Я по гороскопу рак, мой панцирь – мое богатство, моя крепость. И я пячусь назад, когда его пытаются разрушить, мне проще отойти, – раскрыться – не значит понять, Стас. Иногда до этого далеко. Я сама не всегда себя понимаю, если честно. Да, все может измениться, но все и так меняется, пока мы живем. Обновляются клетки тела, изменяются ситуации, место жительства, друзья…
Бояться чего-либо бессмысленно в принципе, но мы боимся, и это естественно,
– главное, хотя бы что-то знать друг о друге, чтобы не додумывать для себя то, что не является правдой. Люди этим тоже любят заниматься, и постоянно обманывают себя, выводя ложные умозаключения, основанные на собственных комплексах. Они у меня тоже есть, не смотря на то, что многим это может показаться удивительным,
– притом, что моя защитная оболочка растворилась, я из чувства самосохранения могу совершать дурацкие поступки и уйти, потому что жить с завязанными глазами невыносимо для меня.
Представь чувства человека, живущего в ожидании амнистии или казни. Если этого можно избежать, то стоит это сделать… К тому же (сейчас я абсолютно честна), я вспоминаю, что ты не ответил на мою смс-ку после приезда из командировки…
Стас, я очень хочу радоваться жизни, ощущать вдохновение для творчества и я не готова страдать. И это "страдать" означает только ожидание и ничего больше. Я не знаю, что есть и что будет, не планирую ничего, ни от чего не зарекаюсь, просто стараюсь объяснить. Да, это сложно, вполне возможно, проще это сделать, когда видишь глаза, касаешься руки, считываешь жесты… Вполне возможно. Что изъясняюсь сумбурно, извини.
Неважно, что будет дальше. Надо понять, что есть здесь и сейчас. Мы живем сегодня. А завтра для любого из нас может не быть, по разным причинам. Хочешь, назови это концом света или чем-то еще… Но ты выяви те главные приоритетные доминанты, желания, которые существуют для тебя здесь и сейчас, которыми ты хочешь и можешь жить сегодня, а не когда-нибудь потом. Я слишком хорошо знаю, что такое "завтра может не быть". За это отчаянное переживание я даже премию получила. Но это же не поворотит время вспять, правда?!.
Думаю, я могла бы еще что-то написать, но это уже будет лишним. И так получился слишком длинный монолог в ответ на твое письмо.
Ульяна
Она терпеливо ждала, не торопила, но протянулась неделя, другая, месяц… Каждый из прожитых тогда дней растянулся в вечность, резиновую, гуттаперчевую вечность, плавящуюся черной тягучей массой, отвратительной, липкой, вязкой… Старенький будильник, стоящий на рабочем столе, противно отсчитывал минуты с громкой и размеренной торжественностью метронома. Она мечтала о возрождении, а вместо этого падала еще ниже, в очередной ад…
Дневник Ульяны
Трус! Слепец! Как он может так поступать?! Зачем тогда вообще начинал эту историю, если боится встречи и пятится как рак в свою нору? Бред, сумасшествие…
Сижу за компьютером и пытаюсь работать после его очередного вежливого письма-отказа-извинения, но глаза жжет обида, она сочится из слезных каналов, ядовитыми каплями стекает по щекам, горлу, сжимающемуся спазмами, противно соскальзывает в ложбинку между грудей…
Кровоточит внутри. Тошнота подкатывает к горлу так, что, кажется, вот-вот вырвет кровью и сердцем, его разорванными ошметками… Останками моих чудесных погибших бабочек.
Написать ему о том, что я чувствую, что так нельзя? Какую-нибудь по-юношески глупую фразу об ответе за тех, кого приручил? Нет, я уже столько писала, к чему? Это ничего не изменит.
Невыносимо. Я взрослая девочка, соберусь с силами, смогу нарастить новый непроницаемый панцирь на обнаженную, лишенную кожи плоть, содранную им с такой легкостью, будто это всего лишь луковая шелуха или сочно отрывающаяся от лакомых долек кожура мандарина. И тогда я вырвусь, наконец, из бесконечного «Дня Сурка», в который меня занесло по воле одного игруна-экспериментатора, заскучавшего в серости своих буден и решившегося безопасно поразвлечься при первом удобном случае.
Я просто имела неосторожность подлететь слишком близко к огню. Из глупого любопытства.
Меня трясло, и руки сами выводили безумные каракули на листе бумаги:
Так уже бывало раньше, давным-давно, в прошлой жизни, я уже забыла когда… Предательство, боль, отчаяние, попытки собрать мои осколки и слепить себя заново… Именно в то время в первый раз появилась она – Коломбина, которая научилась прятать лицо за разнообразными масками, каждая – к своему театральному выходу в свет. Маски приличия, солидарности, спокойствия, рассудительности, благовоспитанности, дружеского участия, ответственного работника, примерной дочери, стервы … стоит ли перечислять их?
Я осторожно высовывалась из-за них, чтобы тут же спрятаться или спрятать голову в песок. Быть Коломбиной очень удобно, всегда можно отшутиться (Ну, что вы, мол, от Коломбины еще ждали?).
Па в одну сторону, реверанс, па в другую сторону… реверанс… Па-де-де… Хотите, я сыграю с вами в бильярд? На раздевание или секс? Хотите, я сыграю с вами в любовь? Душу не поставлю, а тело вполне, почему бы и нет?! Я могу спасти бездомного котёнка и пройтись по вашим чувствам в модных туфлях с болезненно острыми шпильками, если умеючи наступать ими на грудь, живот, ставить каблук в опасной близости от промежности…
Не приближайтесь ко мне близко, я сама не знаю, кем буду через час, с каким лицом или маской проснусь завтра…
Я часто слышу, что женщина должна быть для мужчины загадкой, чтобы ему было интересно ее разгадывать. Я и есть эта загадка. Причем для самой себя тоже (Или нет, и я постоянно лгу даже себе?). Мне чудится, что я не искусственная, не фальшивая и не придуманная, не созданная имиджем стерва, не неприступная богемная красавица, а просто Коломбина, к которой приросли ее маски и которая прячет внутри хрупкую оплёванную душу, тот маленький росток, который не дотоптали когда-то другие добрые люди…
Я загадка, но это совершенно неинтересно, потому что разгадки ничего не несут (разве что доставят удовольствие психиатру или психотерапевту, успешно поставившему верный диагноз). Лучше общайтесь со мной, дружите – я не предам, но, пожалуйста, не любите меня никогда. Я от этого с некоторых пор зверею…
Знаю всё, что вы мне скажете. Представляю, как с возгласом «Утю-тю, заигралась девочка» вы складываете пальцами козу и глупо хихикаете. «На здоровье, – отвечу вам, – но бережёного Бог бережет, а не бережёного… забирают демоны…»
Реальность заключается в том, что когда я родилась, по всему Подмосковью горели торфяники и пылали леса. Быть может, поэтому у меня такая страсть к огню и к беспределу? И может, поэтому моя любовь тяжела и душна, как пропитанный гарью пожара воздух?..
Неужели я сама уничтожаю все, что люблю?.. Это все же моя вина?.. И тогда из-за меня ушли Глеб и Дмитрий? Что еще я наделала?
Ответь мне, мой безобидный возлюбленный…
Когда Уля поделилась своей историей с подругой, та вынесла однозначный вердикт: «Ты сошла с ума, а он просто козел». Раньше она бы согласилась, но тут, тут она даже не могла объяснить суть происходящего более-менее внятно.
Подруга, которую Уля с двумя общими подружками называли Кать-Коть (та просила звать ее Кэт, потом в шутку это перешло в Китти Кэт и, наконец, трансформировалось в Кать-Коть или просто Коть), взяла на себя добровольную ответственность матери-настоятельницы, заботящейся о не слишком разумных чадах. Небольшого росточка, пухленькая, слегка коренастая, она смешно семенила по жизни, перебирая ножками тридцать шестого размера подвернувшуюся поверхность, и раздавала указания. Казалось, она знала все обо всем. Какую болезнь и чем лечить, к какому доктору стоит сходить, где найти хорошего педагога по английскому, стоит ли заниматься йогой, где можно научиться управлять самолетом, какой горнолыжный курорт дешевле, а какой престижнее, за кого стоит голосовать на выборах и почему, как купить квартиру заграницей и не прогадать, как быстро найти бригаду мастеров, чтобы недорого и качественно отремонтировать квартиру, какую гитару стоит приобрести ребенку и в чем ее отличие от профессиональных электрогитар и многое-многое другое…
Уля бы не удивилась, если бы та смогла поддерживать профессиональную беседу как со сталеваром, так и с ученым физиком-ядерщиком, с мастером спорта по дзюдо, с Далай-ламой, с юристом-международником и с кем угодно еще.
Если Коть забирала жертву в свои маленькие, но цепкие ручки, то уже не выпускала ее. Разжать стальные объятия было почти нереально. Она окутывала новую игрушку заботой, пестовала ее, холила и старалась сделать все возможное для ее блага, так как оно ей мыслилось. Оказываемое сопротивление ни к чему не приводило, если только жертва не умудрялась приложить титанические усилия и не сбегала, оставив в нежных пальчиках клочья разорванных отношений.
При этом Коть действительно была неплохим человечком, но уж слишком любила во все вмешиваться, особенно, если ей позволяли. Тогда она могла из лучших побуждений кое-что и напортить. Зная эту ее особенность, Уля, хоть и делилась с ней печалями и проблемами, предпочитала не знакомить со своими мужчинами.
Несколько лет назад Коть развелась с мужем и воспитывала ребенка одна, так и не найдя достойную замену. Ее романы, так или иначе, «сходили на нет», поскольку ее кавалеры обладали свободоустойчивым нравом и не терпели назойливую материнскую заботу.
Коть интересовалась деталями отношений подруги со Стасом и считала, что у нее явно не все дома, если она до сих пор в это играет.
– Тебе надо с ним поговорить, – отчитывала она Ульяну, – чего ты тянешь кота за хвост? Вы же взрослые люди. Встреться и поговори.
– Я хочу, но он все время отговаривается тем, что нет времени, – отвечала та.
– Надо настоять на встрече. Напиши ему. Или просто забудь, в конце концов… Всему тебя учить надо!
Учить Улю было не надо, но объяснить это Коть не представлялось возможным. Она подогревала Ульянину собственную накрученность, заставляя мучиться сомнениями и вопросами, на которые не было ответа. Многочисленные догадки и предположения роились в голове Ули, выстраивая там порой совершенно фантастичные теории, что изводило ее с каждым днем все сильнее. Самое страшное, что может случиться: страдать и плакать от бессилия, понимать это и с болью осознавать, что ничего не можешь изменить, только прекратить быть униженным ничтожеством, покорно стоящим на коленях…
…И тогда, чтобы спасти ее от боли, она вернулась, заполнив Ульяну до краев – ее темная сторона. Его молчание, увиливающие ответы на письма, приходящие через несколько дней после отправки, не доставленные почему-то смс-ки – все складывалось в неестественную, фальшивую конструкцию, шатающуюся, эфемерную, грозящую рухнуть при первом дуновении ветра.
Еще одним брошенным в нее камнем стала его фраза о том, что напитываясь ее чувством, он и сам влюбляется, увлекаясь все больше. Нетерпеливое ожидание праздника сменилось горечью от балаганного представления, дешевого, рассчитанного на недалеких уличных зевак. Если сначала Ульяну привлекла в нем именно деликатность, романтические ухаживания без намека на пошловато-быстрый и недолгий секс, то последующая абсолютная физическая незаинтересованность в ней, как оказалось, уколола и оскорбила не меньше.