– Не знаю, у нас «Шерманов» с короткоствольными пушками было мало. Очень мало. В основном – с длинноствольными пушками. Не только наша бригада воевала на «Шерманах», может, в других бригадах были? Где-то в корпусе я видел такие танки, но у нас были танки с длинной пушкой.
– Дмитрий Федорович, в каждом «Шермане», приходившем в СССР, было личное оружие для экипажа: автоматы Томпсона. Я читал, что это оружие уворовывалось тыловыми частями и до танкистов практически не доходило. Какое оружие было у вас: американское или советское?
– В каждом «Шермане» было два автомата Томпсона. Калибр 11,43 мм – здоровый такой патрон! Но автомат был дрянной. Было у нас несколько случаев. Ребята на спор надевали на себя пару ватников, отходили, в них стреляли, и в ватниках эта пуля застревала. Вот такой был автомат говенный. Вот немецкий автомат со складным прикладом мы любили за компактность. А «Томпсон» здоровый – в танке с ним не развернешься.
– На «Шерманах» стояли зенитные пулеметы. Ими часто пользовались?
– Не знаю почему, но одна партия танков приходила с пулеметами, а другая – без них. Этот пулемет мы использовали и против самолетов, и против наземных целей. Против самолетов использовали нечасто, потому что немцы тоже не дураки были: бомбили либо с высоты, либо с крутого пике. Пулемет хорош был на 400–600 метров. А немцы бомбили, наверное, метров с 800 и выше. Он бомбу кинул и быстро ушел, попробуй его, собаку, сбей! Так что использовали, но не было это эффективно. Мы даже пушку использовали против самолетов: ставишь танк на склон холмика и стреляешь. Но общее впечатление – пулемет хороший. Эти пулеметы нам очень помогли в войне с Японией – против смертников. Стреляли так много, что пулеметы раскалялись и начинали плеваться. У меня до сих пор в голове сидит осколок от зенитного пулемета.
– В своей книге вы пишете о бое за Тыновку частей 5-го мехкорпуса. Вы пишете, что бой был 26 января 1944 года. Тут товарищ раскопал немецкие карты, судя по которым 26 января 1944 года Тыновка находилась в советских руках. Кроме того, товарищ раскопал немецкое разведдонесение, основанное на допросе советского лейтенанта из истребительно-противотанкового дивизиона 359-й СД, который показал, что в Тыновке стоят советские Т-34 и американские средние танки, а также несколько КВ, закамуфлированных соломой. Товарищ спрашивает, не могла ли произойти ошибка с датой, он говорит, что неделей ранее Тыновка действительно была в немецких руках?
– Очень может быть. Ребята, там такая каша была! Обстановка менялась не по дням, а по часам. Мы окружили Корсунь-Шевченковскую группировку немцев, они стали прорываться, с внешнего кольца немцы тоже по нас ударили, чтоб помочь вырваться из кольца своим. Бои были такие тяжелые, что за одни сутки Тыновка несколько раз переходила из рук в руки.
– Вы пишете, что 29 января 5-й мехкорпус продвигался на запад для поддержки частей 1-го Украинского фронта, сдерживавших немецкое контрнаступление. Через несколько дней мехкорпус оказался в районе Винограда. Следовательно, 1 февраля он оказался на пути основного удара немецких 16-й и 17-й танковых дивизий 3-го танкового корпуса. Этот удар наносился из района Русаковка – Новая Гребля на север и северо-восток. За несколько дней немцы овладели Виноградом, Тыновкой, форсировали реку Гнилой Тикич и достигли Антоновки. не могли бы вы описать роль мехкорпуса в развернувшемся сражении?
– Мы окружили немцев, замкнули котел, и нас тут же бросили на внешний фронт окружения. Погода была ужасная, днем непролазная грязь: спрыгнул с танка в грязь, так было легче вытащить тебя из сапог, чем твои сапоги из грязи. А ночью ударял морозец, и грязь смерзалась. Вот по такой грязи нас кинули на внешний фронт. Танков у нас оставалось очень мало, чтоб создать видимость силы, ночью мы зажгли фары на танках, автомашинах, двинулись вперед и всем корпусом встали в оборону. Немцы решили, что в оборону зарылось много наших войск. На самом деле корпус был укомплектован танками к тому моменту процентов на тридцать. Бои были настолько тяжелыми, что оружие раскалялось, порой пули даже оплавлялись, ты стреляешь, а они плюхаются в грязь в сотне метров от тебя. Немцы рвались уже обезумевшие, им терять было нечего. Небольшими группами им все же удавалось прорываться.
– Наносили ли немецкие самолеты ощутимый урон матчасти? Что вы можете сказать о «Хеншеле» HE-129?
– Не всякий раз, но бывало. «Хеншель» не помню, может, и был такой. Иногда удавалось от бомб уворачиваться. Бомбу ведь видно, как она летит. Открывали люки, высовывали голову и говорили своему водителю, скажем: «Бомба рвется впереди». Но вообще были случаи, когда поджигали танки. Потери не превышали 3–5 танков на батальон. Часто поджигали один танк. Гораздо больше нам доставалось в населенных пунктах от фаустпатронников. В Венгрии, помню, я как-то до того устал, что сказал своему заместителю: веди батальон ты, а я посплю. И я заснул прямо в боевом отделении «Шермана». Под Бельцем нам сбрасывали боеприпасы с самолетов на парашютах. Мы взяли себе один парашют. Вот на нем я и уснул. Парашют из шелка, а в шелке вши не заводятся. И я так крепко уснул! И вдруг проснулся. Почему? От тишины проснулся. Что такое, почему тишина? Оказывается, налетели самолеты, сожгли два танка. Во время марша на танке много чего навалено, ящики, брезент. Вот и подожгли два танка. Батальон остановился, двигатели заглушили, и стало тихо. И я проснулся.
– Запирали ли вы люки во время боев в городе?
– Мы запирали люки обязательно. Я о таком приказе ничего не слышал. Вот у меня, когда я в Вену ворвался, нас забрасывали гранатами с верхних этажей зданий. Я приказал загнать все танки в арки домов и мостов. А свой танк вынужден был время от времени выводить на открытое место, чтоб расправить штырьевую антенну и дать сеанс связи с командованием. Вот раз так получилось, что радист и механик-водитель возились внутри танка, а люк оставили открытым. И сверху кто-то бросил в люк гранату. И на спине у радиста она разорвалась. Оба погибли. Так что в городе мы люки закрывали обязательно.
– Основной поражающей силой кумулятивных боеприпасов, к которым относились и фаустпатроны, является высокое давление в танке, поражающее экипаж. Если люки держать приоткрытыми, то появлялся шанс уцелеть.
– Это верно, но люки мы все равно держали закрытыми. Может, в других частях было по-другому. Все же фаустники били в первую очередь по двигателю. Танк загорался, хочешь не хочешь – из танка выпрыгнешь. А тут они уже расстреливали экипаж из пулемета.
– Какой шанс выжить, если танк подбивают?
– 19 апреля 1945 года в Австрии меня подбили. «Тигр» прошил нас насквозь, снаряд прошел все боевое отделение и через двигатель. В танке было три офицера: я как комбат, командир роты Саша Ионов, у него танк уже подбили, и командир танка. Три офицера, механик-водитель и радист. Когда «Тигр» нас прошил, то погиб механик-водитель, мне разбило всю левую ногу, справа от меня Саша Ионов, ему правую ногу оторвало, командира танка ранило, внизу под ногами у меня сидел командир орудия Леша Ромашкин, ему обе ноги оторвало. Кстати, как раз незадолго перед этим боем мы как-то сидели, ужинали, и Леша сказал мне: «Если мне ноги оторвет, то я застрелюсь. Кому я буду нужен?» Он детдомовский, никого родных не было. И вот действительно судьба распорядилась. Вытащили Сашу, вытащили Лешу и стали помогать выбраться остальным. И в этот момент Леша застрелился.
А вообще обязательно одного-двух человек либо ранит, либо убьет. Смотря куда снаряд попадет.
– Получали ли солдаты и младший комсостав на руки какие-нибудь деньги? Зарплату, денежное пособие?
– По сравнению с регулярными, не гвардейскими частями, в гвардейских частях рядовой и сержантский состав до старшины включительно получали двойной оклад, а офицеры – полуторный. Например, мой командир роты получал 800 рублей. Когда я стал комбатом, то получал не то 1200 рублей, не то 1500 рублей. Не помню точно. В любом случае, на руки мы не все деньги получали. Все наши деньги хранились в полевом сберегательном банке, на твоем личном счету. Деньги можно было переслать семье. То есть в карманах деньги мы не носили, это государство делало разумно. Зачем тебе в бою деньги?
– А что можно было купить на эти деньги?
– Вот, например, когда мы были на формировании в Горьком, пошли мы на рынок с моим другом Колей Аверкиевым. Хороший парень, но погиб буквально в первых боях! Приходим, смотрим, один барыга продает хлеб. Держит одну буханку в руках, а в чемоданчике еще пара буханок. Коля спрашивает: «Сколько за буханку?», он отвечает: «Три косых». Коля не знал, что значит «косая», достает три рубля и протягивает. Тот говорит: «Ты что, очумел?» Коля оторопел: «Как что? Ты просил три косых, я тебе и даю три рубля!» Барыга говорит: «Три косых – это триста рублей!» Коля ему: «Ах ты, зараза! Ты тут спекулируешь, а мы за тебя на фронте кровь проливаем!» А мы, как офицеры, имели личное оружие. Коля достал свой пистолет. Барыга схватил три рубля и тут же ретировался.
Кроме денег, офицерам раз в месяц давали доппаек. В него входило 200 граммов масла, пачка галет, пачка печенья и, по-моему, сыр. Кстати, через пару дней после случая на рынке нам выдали доппаек. Разрезали мы буханку хлеба вдоль, намазали маслом и сверху сыр положили. Ох, как здорово получилось!
– А какими продуктами вы получали доппаек: советскими или американскими?
– Всякими, раз на раз не приходилось.
– Получали ли что-нибудь солдаты и младший командный состав за ранение? Деньги, продукты, отпуск, другие виды компенсации?
– Нет, ничего не полагалось.
– Какое вознаграждение полагалось за уничтоженный танк, пушки и пр.? Кто определял это, или существовали жесткие правила поощрения и награждения? При уничтожении танка противника награждался весь экипаж или только отдельные его члены?
– Деньги давались на экипаж и делились поровну между членами экипажа.
В Венгрии в середине 1944 года на одном из митингов мы решили, что все деньги, которые нам причитаются за подбитую технику, мы будем собирать в общий котел и потом отсылать семьям погибших наших товарищей. И вот уже после войны, работая в архиве, наткнулся на подписанные мною ведомости о передаче денег семьям наших друзей: три тысячи, пять тысяч и так далее.
В районе Балатона прорвались мы в тыл к немцам, и так получилось, что мы расстреляли немецкую танковую колонну, подбили 19 танков, из них 11 тяжелых. Много автомашин. Всего нам засчитали уничтоженных 29 боевых единиц техники. Мы получили за каждый подбитый танк 1000 рублей.
В нашей бригаде было очень много танкистов-москвичей, поскольку наша бригада формировалась в Наро-Фоминске, и пополнение к нам прибыло из московских военкоматов. Поэтому когда уже после войны я пошел учиться в военную академию, то я старался, насколько возможно, встретиться с семьями погибших. Конечно, разговор был печальный, но он был так необходим им, ведь я тот человек, который знает, как погиб их сын, отец или брат. И часто рассказываю им, так и так, называю дату. И они вспоминают, а нам в тот день было не по себе. Вот мы деньги тогда получили. А иногда нам удавалось отослать не деньги, но посылки с трофеями.
– То есть подбитый танк зачислялся на личный счет каждого члена экипажа?
– Да.
– Кто следил за потерями противника?
– Штаб, командиры батальона и рот. Зампотех тоже следил. Кроме того, у нас были созданы группы эвакуации подбитых танков. Не путайте их с тыловыми частями! Группа обычно состояла из 3–5 человек с одним тягачом, командовал ими зампотех. Они шли за боевыми порядками, следили и за нашими, и за немецкими потерями и все записывали.
– Каким образом определялось, кто какой танк подбил или орудие уничтожил? Что происходило, если на один и тот же подбитый немецкий танк претендовало сразу несколько экипажей?
– Такие случаи бывали, хотя и нечасто. Обычно, записывали обоим экипажам, делая приписку «совместно». В донесении указывали один подбитый танк. А деньги делились пополам: по 500 рублей каждому экипажу.
– Каковы были действия экипажа поврежденного в бою танка?
– Спасать танк, попытаться его отремонтировать. Если отремонтировать танк силами экипажа нельзя, то занимать оборону возле танка. Бросать танк категорически запрещалось. Я уже говорил, в каждом батальоне был смершевец, и не дай бог тебе бросить танк! У нас была пара таких случаев, хитрецы перед атакой ослабили гусеницу. И стоило механику танк резко рвануть, как гусеница слетала. Но наш смершевец это заметил, и их взяли. Конечно, явная трусость!
– Получается, что, если по халатности экипаж не натянул гусеницу, его могли обвинить в явной трусости?
– Да, могли. Надо следить за своим танком. А иначе можно было запросто попасть в штрафной батальон. Поэтому перед каждым боем в обязанности командиров танков и командира роты входила проверка натяжки гусениц.
– Случалось ли подбивать своих же?
– Ребята, на войне всякое случалось. Западнее Юхнова произошел такой случай. Туда вышла наша бригада и остановилась в лесу. А километрах в трех впереди нас шел бой. Немцы захватили плацдарм у какой-то речки и стали его расширять. Наше корпусное командование приказало роте «Матильд» из соседней бригады контратаковать немцев. Танков у немцев там не было, плацдарм удалось ликвидировать, немцы отступили за реку. И вот возвращаются наши «Матильды» из боя. А чуть раньше, опасаясь прорыва немцев, наше командование выдвинуло и развернуло истребительно-противотанковый дивизион. Метрах в трехстах перед нами они развернулись и окопались. Наши артиллеристы не знали, что здесь есть наши танки, тем более иностранные, и поэтому, едва завидев «Матильды», они открыли по ним огонь. И подбили три или четыре танка. Остальные танки повернули и быстро скрылись. Командир дивизиона, артиллерист, взобрался на одну из подбитых машин, заглянул внутрь, а там ребята наши лежат, у одного вся грудь в орденах. Артиллерист за голову схватился.
Другой случай произошел, когда 1-й и 2-й Украинские фронты соединились в Звенигородке и замкнули кольцо окружения вокруг Корсунь-Шевченковской группировки немцев, с юга подошли тридцатьчетверки 5-й армии, а с севера подошли наши «Шерманы». Наших ребят на тридцатьчетверках не предупредили, что тут «Шерманы», и они сожгли танк командира батальона Маслюкова Николая Николаевича, и сам он погиб.
– Как за это наказывали?
– Не знаю. Наверное, кого-то наказывали. Каждое дело расследовалось тыловыми структурами.
– Как вы взаимодействовали с пехотой во время боя?
– В танковой бригаде было положено по штату три танковых батальона по 21 танку в батальоне и батальон автоматчиков. В батальоне автоматчиков было три роты, то есть по роте каждому батальону. Трехбатальонный состав у нас был только в конце 1943-го – начале 1944-го. Все остальное время в бригаде было два танковых батальона. Наши автоматчики были нам как братья. Во время марша автоматчики сидят на наших танках. Они там греются, сушат вещи, спят. Мы пришли, где-то остановились. Танкисты пошли спать, а наши автоматчики охраняют нас и наши танки. Многие автоматчики с течением времени становились членами экипажей, вначале заряжающими, потом, может, радистами. Делились поровну трофеями: они с нами, а мы с ними. Поэтому им воевалось полегче, чем простой пехоте.