Гады
роман-анекдот
Олег Владимирович Веденеев
© Олег Владимирович Веденеев, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
I
Высокий молодой человек с тонкими, словно специально поджатыми в злой усмешке губами и выразительными голубыми глазами вышагивал взад-вперед по кабинету. Перед ним, как школьники перед учителем, за длинным-предлинным столом сидели ошарашенного вида господа и дамы. Главным образом, это были господа – немолодые, седые, с проплешинами и животами, выпирающими из-под взмокших сорочек. Из общего ряда выделялись двое статных, пышущих здоровьем молодых мужчин в дорогих, узких по моде, итальянских костюмах. Была еще пара испуганных женщин – красивая высокая брюнетка за сорок с большими черными глазами и маленькая пожилая блондинка с глупым лицом, похожая на упитанную болонку. Кто-то тяжело дышал, кто-то судорожно поправлял сбившийся набок галстук, один из министров вытирал со лба внезапно выступивший пот.
Во главе стола, там, куда непроизвольно уходил взгляд всякого, кто переступал порог губернаторского кабинета, находился большой мрачный человек, отбивавший костяшками волосатых пальцев нечто вроде марша, не исключено что похоронного. Весь вид его говорил, что он здесь главный, и то, что происходит у него в кабинете, происходит только потому, что он этого хочет или еще не решил, когда это должно прекратиться. Этот пожилой альфа-самец был почти лысым – робкие седые всходы едва пробивали целину массивного, лоснящегося в свете ламп черепа. Крепкие плечи, большие руки, мощная челюсть и слегка скошенный набок нос выдавали в нём любителя грубых видов спорта, давным-давно перешедшего в стан болельщиков. Его вытянутые в трубочку губы выражали глубокую задумчивость, а маленькие глазки на ожиревшем лице горели нехорошими огоньками.
Сидельцы по обеим сторонам стола опасливо поглядывали в сторону Лысого как слабые дети в плохой подростковой компании, предчувствующие начало большой драки и сильно жалеющие о том, что не послушали маму и оказались в ненужное время в ненужном месте.
Тонкогубый остановился, заложил обе руки за спину, выдержал паузу и сказал ядовитым тоном:
– Что смотрите?! Активности ноль! Привыкли сидеть за спиной губернатора! Пригрелись! Пришипились! Приклеились попами к креслам! Пора работать, господа!
«Оплеуха» прозвучала с такими неповторимыми интонациями, что каждый из адресатов почувствовал себя мухой, на которую со свистом опускается мухобойка.
– Дык мы работаем, – начал было пожилой прокуренный мужик с кустистыми бровями и седым попугайским хохолком из спутавшихся волос на голове; его выпученные глаза вращались как два маленьких глобуса, апеллируя к коллегам, но те предпочитали смотреть в стол.
– Да. Работаем, – наконец, поддакнул товарищу полный господин с отвисшими щеками, вытягивая из кожаной папки пухлый отчет. – Работаем-с! Да-с!
– Да вы меня не слышите! Не хотите слышать! – искренне возмутился тонкогубый, повышая голос и с удовлетворением отмечая про себя, что злые огоньки в глазах губернатора загорелись сильнее. – Очень плохо просто хорошо работать. Хорошо, когда люди думают, что вы хорошо работаете. Тогда вы можете вообще не работать. И это будет лучше, чем когда вы работаете, а все думают, что вы не работаете. Не понимаете?! Повторяю: от работы кони дохнут! Сегодня в медиа-пространстве ваша работа – пшик! Ее нет, она не существует! Хотя работать вы можете до развязывания пупка и надрыва жил. Отвлекитесь вы, наконец, от работы! Оторвите руки от дыроколов, найдите им другое применение! Пощупайте секретарш, что ли…
Пожилая болонка хихикнула, но всем было не до нее.
Тонкогубый вдруг сорвался на крик:
– Министры правительства! Заместители губернатора! Руководители ведомств и служб! В присутствии первого лица региона битый час я проповедую вам прописные истины пиара, а вы тупите как малые дети! Включайте, наконец, мозги! Ответьте, для чего вам голова?!
Вопрос был обращен ко всем сразу.
Тонкогубый прошёлся острым взглядом по физиономиям чиновников, заставляя каждого съёживаться, пока не остановился на смуглом, небритом, очень похожем на президента Ирана, мужике. Мужик был в галстуке и жевал жвачку, чего его восточный le gémeau никак не мог себе позволить. «Иранец» окаменел, перестав жевать.
– Чтобы есть, да?! – с вызовом спросил его тонкогубый.
Присутствующие скосили глаза в сторону виноватого. Кто-то хмыкнул.
Губернатор подался вперед, чтобы разглядеть проштрафившегося подчиненного и буркнул:
– Дорожный фонд, ты?! Ставлю на вид!
– Виноват! – пролепетал мужик и попытался вскочить, вытянув руки по швам.
– Да сядьте вы уже! – замахал руками тонкогубый, внезапно сменив тон: металл в его голосе переплавился в истерические бабьи нотки на грани плача, и вместе со слезами вдруг показалось что-то человеческое, заставившее присутствующих облегченно вздохнуть. – Как же вы, господа, не можете понять простую вещь! Я собрал вас здесь не для того, чтобы раздавать пинки и ставить неуды. Если бы я хотел кому-то вставить, то давно уже вставил бы!
Взгляд оратора случайно упал на красавицу-брюнетку, заморгавшую красивыми влажными глазами.
В голосе Тонкогубого неожиданно проявились гнусавые нотки плаксы и ябеды, снова заставившие всех напрячься:
– Но я же хочу по-че-ло-ве-чес-ки! Хочу выстроить работу так, чтобы все мы были в шоколаде. У меня нет желания вас топить и мучить. Я за дело болею! За наше общее дело! За нашего губернатора! Выборы на носу!!! Скажите им, Василий Павианович!
Взгляды снова обратились в красный угол кабинета, где под картой субъекта федерации восседал глава региона. Костяшки перестали отбивать марш. Губернатор медленно встал из кожаного кресла, обнаружив огромный живот под белоснежной сорочкой, по которой стекал вниз красивый фиолетовый галстук. Тонкогубый облизнулся и отметил про себя, что губер очень похож на кабана. Остальные просто затаили дыхание. Никто не знал, что будет дальше.
Лысый сурово оглядел присутствующих поросячьими глазками, уперся кулаками в стол и мрачно сказал:
– Значит так! С этого момента Феликс Робертович Роттенмайер наделяется особыми полномочиями. Всем его слушать! Делать, как он скажет! Чтоб еженедельно все министерства и департаменты представляли отчеты о своей медийной активности. Ему и мне! И если кто будет волынить – ответит головой! И еще! Перестаньте уже писать мне жалобы на Феликса Робертовича!
Тонкогубый приподнял бровь и склонил голову набок. Ему стало интересно – впервые за всё время показательной порки, которую он устроил членам регионального кабинета. Весь его вид говорил: «Так-так! С этого места, пожалуйста, поподробнее!» Но Лысый опустил подробности, бросив на прощание фразу, показавшуюся Феликсу обидной:
– Пусть мальчик работает!
Когда выходили из приемной, никто не проронил ни слова. Разные мысли вертелись в головах. Кто-то искренне желал неизвестно откуда свалившемуся на них Роттенмайеру лютой смерти. Кто-то радовался, что губернаторский гнев не коснулся лично их. У кого-то были планы на отпуск. Один возбудился, представив вечер в постели с молодой женой. Лишь дамы и спортсмены оставались бесстрастны.
Последним из кабинета вышел Роттенмайер, задержавшись всего на пару минут. О чем он говорил с губернатором tete a tete, осталось тайной. И только Ксюша, секретарь в приемной, поделилась вечером с подругой Валей конфиденциальной информацией, которую подслушала, нажав одну хитрую кнопку на селекторе:
– Губернатор ему говорит: «Не круто ли берёшь, Феликс?!» А тот ему: «Нормально, Василий Павианович. С ними только так и нужно. Иначе уважать не будут. Это, – говорит, – Наша национальная особенность. Пока в рыло не дашь или не выпьешь – никакого уважения!» Губернатор ему: «Ты бы лучше с ними выпил!» А Роттенмайер рассмеялся в ответ так противно, как только он один смеется, и говорит: «Что вы! Пить и петь – ваша прерогатива». Прерогатива! Нет, ты представляешь! Такими словами бросаться в кабинете у губернатора! Ужас!
II
Дверь в собственную приемную, появившуюся две недели назад, Феликс Робертович открывал ногой. Вряд ли он боялся, что ему на голову свалится что-нибудь тяжелое. Тем более что в приемной всегда сидела его верная секретарша Валентина. Вот и сейчас, одарив шефа улыбкой, которой он, впрочем, не придавал никакого значения, она привстала и, вместо книксена, сделала быстрый вдох с одновременным взмахом красивых ресниц. Под плотной тканью ее пуританского платья с геометрическим античным рисунком проявились грудь и бедра, а на безупречное лицо греческой богини снизошло выражение понимания:
– Как всё прошло?!
– Феерично! Буду зализывать душевные раны! Полчаса меня ни для кого нет!
– Неужели и для меня?! – раздалось из дальнего угла, где стояли пыльные кресла для «маринуемых в приемной».
Знакомый голос заставил Феликса обернуться.
В углу сидел, положив ногу на ногу, мужчина средних лет. Среднего роста, среднего телосложения. Типичные славянские черты лица и короткие светлые волосы, зачёсанные набок. Единственное, что выделяло его из толпы – пронзительные синие глаза, будто напоённые энергией неба. Всё остальное было подчеркнуто обычным. Кроссовки, джинсы, рубашка, свитер с оленем. Навскидку ему можно было дать годков тридцать, если бы не очки в стальной оправе, прибавлявшие добрый десяток лет.
Феликс раскинул руки и пошел навстречу гостю:
– Николай Николаич!
– Здорово, Рот!
– Нет уж! Теперь – Роттенмайер Феликс Робертович! Табличку на двери видели?
– Золотом по пластмассе? Видел.
– Так, Валя! Полчаса меня ни для кого нет!
– Вы уже говорили, – надула губки Валентина. – Что я, дура, чтобы мне по два раза повторять?
Когда дверь кабинета закрылась, Роттенмайер выразительно кивнул на стену, за которой осталась секретарша и, хитро подмигнув, прошептал:
– Как она вам?
– Во! – гость поднял большой палец, – Жаришь ее?
– Работаю с ней! – в притворном возмущении выпучив глаза, ответил Рот. – Я же семейный человек! Знаете, сколько у меня детей?
Гость поднял два пальца, будто показывал знак победы.
– Нет! Уже трое! Сам удивляюсь, откуда они берутся… А с Валечкой у меня исключительно деловые отношения. Бывает, наору на нее, потом успокаиваю, жалею.
– Вон оно как! Да ты, братец, затейник! В смысле, ты еще и орёшь на подчиненных?
Пока Феликс вынимал из шкафчика стаканы, пришелец уселся за его рабочий стол и огляделся.
На стенах были развешаны многочисленные дипломы и награды хозяина. С десятка больших и малых портретов (некоторые из них были в дорогих рамах) смотрел разный Роттенмайер: хмурый, суровый, человечный. В углу стояло двухметровое, в полный рост, фото главы региона. На столе царил живописный беспорядок, отражавший беспокойный нрав начальника губернаторской пресс-службы. Были веером рассыпаны цветные карандаши. Тикали старинные часы в вычурном бронзовом корпусе. Поверх кучи скрепок лежал симпатичный планшетный компьютер. На левом крае стола находился набор сувенирных ножей с костяными ручками и гравировкой на тему быта народов крайнего Севера. На правом – глиняная статуэтка, подарок одного польского политолога: гость покрутил ее в руках и попробовал подуть в голову в надежде, что это свистулька. Тут же лежала пачка салфеток для снятия грима.
– А презики использованные куда бросаешь?
– Да ну вас! – отшутился Феликс, садясь напротив.
Ему вдруг не понравилось, что кто-то сидит в его дорогом кожаном кресле, которое он лично выбирал, заказывал, подписывал для бухгалтерии счет на оплату.
Выпили по капле виски.
– Сколько мы не виделись? – подмигнул визитер. – Помнишь, как ты в Питере удрал с деньгами, а нас менты повязали? Потом отпустили, правда.
– Да, другие были времена! – ностальгически, но тревожно вздохнул Феликс.
– И другие деньги!
– Да какие там деньги, – махнул рукой Рот.
– 750 тысяч долларов США.
Феликс во второй раз поймал себя на мысли, что ему неприятно.
Гость почувствовал перемену настроения хозяина и немедленно сменил тему:
– Слушай, а почему наши прозвали тебя «Рот Фронт»?
– Это со студенческих времён пошло. Рот – понятно. Ну, а где Рот, там и Фронт. Тем более, отчество позволяет! Феликс Робертович – мудрёно, сразу и не выговоришь! Это у вас всё просто: Николай Николаич Беляков. Просто гений!
– Да брось ты, какой я гений! – улыбнулся Беляков, поправляя очки без диоптрий.
– Надеюсь, что добрый!
– Давай-ка о деле! Пока твой организаторский гений не завалил меня комплиментами.
Феликс, наконец, почувствовал к гостю искреннюю симпатию. Или это виски подействовал? «В самом деле, к чему подозрения? Если каждого подозревать, не с кем будет работать!» – подумал Рот, собираясь с мыслями.
– Итак. Клиент сложный. Лицо, видели, какое? Когда пытается улыбаться, кажется что хочет убить. Дети плачут. Экстерьер херовый – пузо висит. Опять же, возраст за шестьдесят. Сложно из него молодого козлика лепить, а старым козлом он быть не имеет права! Но внешность фигня, подлатаем. Хуже, что он двигаться не умеет: грациозен как мешок с навозом. Объяснил ему, что правый профиль у него лучше – теперь встаёт перед камерами как надо. Учу не держать руки в паху. Пока не усвоил, но быстро схватывает. Что хорошо – любит петь! Как увидит микрофон, сразу хвать его и, ну, давай наяривать! Репертуар блатной. Сейчас модно, типа «шансон». Слуха у него нет, но это и неважно. С русским языком беда. У него, как у всех у них – техникум, комсомол, вуз заочно, потом по партийной линии, в 90-е в бизнесе недолго и опять во власть. Негде было научиться! Когда возбуждается, начинает добавлять после каждой фразы «-бл..».
– Помнишь, на Урале у нас губер был? Постоянно добавлял «-нах», – вспомнил Беляков, – Отучали-отучали его. Только калёным железом не жгли – бесполезно!
– Этот тоже старый производственник, – кивнул Феликс. – Через слово лепит «МазутЫ», «северА», «на нефтИ». Внушаю, что низзя. Проникается. Но попотеть придется.
Николай Николаич молча бренчал льдом в пустом стакане, глядя на огромный, во весь рост, фотопортрет, где губернатор изо всех сил, но тщетно старался казаться добрым. Потом встал и подошел поближе, освободив кресло пресс-секретаря, куда Рот тут же поспешил пересесть.
– Серьезный кабан! – резюмировал осмотр портрета Беляков. – Так сразу и не скажешь, где у него «кнопка».
– Прекрасный семьянин. Двое детей. Трое внуков. Все пристроены в столице на хороших должностях. Жена банкирша. Липовая, конечно. Из тех, что возглавляют «свои» комбанки. Любит грудастых секретарш. Обязательно блондинок. Причем, держит их при себе до достижения 27 лет, потом увольняет. Я справки наводил.
– Так вот ты какой! – Беляков погладил губернаторский портрет пальцем по голове: – Я буду называть его Лысым!
– О’кей! Тем более что я его уже так называю!
– Что, правда!?
Роттенмайер кивнул и вдруг рассмеялся своим громким грудным смехом, как будто пытался одновременно закричать, прокашляться и высморкаться. Белякова даже покоробило. Этот неприятный смех и раньше оставлял ощущение тяжелого нервного расстройства у его обладателя, но теперь, похоже, всё стало еще хуже.
В кабинет заглянула Валентина, чтобы убедиться, что ничего не случилось, но Рот ее отослал.
– Фронт работ, конечно, большой. Но из неисправимого – только отчество.
– Павианович? – удивился Беляков. – Выходит, папа у него был Павиан?
– Сам удивляюсь. Специальную литературу читал, у знатоков интересовался. Нет такого имени! – развел руками Роттенмайер. – Ну, вы же в курсе, как это делалось раньше, когда отменили святцы. Родился в деревне мальчик, и местные грамотеи записали его Павианом. Революция, коллективизация, палочки за трудодни. Кому там было дело до имени! Спасибо, что Горшком не назвали!
– С Горшком было бы проще, – серьезно сказал Беляков.
– Зато этот самый павиан заставил клиента лбом стены прошибать. Только представьте себе, как его дразнили: в школе, в техникуме, в армии, на заводе. Это какую же харизму надо было нарастить, чтобы всё это вынести и пройти по жизни до самого верха Павиановичем?!