остриё. – Себе покой дороже…
– Мы ему верим… – за мужа неожиданно ответила Прилюда, и первой шагнула на узкую тропу, не сомневаясь, что ее мнение учтется.
– Верим… – с улыбкой подтвердил Гостомысл, взял с первых саней мешок, завязанный кожаным шнуром, и шагнул за молодой бойкой женой. И уже с тропы сделал знак пленнику, которого стражники так и звали Вильчаном, поскольку княжич никому не показал, что за человека они везут и зачем. Он даже пленнику не сказал, куда едут, и тот оставался пока в полной уверенности, что конечный пункт назначения маленького каравана – столица словен Славен, где за крепкими городскими стенами его, скорее всего, и будут держать. Почему будут держать там, непонятно, потому что никто не сказал ещё вслух, что он опознан.
Пленник легко вылез из саней, словно бы и мороз ему конечности не сковывал, и пошёл следом за княжичем, вежливо отставая на четыре шага. Маленькая кавалькада в подступающих сумерках быстро скрылась среди деревьев.
– Рачуйко, Светлан… – распорядился сотник Бобрыня, проводив княжича с женой и пленника взглядом. – По дороге, вперёд… Там под деревьями станьте, чтоб сверху не видно было… У скалы, знаете где… Вечер скоро… Мало ли, по сугробам бежать решит… Ежели что, слегка подколите под спину, пониже, но – слегка, чтоб ходить не разучился, и чтоб княжича с княжной не сердить…
Последнее добавление относилось к Светлану, угрюмому дружиннику с недобрым взглядом из-под косматых бровей. Сотник знал, кому и что говорить следует особо. Конные дружинники молча дернули поводья, и лошади быстро унесли их вперёд.
– Телепень… – послал сотник взглядом ещё одного дружинника. – Спешься, пойди за княжичем, но близко не подходи… Спросит что, сам, мол, хотел к старцу наведаться. Свое спросить, да не решился попроситься.
Высокий сильный вой на низковатой для его роста лошади легко соскочил на тропу, словно со ступеньки спустился, одним привычным движением поправил на себе всё оружие и доспех, и ходко двинулся кверху, широко расставляя длинные ноги. С такими ногами можно быстро любого догнать даже в самых высоких сугробах…
* * *
Внутри частокола располагалось небольшое и не создающее впечатления величия капище. И только у самого прохода внутрь ограды стояла тесная, кривоватая с одного угла, рубленная избушка, где и жил единственный постоянный житель здешних мест. Длинноусый и, как все славянские волхвы, безбородый[64] старец[65] Вандал в этот день зажёг в капи ще сразу три костра, переходил время от времени от одного деревянного идола к другому, и подкладывал в пламя небольшие сухие полешки. Старцем его называли не потому, что он был очень стар, просто всех отшельных волхвов, удаляющихся от людской суеты подальше, чтобы легче и чаще общаться с богами без помех, называли в народе старцами, так, скорее, уважительно именуя мудрость.
Уже загодя, зная, что к нему идут гости, то ли слыша их, то ли предчувствуя, Вандал вышел к проёму в частоколе, куда подводила путников поднимающаяся в гору тропа, чтобы встретить тех, кто нуждается в его совете и помощи, и остановился, прислонившись плечом к стене своей избушки. Прислонился не потому, что стоять ему было трудно, а только лишь по причине узости проложенной в снегу тропы, где двум людям разойтись проблематично.
Не нуждающиеся в советном слове или в помощи, сюда обычно не приходили. Это в больших городских и общинных капищах, в храмах – там появляются и просто любопытные. Сюда же путь слишком долог и опасен, и из-за праздного любопытства преодолевать его никто не будет, а особенно во время военное. И именно потому Вандал удалился в такую даль. Тем не менее, пришедших, нарушивших его уединение, всегда встречал без недовольства и со смирением. Внешне он не выглядел ни суровым, ни добродушным, ни равнодушным. Вандал всегда был спокоен и уверен в том, что знает всё, что ему хочется знать. Но говорил людям, к нему приходящим, только то, что находил нужным сказать, и не более. И это его спокойствие переселялось в людей, давало им уверенность, что волхв всегда говорит правду.
Гости поднялись к частоколу.
Вандал посмотрел сначала на идущую первой Прилюду, потом на Гостомысла, поддерживающего Прилюду под локоть, и отставшего на полшага, потому что узкая тропинка не позволяла идти рядом, потом взгляд волхва перешёл на Войномира, и, не больше чем не секунду, на лицо старца набежала хмурь. И вдруг он быстро глянул на небо, на облака, словно что-то там увидел, и заговорил. Голос его был одновременно высок и тих, и при этом странно нетороплив:
– Я ждал тебя, Гостомысл, вместе с молодой женой ещё несколько дней назад. Почему ты тогда отложил поездку в Славен?
И первым прошёл внутрь капища, где разговаривать удобнее, чем в проходе.
У Прилюды глаза от вопроса округлились.
– Боги всё сообщают Вандалу? – спросила она, слышавшая много историй о всезнающем волхве, наивно и с удивлением.
– Нет, просто у меня был проездом дружинник из вашей крепости, которому я дал трав от грудного стеснения. Он и сказал, когда Гостомысл собирается ехать, и сообщил, что он намеревается ко мне непременно заехать, – волхв, отвечая, даже не усмехнулся наивности княжны. – Но сегодня боги сказали мне правду, и я зажёг три костра – для каждого по его надобности. Так почему ж вы задержались?
– Отец чувствовал себя плохо, – чуть-чуть оглянувшись через плечо на подходящего Войномира, тихо ответил княжич. – Его сильно беспокоит осенняя рана. Кость плохо срослась. Ходить больно… Ночами не спит…
Волхв согласно закивал в такт словам, и тоже ещё раз глянул за плечо Гостомысла.
– Я так и думал, я так и думал… Рана у него нехорошая… А это значит, что тебе след торопиться с этой большой поездкой… Очень торопись… Нигде не задерживайся… Успеть надо… Ты, надеюсь, хорошо попрощался с отцом?