Николай не знал своего деда: родился слишком поздно, только от матери слышал о нем, что боялись его все домашние – в кулаке держал, хозяин… Она у них жила, когда отец на фронт уехал. Невестка все же. Так свекор, хоть и старый и хворый, а со скамеечкой маленькой следом ходил: она корову доить, а он сядет и смотрит – правильно ли делает. Она – грядку копать, и он следом в сад плетется. Свекровь не обижала ее: поспать давала. Он кричит ей: «Что это она спит у тебя, как барыня?», а она: «Так молодая еще – пусть чуток поспит еще, сон сладок в ее года». Потому жалела, что сама к себе той жалости не имела и не помнила, как рабыня перед мужем была. В маминой семье совсем другие правила были. Дед мой, с ее стороны, на 10 лет старше бабушки был, и замуж она вышла за него – за вдовца с шестью детьми и еще своя маленькая (от первого мужа, что в Первую Мировую погиб). Так дедушка жалел ее, по хозяйству помогал, что в селе вообще странным считалось. Она сама мне рассказывала, какой хороший и заботливый был: «Почистит в хлеву, даже вымя корове помоет и скамеечку поставит, я приду, и только подоить останется, потому что корова мои руки знала…». Но и этого деда я не знал. А свекровь свою – бабушку мою, значит, мама даже жалела, видела, как та деда боится. Заслышит лошадь, телега заскрипит у двора: она навстречу бежит, стоит рядом – приказаний ждет. Ноги ему мыла, разве что воду только из под них не пила… Зато Николай хорошо помнил обеих бабушек, и был ими залюблен и заласкан в детстве, когда приезжал в село на летние каникулы из города (тогда они уже переехали в другой город, отец закончил институт в 40 лет, и дальше его жизнь круто поменялась). Бабушка Шура очень любила кино, это он запомнил. Привезут всех баб с поля, а возили на грузовиках открытых по грунтовой проселочной дороге, на них так трясло, что душу вытрясет, пока доедешь (он сам катался на таком грузовике), так вот, бабушка домой прибежит (все бегом она ходила как-то), в корыте руки, ноги помоет, платье другое наденет и – в клуб в кино. Фильмы привозили из города, все ждали, когда приедет «бобик» (странно так называлась эта машина – вроде клички собачьей). Ни одну картину бабушка не пропускала. Иногда Коля ходил в кино вместе с ней, но ребята смеялись, что с бабкой ходит, они как-то раньше его выросли: с девчонками уже гуляли, а ему не нравились здешние девчонки, потому что семечки все время «лузгали» и плевались шкурками от них. Ты с ней разговариваешь, а она идет с кульком бумажным, свернутым из газеты, и только плюет в сторону. Ему казалась, что и не слушает его даже – что он там говорит. А он в книжке читал о каких-то совсем других девушках-барышнях и женщинах. Да и он, наверное, не мог заинтересовать сельских девчонок, а у пацанов это лихо получалось: слышишь – хохочет уже, пищит, когда за бок ее ущипнет или еще что. Он так не умел, вот и смеялись ребята поэтому и еще потому, что городской, вроде – не такой… Как-то бабушка спросила: «Почему дома сидишь? Сходил бы погулял», он ей и рассказал, что смеются над ним. Она обняла его, как маленького, в макушку поцеловала: «Из-под смеха люди растут» – сказала, улыбнувшись. Странным ему показалось это ее изречение – не понял тогда, а потом только дошло, что она имела в виду: мол, те, над кем смеются, могут подняться и стать выше насмешников и обидчиков своих. У бабки своя мудрость была – крестьянская. Вспомнил он и какие вкусные вареники с вишней она варила, а потом поливала их медом. И ночи черные, и вечера на Украине, когда сидели они во дворе, где от крыши был протянут провод и болталась лампочка над порогом – свет, как звезда. На столе трехлитровая банка молока, которую принесла бабушка от соседки, потому что своей коровы уже не держала, трудно по годам было заниматься таким хозяйством. Молоко еще теплое – парное, вечерней дойки. И хлеб хрустящий белый тоже теплый. Откусываешь его кусками большими и запиваешь молоком, что течет по подбородку, а ты вытираешься о плечо голое, которое потом пахнет молоком. Этот вкус Николай запомнил на всю жизнь. Запомнил и как гости собирались на свадьбу его двоюродного брата. Столы вместе составили, клеёнки цветастые разостлали на них, чтоб красиво было. И тарелки, и стаканы, и блюда большие с мясом, с картошкой. А лук пучками зелеными прямо на стол клали, и чеснок молодой еще с перьями, и укроп, а редиску в миске эмалированной большой. Никогда он больше не ел такой редиски, как в детстве своем. Все суетятся, громко разговаривают: и русские, и украинские слова перемешивают, смеются тоже громко. Милый суржик, незабвенное «шо?». «Ти дивись на нього, який парубок вже росте!» – хлопали его по плечу родственники, их было так много, что он в дальнем родстве путался, а уж в том, кто кому кум, кума – вообще не мог запомнить. Все почему-то подчеркивали, что он городской и по тому, как одет, и по тому, что больше молчит в то время, когда все говорят, перебивая друг друга, чокаясь и произнося иногда длинные, запутанные речи, вроде как стараясь сказать очень умно. Пили, женщины морщились, кто-то рукой махнет, вроде так легче было это пить, – думал он тогда. А потом начинали петь. Мама пела очень хорошо и русские, и украинские песни: никому и в голову не приходило это каким-то образом выделять. А поговорка у матери вообще смешная была: «нам татарам все равно» (он даже спросил ее как-то – «мы что, мама, татары?). Она очень смеялась тогда: «Может и татары, кто знает, сколько в каждом кровей намешано, это как в море реки впадают – вода вся смешается, а все одно – вода она вода и есть, так и тут. Да лишь бы человек хороший был». Вот так и думал он всегда: «Лишь бы человек хороший был» – вот и всё его интернациональное воспитание. На темы такие даже не говорили. Нравились ему украинские песни, особенно те, которые грустные:
Он до сих пор, когда слышит эти песни, вспоминает маму, а самая красивая из песен – вот эта:
Недавно он нашел ее в интернете и слушал несколько раз подряд, и плакал… Хорошо, что дома никого не было, и дети не видели, как взрослый, здоровый мужик ведет себя словно ребенок. А он плакал от того, что не понимал, как теперь соединить то, что кричит из телевизора: «Ми будемо бити москалiв, жидву та iншу сволоту! Україна для українцiв», «Крым будет или украинским, или безлюдным!» с тем, что кричало и плакало в его сердце, и песню эту про белую птаху, которую пела его мама – веселая, добрая, тогда еще живая… Он чувствовал себя так, как русский дворянин в 1917 году где-нибудь в Константинополе, Шанхае, Чехии, Париже, потерявший после переворота свою родину – ту Россию, которой больше не было, а эта, другая страна – чужая и непонятная, что выросла, как нарост на теле его родины, разросшийся и сожравший ее полностью… Мою родину забрали бандеровцы, – думал Николай. Кому он мог рассказать об этой утрате, об этой пустоте, образовавшейся в нем?
6.
Когда приятель из Киева сообщил ему уже заезженную «новость» о том, что русские оккупировали Восточную Украину, он даже не стал с ним спорить, только спросил:
– Ты сам лично видел русских солдат?
– Нет, я не видел.
Еще бы, – подумал Николай, и вспомнил известный пример о черной кошке, которую трудно найти в темной комнате, особенно, если ее в ней нет. В роле этой самой кошки выступали и русские «оккупанты», которых никто не видел, но все слышали о том, как они зверски убивают женщин и детей. В горле у него клокотало, но он сдерживал эмоции, потому что внезапно до него дошла простая и очевидная мысль: они хотят в это верить, и потому верят. Ведь существует интернет, где можно посмотреть еще и другие версии о происходящем, например тот факт, что украинским и европейским наблюдателям была предоставлена возможность облететь наши территории, граничащие с Украиной, для того, чтобы убедиться: русские не готовятся к войне, и ведь они не обнаружили никакой боевой техники у границ. Небывалый случай в международной практике, но нам настолько самим надоело оправдываться в том, чего не совершали, что пошли и на это. Вероятно, украинскому народу не сообщили такую информацию. Зачем? Это успокоит людей и подорвет великую ненависть к своему главному врагу – России, а тем, кто руководит сейчас их сознанием с помощью СМИ в заданном направлении, ни к чему менять вектор силы. Внешний враг – это отличный выход, когда всё рушится: есть на кого свалить вину, потому что плохого президента скинули, а при новой власти жить стало еще хреновей. Такая вот незадача. О чем ему было говорить с позвонившим сотоварищем? Он сказал:
– Удачи.
И повесил трубку. За всеми этими «экзотическими» заявлениями и патологической истерией Николай перестал видеть и различать лица своих друзей и родных людей, для которых он теперь стал чужим. Он ясно чувствовал эту зону отчуждения между собой и тем миром, что раньше был и его тоже. Тяжелый выдох всё чаще выходил откуда-то из глубины – из самого сердца.
– Ну, что ты так переживаешь? – спрашивала Наталья. Все у них сто раз поменяется. Они еще в своей власти между собой передерутся или деньги не поделят. Какая-то перманентная война всех против всех.
– Похоже на это, – ответил он, – убивать неугодных уже начали… И как это ни страшно, объединяет их пока что единственная вещь – ненависть к москалям. Проще найти врага и виновника своих бед, нищеты, краха, который вот-вот накроет страну. Этого я боюсь больше всего, если даже Восток и Юг думает так в не малой своей части.
Оставаться умным и здравомыслящим в сумасшедшем доме очень сложная задача, – сказал он. А если отойти от пропагандируемой версии, то народу придется признать, что и в этот раз его поимели в извращенной форме, извратив всё, даже родственные узы порушив, и сделали это свои же, выбранные ими на майдане. Еще месяц назад племянница сказала мне: «У нас нет никаких фашистов, и нам нравится нынешнее правительство». Раз нравится – пусть живут с ними дальше, и флаг им в руки, хоть украинский, хоть, блин, бандеровский. Зачем я на самом деле лезу со своим сочувствием и помощью? Мне стало больно слышать теперь, как русские говорят: «русский и украинский народ – братья». Так и хочется крикнуть: «Были!». Одурманивание мозгов дало свои результаты. Молодежь, понятно, делает то, чему ее научили. А старшее население? Видимо, это заразно…
О, этот великий мифический Укр, который первый начал возделывать землю, первый изобрел колесо и первый приручил лошадь, и далее – по списку. Было бы логичнее сказать, что вначале первым человеком Бог создал того самого Укра (чего уж стесняться). А они и не стеснялись, Николай выяснил для себя удивительные по своей абсурдности вещи, переданные, как исторический факт о том, что украинцы появились 140 тысяч лет назад, и ведут свое происхождение от древнего Укра, тогда как все остальные произошли от обезьяны. Он не знал, как к этому относиться, и первым чувством, которое испытал от такой информации, был, конечно, смех. Но перед событиями на майдане в телевизионных шоу вполне серьезно обсуждался вопрос о том, что ДНК украинцев – самое лучшее. Однако, ему было известно, что генетический анализ, выделяющий соотношение основных этнообразующих компонентов указал на то, что они – общие для всех славянских этносов как восточных, так и западных, и никакого особенного украинского выявлено не было. Нечего людям делать: занимаются такими глупостями, когда давно уже известно из истории языка, что предком для всех славян был древнеславянский язык, а разделения на украинский и белорусский случилось в следствие территориальной обособленности: эти языки откололись и взросли на поле древнерусских диалектов. Но украинцы, уверовав в древнее украинское государство с центром в Киеве, теперь не хотят признавать, что когда-то мы все были единым народом.
О чем это они? Вот документ – выдержка из Указа царя Ивана Грозного: «…а всех юродивых и убогих ссылать на Окраину, в Галицию, там им дуракам место» (царь, конечно, жестокосердным был, это известно, но основное в этом тексте – географическое обозначение места). Позже с названием «Окраина» произошли некоторые метаморфозы. Само же понятие «Украина» было выдумано офицерами австрийского генерального штаба для обозначения той части территории Малороссии, которая должна была войти в состав Австро-Венгерской империи. Чем им не нравилось старое название «Малороссия»? Тем, что в нем присутствовало напоминание о России. Но такая национальность «украинец», до того момента, нигде не была зафиксирована: ни в каких исторических документах со времен Римской империи, когда эта часть земли Среднего Приднепровья была еще непокорённой окраиной империи и поэтому считалось, что на ней живут жители окраины, а национальность этих жителей: скифы и сарматы. Николай мог добавить к этому еще одно племя, проживающее там – это ногайцы, потому что недалеко от нынешнего Бердянска существует город Ногайск, который во времена его детства еще был селом, затем поселком. А в местном музее он рассматривал с интересом изображение ногайских кибиток, утварь старинную, украшения, но ни про каких древних укров речи не шло. Тем же римлянам были известны славяне и руссы. Что же касается украинского языка, то даже в Речи Посполитой он назывался «руська мова», и только в 1854 году появилась, так называемая «кулешовка» (по имени Пантелеймона Кулеша, который ее изобрел, как писал сам: «С целью облегчить науку грамоты для людей, которым некогда долго учиться, я придумал упрощенное правописание»). Сама же программа укранизации началась еще в конце XIX века и в ее основе лежала переиндентификация малороссов и Галицких русинов в так называемых «украинцев», по этой причине и была запущена идея «самостийной украинской нации» в рамках автономии на территории Австро-Венгрии, и с этого же времени в Вене в печати появилось вместо понятий «Русь», «руський» термины «Украина», «украинский». А вот и документ, подтверждающий это. В мемуарах генерала Гофмана за 1926 год: «Создание Украины не есть результат самодеятельности русского народа, а есть результат деятельности моей разведки». Самонадеянно, конечно, но всё, тем не менее, шло четко по его плану. Он радел за свой немецкий народ и поэтому хотел Украину (окраину) выделить как буферную зону – некую территориальную ограду земель Австро-Венгрии и Германии от России.
Что ж поделать, – думал Николай, они и тогда уже нас боялись.
А теперь украинцы стараются всячески доказать уникальность своей нации, а самое главное – вычеркнуть русский язык из семейства славянских. И пытаются применить «научное», как им кажется, подтверждение. Николаю попадались некие таблицы, в которых одно и тоже слово, например, «утро» писалось на украинском, белорусском, польском и русском языках, и получалось, что только у последнего корень был другой, делался вывод, что русские – не славяне. Неужели они не понимают, что польский язык более древний, чем украинский и белорусский, и что эти слова заимствованные из него, в силу того, что огромные территории, населенные ныне этими двумя народами, принадлежали Польше? Да и сам украинский язык, если говорить в общем, ни что иное как смесь русского и польского языка. Мои доводы бесполезны, – думал он, – ведь глядя в тусклые глаза потомков Бандеры, я готов был бы согласиться со всем, если бы мне к виску приставили такой убедительный аргумент как автомат. Детям было проще, им просто другого не рассказывали. А остальные – великовозрастные просто не заметили сами, как стали другими, ведь принятие яда в малых дозах не ведет к смерти, но приводит к привыканию. Однако, яд остается ядом, как не подслащивай его.
Для Николая опасность состояла в том – как в этом миксе отделить одно от другого, исходя из своего личного негативного опыта общения с теми, кого он хорошо знал, как ему казалось до сих пор. Но ведь многие люди бегут оттуда сюда – к своим родственникам или просто бегут, чтобы убежать от опасности, в страхе за своих детей (разве можно бежать к врагу?), – размышлял он, – значит, кто-то же способен видеть реальность, а не картинку, нарисованную теми, кто хочет сделать жизнь удобную только для себя самих? Но что может быть проще для прояснения мозгов, когда идет по центру Киева отряд крепких парней со свастикой на рукавах под красно-черными знаменами? Неужели существует какое-то иное видение, кроме хорошо известного варианта, пережитого миром в середине прошлого века? Я больше не могу об этом думать, – говорил он сам себе, и не хочу больше. Когда некоторые из питерских приятелей, зная о его этнической близости с украинцами, которую он никогда и не скрывал, пытался выпытать у него, что он сам обо всем этом думает и как, по его мнению, всё сложится там в дальнейшем, он отвечал: