Девушка в красном плаще всегда берет билет в семнадцатый ряд, и я ломаю себе голову, гадая, какая же у нее тайна?
Мне непременно нужно разгадать ее историю, и в то же время я боюсь, что история найдется, а потом окажется, что с этой историей у незнакомки в красном плаще нет ничего общего. Я чувствую себя как Парцифаль, который считает неучтивым задавать вопросы[8], и уже догадываюсь, что история этой женщины не похожа ни на одну другую. Она непостижимо очаровательна, и сегодня я все-таки наконец заговорю с ней и спрошу, не согласится ли она пойти со мной поужинать.
Сильная рука схватила меня за плечо и встряхнула – я в тот же миг снова очутился на площади Сен-Сюльпис, на солнечной террасе маленького кафе, за столиком, а напротив меня – мой друг Робер.
– Эй, Ален! Ты слушаешь или нет? – Его голос звучал укоризненно. Светло-голубые глаза пристально смотрели на меня. За светловолосой макушкой Робера поднималась светлая громада церкви с такими необычными башнями, почему-то она показалась мне похожей на только что приземлившуюся космическую ракету. Мой друг, очевидно, закончил свой подробный доклад про этого – как его? – Хаббла с его константой. – Говорю тебе: вечером, сегодня, ты должен наконец заговорить с ней. Спросить, не согласится ли она пойти куда-нибудь поужинать. Иначе вы будете удаляться друг от друга все больше и больше. Как две планеты, каждая по своей орбите.
Я закусил губу, сдерживая смех:
– Да. Я тоже только что подумал как раз об этом.
5
В ту среду я пришел в свой кинотеатр немыслимо рано. Отобедав с Робером, я сразу простился, как будто бы у меня назначена какая-то встреча. Хотя никакой встречи не было. Но, как мы знаем, самые счастливые моменты – всегда те, которые ждешь.
Залитый ярким послеполуденным светом бульвар Сен-Жермен я в самом задорном настроении перешел не по зебре, а ловко проскочив между автомобилями, дожидавшимися зеленого сигнала светофора. Закурил сигарету – и через несколько минут уже шагал по тенистой улице Мазарини.
Когда я отпер входную дверь «Синема парадиз», в лицо повеяло знакомым запахом – старого дерева и мягкого плюша, это меня немного успокоило, и я принялся переделывать наши витрины.
В программе «Les Amours au Paradis» в этот день значился фильм Эрика Ромера «Зеленый луч». Я разложил новые проспекты. Проверил, хватит ли в кассе мелочи на размен. Заглянул в будку механика, положил возле проектора коробки с пленкой. Потом я пошел в зрительный зал и попробовал посидеть на разных местах в семнадцатом ряду – хотелось понять, что за странная история с этим семнадцатым рядом. Ничего особенного я не обнаружил. В моем кино это ведь и не последний ряд, который так популярен у влюбленных парочек, потому что там никто не мешает им целоваться под прикрытием темноты.
Я убивал время, занимаясь ненужными или не очень срочными делами, и чуть не каждую минуту поглядывал на часы, висевшие на стене фойе.
Пришел Франсуа и скрылся в будке киномеханика. Пришла мадам Клеман и принесла своими руками испеченные круассаны с малиновым желе. Когда зрители разобрали билеты на сеанс, начинающийся в шесть, и уселись по местам в ожидании картины «А давайте жить все вместе?» – о предприимчивых старичках, организующих жилую коммуну, – я заглянул в будку и сказал Франсуа, что пойду выпить кофе.
Тот сидел, уткнувшись в книги и тетради. Пока шли фильмы, он читал, готовясь к экзаменам.
– Я мигом, – обещал я. Франсуа кивнул. – А… скажи, Франсуа, ты не мог бы сегодня вечером запереть тут все вместо меня? После вечернего сеанса у меня кое-что намечено.
И только в бистро по соседству, когда я уже пил кофе со сливками, мне вдруг пришло в голову, что план мой далеко не блестящий. Последний сеанс закончится в двадцать три пятнадцать. Кто же в такой поздний час захочет идти куда-то ужинать? Не будет ли благоразумнее пригласить девушку в красном плаще поужинать в ближайший выходной? Если она вообще захочет пойти куда-то со мной. И если вообще придет сегодня в кино…
Я вдруг буквально похолодел от ужаса. Что, если она сегодня не придет? Или вообще никогда больше не придет? Я нервно помешивал и помешивал кофе, хотя сахар давно растворился.
«Но ведь до сих пор она всегда приходила, – напомнил я себе, чтобы успокоиться. – Не сходи с ума, Ален. Она придет. И ведь ты, кажется, ей нравишься. Она всякий раз улыбается, когда видит тебя».
А может быть, это самая обыкновенная, нормальная приветливость!
Нет-нет, тут что-то большее. Готов держать пари, она ждет, что ты наконец заговоришь с ней. Трус, давно надо было заговорить! Давным-давно.
Где-то рядом раздался легкий шорох. Профессор в вельветовом пиджаке – он сидел за соседним столиком и разворачивал газету. Встретив мой взгляд, он кивнул. В его глазах мелькали веселые искорки.
Святый боже, уж не бормотал ли я вслух? Может, я уже превратился в одного из тех бедняг, которые не способны контролировать свои речевые импульсы? А вдруг этот профессор умеет читать мысли?
Смущенно кивнув в ответ, я единым духом допил кофе.
– Я видел, у вас сегодня идет «Зеленый луч», – сказал профессор. – Хороший фильм. Я решил не упустить возможности. Посмотрю. – В уголках его губ играла тонкая усмешка. – Знаете что? Не мучьте себя напрасными сомнениями – юная дама придет непременно.
Меня бросило в жар, я вскочил и потянулся за курткой:
– Да-да, э-э… Значит, до вечера.
– До вечера, – ответил профессор.
И с этой минуты меня не покидала надежда, что он окажется прав относительно юной дамы.
Она стояла последней в очереди, выстроившейся перед кассой. Когда она положила передо мной деньги на билет, я решился – как говорится, схватил судьбу за волосы.
– Мадемуазель, вы часто ходите на наши еженедельные ночные сеансы! Вам нравится моя маленькая кинопрограмма? – Я задал вопрос со всей возможной настырностью, когда пододвигал к ней билет и сдачу.
Она убрала за ухо прядь волос и робко улыбнулась:
– Да. И даже очень.
– А мне очень нравится, что вы часто к нам приходите, – быстро сказал я и, точно завороженный, уставился на ее маленькое изящное ушко, которое вдруг порозовело.
Она все улыбалась и молчала, убирая деньги в кошелек. Ну а что можно сказать в ответ на такое глупое замечание?
«Попусту не болтай, живо иди к цели, малыш. Иди к цели!» – прозвучал в моих ушах голос Робера.
– Гм… Э-э… вообще-то, мне пора сделать вам скидку, ведь вы в числе наших постоянных зрителей. – Я постарался произнести эти слова шутливым тоном. – Знаете, как в больших универмагах, у них там начисляют накопительные баллы.
Взяв билет, она посмотрела мне прямо в глаза. И опять улыбнулась. И я в ответ улыбнулся, точно под гипнозом.
– Это излишне, мсье. Эти фильмы стоят своих денег, каждого цента.
Кто-то распахнул входную дверь, и в фойе влетел порыв ветра. Вошли юноша и девушка, студенты, со смехом направились к кассе. Времени у меня было в обрез.
Женщина в красном плаще сделала шаг…
– Только один момент! – воскликнул я, и она обернулась. – Вы… вы что-то забыли…
Ее взгляд стал удивленным.
– То есть… Это я… я забыл, – лепетал я в отчаянной попытке не дать ей просто уйти.
– Да?
– Понимаете, я забыл спросить у вас одну вещь. – Я не отрываясь смотрел на нее. – Вы не хотели бы после картины пойти куда-нибудь поужинать… или, может быть, что-нибудь выпить. Мы могли бы… обсудить… поговорить… если вы не против. Я… Словом, мне очень хотелось бы пригласить вас, то есть я хочу сказать, если уж вам не нужны накопительные скидки и баллы… – Накопительные баллы… ох, какой несусветный вздор я нес… – Ох, какой несусветный вздор я несу! Извините, пожалуйста. – Я тряхнул головой. – Не думайте ни о каких баллах. Забудем эту чепуху. Можно мне пригласить вас в кафе? Прошу вас, соглашайтесь, скажите «да»!
Мое сердце колотилось в отрывистом ритме моей сбивчивой речи.
Женщина в красном плаще подняла брови, потом закусила губу, наклонила голову и широко улыбнулась. Щеки у нее сильно раскраснелись, и наконец она что-то произнесла.
Она сказала «да».
6
Мы пришли, как будто это само собой разумелось, в бистро «Ла Палетт». Люди вокруг нас смеялись, шумели, ели-пили, но я ничего не замечал. Я видел только женщину за моим столиком, и, случись в тот момент землетрясение, я все равно остался бы во власти ее очарования.
Никогда еще я не мечтал так страстно, как в этот вечер, чтобы фильм поскорей закончился. Я снова и снова заглядывал через маленькое окошечко в кинозал, чтобы узнать, какая там идет сцена в картине, которую я смотрел уже много раз – столько раз, что мог бы проговаривать текст вместе с актерами. Но вот наконец мечтательница Дельфина увидела долгожданный зеленый луч – необычайный феномен, предвестник счастья, который редко удается увидеть, он появляется лишь на несколько мгновений на горизонте в момент, когда заходящее солнце опускается в море, – итак, Дельфина решилась, почувствовала, что способна пойти на риск – полюбить. Тут я распахнул дверь зала, предоставляя зрителям возможность вернуться из мира грез в их собственную жизнь.
Она вышла одной из первых и остановилась чуть в стороне, пропуская выходивших, а люди шли по фойе медленно, в мечтательной задумчивости, щурясь от яркого света, постепенно возвращаясь к реальности, затем, уже смеясь и болтая, спешили на улицу.
– Только один момент еще! Сейчас я приду, – сказал я. Она пошла вдоль стены фойе, рассматривая фотографии и афиши.
– А он правда есть, этот зеленый луч? – услышал я вопрос девушки-студентки.
Ее приятель пожал плечами:
– Не знаю. Ничего, мы это выясним! – Он ласково обнял за плечи свою подружку.
Увидел я и профессора: тот на миг остановился, опершись на трость, и из-под серебряных кустистых бровей вопросительно взглянул на меня. Я кивнул и незаметно бросил взгляд на женщину в красном плаще – она стояла, рассматривая плакаты.
Старик благожелательно и с неким уважительным одобрением – или я это вообразил? – посмотрел в ее сторону и, подмигнув мне, вышел на улицу.
А потом мы наконец остались вдвоем. Мадам Клеман шумно возилась со стульями в зале – каждый вечер она проверяла, не остались ли там забытые вещи.
– Счастливо! – крикнул я Франсуа, на секунду высунувшемуся из своей будки. Потом надел куртку, сказал: «Идем?» – и повел к выходу женщину в красном плаще.
Улыбнувшись друг другу, мы молча прошли несколько шагов по темной улице. То был миг редкостной близости – эта внезапная интимность, тишина, наши чуть слышные шаги по старой булыжной мостовой.
Я шел с ней рядом, молча – совсем не хотелось разрушать словами это мгновение, но надо было, конечно, о чем-то заговорить. Я подыскивал такую фразу, с которой было бы хорошо начать разговор, и тут она обернулась ко мне и привычно поправила волосы.
– У вас совершенно очаровательные ушки, – вдруг услышал я собственный голос и в тот же миг проклял себя. Нет, в самом деле, кто я такой? Фетишист, помешанный на ушах? – Я хочу сказать, – поспешно продолжал я, – у вас все очаровательно. Даже выразить не могу, как я рад, что вы приняли мое приглашение. Знаете, я ведь уже давно обратил на вас внимание.
Она улыбнулась и сказала:
– А я на вас. Кстати, меня зовут Мелани.
– Мелани. У вас красивое имя, – сказал я и подумал: это знак судьбы. Не далее как сегодня я говорил Роберу, что женщина в красном плаще напоминает мне киноактрису Мелани Лоран. – Вы немного похожи на Мелани Лоран.
– Вам так кажется?
Видимо, ей это понравилось.
– Да-да. Безусловно! – Скованность как рукой сняло, я почувствовал легкость и задор. – Но глаза у вас определенно в сто раз красивей. Вас, наверное, осыпают комплиментами.
Она засмеялась, польщенная. Затем спросила:
– Ну а вас?
Сказать по правде, я не очень-то задумывался насчет того, красивые ли у меня глаза. Карие и, как говорится, не хуже, чем у других, так я считал.
– За красоту глаз меня комплиментами не осыпали.
– Я хотела спросить, а вас как зовут?
– Ох. Ну конечно. Ален.
– Ален. Имя идет вам. – Она посмотрела на меня искоса, чуть наклонив голову. – И вы немного похожи на Алена Делона.
– Это самая приятная ложь, какую мне приходилось слышать, – сказал я, остановившись у входа в «Ла Палетт», уютное бистро, от которого совсем недалеко до моего дома. Я, собственно, не имел какого-то определенного плана, просто моя внутренняя навигационная система привела меня на улицу Сены, как бывало часто и в другие вечера, когда я приходил сюда поужинать. Я открыл дверь, и мы вошли.
7
–
Мелани отпила глоток, потом, поставив бокал с красным вином, обхватила его ладонями, ее взгляд потерялся в какой-то неведомой дали, где-то за большим окном «Ла Палетт», и мне туда не было доступа. Ее глаза блестели, на губах играла задумчивая улыбка.
Наверное, в это мгновение я и влюбился в нее.
А ее слова глубоко меня тронули, я ощутил явственно, как в сердце что-то качнулось. Эти слова и эта странная слабая улыбка, с которой она их произнесла.
Сегодня, когда я размышляю о том вечере, мне вспоминается, что уже тогда ведь я заметил что-то странное, что-то в ее словах мне показалось необычным, хотя я и не мог бы сказать, что именно.
Много недель спустя, когда я в отчаянии повсюду искал женщину в красном плаще, мне снова вспомнились эти странные слова. Они оказались ключом ко всему, но этого я, конечно, не знал в тот миг, когда вдруг, сам того не ожидая, прикрыл ладонями пальцы Мелани, сомкнутые вокруг бокала. Мы впервые касались друг друга – иначе и не могло быть.
– Мелани, как прекрасно вы сказали… Вы поэт.
Она взглянула на меня – и ее улыбка теперь снова принадлежала мне. Мои ладони скрыли под собой ее руки, сомкнутые вокруг бокала, – вот так мы и сидели, вместе держа бокал, словно это само счастье, которое нужно удерживать в ладонях, точно птицу, бережно и нежно, чтобы она не упорхнула.
– Нет-нет, ну какой же я поэт. Но я, наверное, немножко склонна к ностальгии.
Ностальгия. Как же давно я не слышал этого слова, оно меня растрогало.
– Да ведь это чудесно! – Я наклонился к Мелани, и красное вино в большом круглобоком бокале качнулось. – Что стало бы с нами в этом бездушном космосе, не будь на свете десятка человек, которые бережно хранят в своих сердцах воспоминания и тоску по былым чувствам…
Она засмеялась:
– Ну и кто же из нас поэт? – Она осторожно отодвинула бокал, и я с сожалением отпустил ее руки. – А с воспоминаниями так все странно… – Она вдруг запнулась и не сразу продолжила: – От них можно загрустить, даже если это прекрасные воспоминания. Вспоминаешь о чем-нибудь хорошем, и это так приятно, ведь воспоминания – самое драгоценное сокровище, какое у нас есть, а все-таки от них тебе немного тоскливо, потому что понимаешь, было что-то и ушло и никогда не вернется.
Она подперла голову рукой и пальцем другой руки водила по столику, рисуя круги.
– Tempi passati[9], – прямо-таки философски изрек я, в то же время соображая, можно ли опять взять ее за руку. – Потому я и люблю эти старые фильмы. В них все снова оживает, пускай всего лишь на два часа. И можно вернуться в потерянный рай. – Я взял ее за руку, она не отняла.
– Поэтому и ваш кинотеатр так называется – «Синема парадиз»?
– Нет… То есть да… Может быть.
Мы оба рассмеялись.
– Честно говоря, точно я не знаю. Надо было мне спросить дядюшку – раньше кинотеатр принадлежал ему. К несчастью, его уже нет в живых. – Я сокрушенно вздохнул. – Бедный дядя Бернар!
Его чудесная жизнь на юге поздней осенью прошлого года внезапно оборвалась, однако конец был мирный. «А винцо и впрямь недурное!» – сказал он Клодин, поднял бокал и посмотрел вино на свет; дело было вечером, он сидел на террасе в плетеном кресле. «Сердце мое, принеси-ка ты нам еще бутылочку!» Когда Клодин вернулась, дядя Бернар сидел, откинув голову на спинку кресла, полузакрыв глаза, и, казалось, смотрел на высокие старые пинии – он так любил запах нагретой солнцем хвои. Но он был мертв.