«Привязанность к кому-либо определенному мешает развитию Близнеца, а позже соединенного. Человек должен уметь расставаться с чем-то, оставлять свое прошлое перед процедурой и обрести новую, Идеальную жизнь. (Отрывок из учебника по социальным знаниям 12-ого класса)».
Наверное, это правильно, уметь расставаться с тем, кто тянет тебя воспоминаниями, как тяжелый груз. Уметь расставаться с тем, чего не вернуть. Но тогда с какой целью человек живет, не имея права вспоминать? Помнить то, что когда-то приносило радость? Что когда-то делало тебя счастливым?
Эти мысли тяготят меня больше, чем воспоминания. Я мечусь между двумя временами, в моем прошлом и в моем настоящем, где Сьюзен Харриган до процедуры, и где Сьюзен Харриган после процедуры.
Я задумываюсь на столько, что не замечаю что-то под моими ногами, только когда моя нога цепляется за что-то, и я чувствую, что теряю равновесие. Нога выворачивается, и я падаю на бок, рефлекторно расставляя руки в стороны. У меня чувство, будто я падаю не на землю, а в бесконечность. Это от того, что время будто замедляется и тянется, как улитка. Я проезжаюсь немного боком, больно обдирая коленки. Это напоминает мне, когда я отлетела в первую ночь, когда Дэниел открыл дверь в смотровую комнату.
Я только успела вскрикнуть, как ко мне подлетает Белла. Она встревожена, но я говорю ей, что все хорошо, и ей не стоит волноваться. Она улыбается и подает мне ладонь, я хватаюсь за нее и, отталкиваясь другой рукой от земли, приподнимаюсь. На земле остается длинная темная полоса от того, как я проехалась.
На меня практически никто не оборачивается. Такое чувство, будто у них отключена такая функция, как внимательность, ведь хотя бы на мой крик или звук того, что я упала, они бы инстиктивно обернулись бы. Мне даже становится немного обидно.
Дальше я стараюсь не задумываться о серьезных вещах. Коленка до сих пор болит, как и бедренная кость, и я не хотела бы снова упасть. Я не замечала за собой раньше такой невнимательности и неуклюжести.
Мы проходим мимо большого дерева, и я думаю о том, что слава Богу, что нас не заставили лезть на такие деревья. То, на которое я карабкалась, значительно меньше этого, это как сравнить рост младенца и взрослого человека, грубо говоря. На такое залезть не столько сложно, сколько страшно, и, упав с такого, ты уже не выживешь точно.
Когда мы проходим чуть больше получаса, я понимаю, что что-то не так. Здесь деревья намного гуще и солнцу сложнее пробраться. Еще нет и вечера, но все равно здесь мрачно. Мы никогда не забирались так поздно, да и вообще шли по другой тропинке.
– Куда мы идем? – спрашиваю я Беллу.
– Что? – она будто просыпается из какого-то сна, – О. Я не заметила, как мы шли.
Я смотрю по сторонам и замечаю, что остальные тоже не особо интересуются, куда мы идем. Будто все разом перестали волноваться.
Вспоминаю недавно сказанные Беллой слова: «Такое чувство, что у нас всех отключили функцию здравого мышления».
Потом мы останавливаемся, и я вижу Веронику. Она одета, как обычно, но сейчас на ней сапоги и теплая накидка. Смотря на нее, я завидую ей, ведь мне тоже стало зябко. Предполагаю, что вторая группа встретит Селесту, если они вообще сейчас идут куда-то. Втайне я хочу оказаться на их месте, ведь если они дома, то сидят в тепле и уюте, возможно, с чашкой чая в общей гостинной, отдыхая. Я потираю ладонями локти, пытаясь согреться. Чувствую кожей мозоли на руках, они обдираются, но мне не больно. Очень холодно, на коже появляются мурашки.
Дэниел и Хан подходят к Веронике. Только сейчас я замечаю, что они тоже взяли с собой теплые кофты. За учительским составом стоит большой пикап, передние фары освещали бы лес, но его загораживают люди.
– Вы все помните, что первое испытание в субботу, через четыре дня, – начинает Вероника, но я не понимаю, на что она намекает, – но даже мы не знаем, что там будет, – я думаю, она врет.
Она замолкает. Такое чувство, будто она специально держит «интригу». Как всегда.
– Не будем тянуть кота за хвост, – говорит она. Слава Богу, – на экзамене вам никто не поможет. Вы должны работать индивидуально, сегодня ваша первая серьзеная тренировка. Ваша задача – выбраться из леса. Ограничения во времени есть: вы должны выбраться до утра. Можете идти по-одному, можете не разделяться. А мы будем наблюдать за вами со стороны.
Слова она произносит, будто скороговорку. Ее пухлые руки сложены на груди, а светлые волосы аккуратно сложены в валик.
После этих слов она садится в пикап, как и Дэниел с Ханом. Я даже обдумать ее слова не успеваю, как они скрываются за нами, а потом и свет от фар потухает.
– Что, простите? – спрашиваю я, находясь в тихой истерике.
Мы в темноте, без теплых вещей, еды, воды, еще неизвестно, как нам выбираться. Я черчу стрелу в сторону, куда уехала машина, чтобы не забыть. Конечно, вряд ли нам это сильно поможет, но мы хоть не уйдем в совершенно обратную сторону.
– Кажется, от нас решили избавиться, – пытается шутить Белла, – и просто решили, что это самый простой способ.
Мне больше хочется верить, что она права, чем думать о том, какие будут испытания и следующие тренировки. Не прошло и полторы недели, как они нас обрекли на смерть.
Я смотрю под ноги, в надежде, что отчетливо заметны следы, но я ошибаюсь. Земля сухая, следов совсем невидно, учитывая то, что у нас даже нет света. Но это не самое плохое. Там, где завернул пикап, тропинка разветвляется, образуя перекресток. Машина поехала направо, но если дальше тоже будут перекрестки, мы не выберемся отсюда и через год.
– Ты запомнила дорогу, когда мы шли? – спрашивает Белла, и я хочу засмеяться от чувств, нахлынувшись на меня. Усталость, слабость, безысходность.
– Я на первых ста метрах перестала по сторонам смотреть, – отвечаю, она слабо улыбается, наверное, пытаясь подбодрить меня.
Сейчас около четырех часов, но солнце не будет освещать нам путь вечно. Я не слышу ни пения птиц, ни стрекот кузнечиков. Такое чувство, будто вся живность давно покинула эту местность. Дует легкий ветер, но учитывая то, что здесь очень холодно, это не идет на пользу. Я радуюсь тому, что хорошо поела сегодня.
Никто не сделал ни шага. Такое чувство, будто все сразу окаменели. У нас в детстве была игра «заморозки». Суть состояла в том, что один человек ловил остальных, а дотрагиваясь до них, они замирали, будто замороженные. Сейчас все стоят примерно так же.
– Что делать будем? – спрашивает блондинка, которая вызвалась бежать первой на недавних соревнованиях.
– Понятное дело, что идти, – подходит к ней плотный парень. У него выпали все волосы, но он, будто по привычке, проводит по лысине пятью пальцами.
– Ага, – возмущается она, складывая руки на груди, – легко сказать. Куда?
– Направо.
Он так невозмутимо это говорит, поднимая плечи, что мне хочется улыбнуться. Я смотрю на свою стрелку, которую начертила. Она не понадобилась, ну и ладно. Мы плотной кучей идем в сторону, куда поехала машина, и я вздрагиваю каждый раз, когда чья-то холодная кожа случайно касается меня.
Дорога двигается некоторое время прямо, но через какое-то время снова разветвляется. Следов не видно ни на одной из них. Не видно вдалеке фар, не слышно шума машины, но это и понятно, они уже далеко уехали.
– Думал, так все просто? – спрашивает блондинка лысого парня, – а теперь куда?
– Разделимся, всего-то. Половина с тобой пойдет, половина со мной.
– Нам не стоит разделяться, Марк, – вступает в разговор Белла, – как мы потом найдем друг друга?
– Твоя правда. Есть варианты получше? Андреа? Изабелла? Кто-нибудь еще?
Я понимаю из разговоров, что девушку со светлыми волосами и оранжевыми глазами зовут Андреа, а парня без волос Марк.
– Я не знаю, какие еще варианты, но Белла права, – говорю.
Не помню, с какого момента стала высказывать свое мнение. Мне всегда казалось, что правильное решение найдет кто-то другой, а то, что скажу я, не так и важно. Но, как сказал Шон, мой приемный отец, – если хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам.
– И что ты предлагаешь сделать? – спрашивает Марк, снова проводя рукой по голове. Мне его жаль, возможно, он любил свою прическу.
Близнецы никогда не делают себе какие-то особенные стрижки. Девушек подстригают до ушей, в основном, иногда до плечей. Чаще всего девушкам захватывают волосы сзади, если волосы длинее, то делают косу или хвост. Парней стригут под ежика. Может, у Марка были чуть длинее волосы. Это не приветствуется, но и не запрещено. Пока не запрещено.
– Я… Я не знаю, – отвечаю ему, обхватывая руками талию, пытаясь согреться, – Но я знаю, что разделяться не стоит. Если выбереться одна группа, то как мы найдем вторую?
– Значит, вторая останется в лесу, – говорит Марк, а я на этих словах вздрагиваю. Не хочу остаться в лесу.
– Это не солидарно по отношению к остальным, – делает шаг Андреа навстречу ко мне, и это единственный момент, когда я согласна с ней.
– Пока никто не придумает другой вариант, мы разделяемся.
– Мы не должны разделяться! – Повышаю голос я, но никто не пытается поддержать меня. Я с надеждой смотрю на Беллу, но она качает головой, мол, извини, Сьюзен, у нас действительно нет другого выхода. Смотрю на остальных, но такое чувство, будто всем плевать.
– Разделяемся, – игнорирует меня Марк, обходя стороной, – все, чье в алфавите до буквы «Н», идут со мной. Те, чье имя после, идут с Андреа. Советую каждому посчитать людей в своей группе, будет жаль, если кто-то потеряется.
Отличный способ разделить на две группы. Гениально. Я оказываюсь с Беллой в отдельных группах, и мне это уже не нравится. Я надеюсь, что блондинка противостоит Марку, но она пожимает плечами.
– Но… – пытаюсь сделать я еще одну попытку, но все начинают разделяться.
– Мы пойдем направо, – говорит Андреа, когда ее группа уже стоит рядом с ней.
– Мне без разницы, – соглашается Марк.
– Если что-то случиться, кричите.
– Да что может случиться? – усмехается.
Да, а мы ведь тогда не знали, что это «что-то» случится.
Когда мы проходим десять минут, и дорога не меняет направление, я радуюсь. Есть маленькая надежда, что и дальше не будет разветвлений. Но это невозможно, и через некоторое время я вижу, что перед нами опять перекресток.