Высоко поднимая ноги, он шагнул в воду.
Из глубины навстречу поднимался его билет в новый век. Знакомое переплетение орнаментов. В первую ночь оно было таким. На вторую узор переменился, словно подстраиваясь к новому хозяину, и подарил сны о неведомых берегах, где крепкие широкоскулые люди торили путь по часам и звездам. А потом вещица заговорила без слов, когда в ночной лодке сплетенные змеи с орнамента стали двумя волнами, а тихая мелодия на дельфиньем языке возникла в дрожании воздуха….
За астролябией показались руки: зеленые, с перепонками меж пальцев, и лицо, невероятное, нечеловечье, но отчего-то знакомое…
Пронзительный звук. Боль. Она не вмещалась в голове, сквозь барабанные перепонки лезла наружу. Превозмогая, он поймал в вое некую фразу, растянутую, чудовищно замедленную: бо-го-ро-ди-це-де-во-по-мииии…
Словно свет вспыхнул в памяти.
– Девочка, ты?
Существо вперило в него взгляд. Перепончатые пальцы тронули стрелку. Тонкий зеленый луч вырвался из прибора.
– Детка, – сказал он. – Софьюшка? Маша?.. – Как же тебя звали?
Пение стихло.
– Что с тобой стало. Я этого не хотел. Но могу все исправить! Я пришел за тобой.
Еще тише, осторожней:
– Клавушка? Сонечка? Нет, постой… Тая! Тебя звали Тая! – нежно, как маленькой умирающей птичке, – боже мой, сколько лет… девочка, как же так получилось?
Не смотреть в глаза. Не спугнуть.
– Отдай, Тая. Помнишь, как мы тут с тобой набедокурили? Давай исправим? Я долго к тебе шел…
Не соврал, из Америк в Россию не близко: континенты, моря, жизни. Молодой торопливый дурак. Потерять все так глупо…
– Я искал тебя, чтобы взять с собой. Ты станешь прежней. У тебя будет белая постель и лучшие кружева. Еще мороженое! Девочки любят мороженое… Отдай.
Тварь скорчилась на камне, лягушка-переросток, спокойнее, придется убить, ничего, не сблюем-с.
– Мы уйдем вместе, ты и я…
Не дрогнуть, коснувшись ледяной руки, вот так, тихонько.
Повернуть стрелку, увидеть, как ожила, заиграла медная вязь. А теперь тихо достать пистолет и избавить страдалицу от столетнего ада…
– Не слушай его, – заорал чертов старик, – беги!
Вот и пистолет пригодился.
Выстрел толкнул Ильича в грудь. На плаще расплылось пятно. Дед увидел, как существо ринулось навстречу буржую, выставив пальцы, словно собираясь вцепиться в глаза. Оно было слишком маленьким. Этот откинул ее, как котенка. Еще один выстрел.
Песок плыл под Ильичом. Казалось, вбок и вкривь уходят баржи и пирс. Он подумал, что земля сошла наконец-то с оси, время вышло из берегов и вот теперь выливается через край.
Извиваясь, захлебывалось воздухом существо. Выругался Ярый – не успел оценить диспозицию, сел, потянул пушку. Гость обернулся, выстрелил: раз, два, три.
– Твоя вишневая девятка, – пропела магнитола.
Из диска клятого прибора полились лучи.
Существо… Тая? Застонало, и стон ее, казалось, отзывался в дрожащих стрелках. Они пели в унисон.
Свет омыл долговязую фигуру. Незнакомец раскорячился, похожий на треугольник на длинных тощих ногах, обутых в армейские ботинки. Он расставил руки, словно обнимая всю гавань. Лучи пронизывали его, и казалось, он пьет их, глотает, как путник, приникший к источнику.
Море стало прозрачным, и на мгновение Ильичу показалось, что он видит всех рыб, когда-то плававших в гавани, всех гадов лесных, что жили, пока здесь стояло болото, всех сброшенных в клятое море людей.
Удар трехтонного джипа пришелся по спине незнакомца. Тот опрокинулся, как кукла.
Боевая сосиска, с вытаращенными от ужаса глазами, сидела, вцепившись в руль.
Гость поднялся. Не так-то просто его убить. Вытер ладонью залитое кровью лицо. Теперь, когда астролябия с ним, боги, какая глупость эти ваши автомобили. Захохотал.
Смех перешел в бульканье, он закашлялся, да так, что согнулся пополам. Свет, живительный древний свет. Пятьдесят новых лет… или сто. Он дотянулся рукой до прибора. Пение на дельфиньем языке, луч…
Приступ рвоты согнул его пополам. Вместо того, чтобы исцелять, свет отбирал последние силы. Зачем?
Хрипя, он опрокинулся на песок, но новая судорога согнула его пополам. Он блевал воздухом, и видел в мареве чужие города, людей, пирамиды…
И понял вдруг, почему.
Это было взаймы. Все, что взял, он теперь отдает. Боги, как глупо и жаль, а славно было бы дальше, вперед, обгоняя…
Как глупо.
Ильич почувствовал, что мир, потерявший устойчивость, накренился уже на другой бок. Астролябия светилась.
Зеленый луч коснулся старика, и внутри затрепетала каждая клетка. Существо в этом свете стало девочкой с толстой косой, в платье с пелериной. Она наклонилась к старику, погладила его по голове:
– Пойдем?..
Как же я пойду, изумился Ильич, нет у меня на это сил. Но силы, оказывается, были.
Сидя за рулем джипа, Люда смотрела, как уходили девочка и старик: сквозь море, воду и камни, за катерки и далекие корабли, по ясно видимой открытой дороге. Дельфинье пение, так непохожее на горестный вой существа, сопровождало их путь. Куда?.. бог весть.
Ее привело в чувство тарахтение мотора. Боцман пришвартовался, деловито осмотрел скелет, четверть часа назад бывший импозантным прибалтом, три трупа, голосящий джип…
Она моментально устала, поняв, что придется объяснять, рассказывать, что-то делать.
Но делать ничего не пришлось.
В гавани сутки спустя загорелась баржа. Да так лихо, что приезжало ТВ. Пожарники тушить отказались, подумали – на фига? Так и дрейфовала, пока не унесло ее к финнам – пусть те разбираются.
…Говорят, раз в год, в белую ночь в Пьяной гавани можно увидеть обоих: девочку и старика. Сидят на причале, молчат о своем.
Впрочем, ленинградцы не очень любят это место. Вернее, петербуржцы: так вышло, что на следующий день жители города вернули Питеру старое имя.
Экстерны
Вот теперь тебя люблю я,
Вот теперь тебя хвалю я,
Наконец-то ты, дебил,
деканату угодил.
студенческий фольклор
– Ты уверен? – заместитель декана вздохнул.
– Иван Андреевич, вот так надо, – я резанул ребром ладони по горлу. – А через год вернусь, с новым опытом, и все сдам. Может быть, даже экстерном.
– Ладно, – он сгреб мое заявление на академический отпуск, – иди. Экстерном… а ты в курсе, что половина таких вот оболтусов из академки не возвращается? Вольные хлеба затягивают. А потом дипломы рисуют. Позорят, понимаешь, альма-матер…
Позорить ВУЗ я не хотел. Я решил подработать, а заодно попрактиковаться. Трех курсов фотофакультета, по моим прикидкам, было достаточно.
Проблемы начались, когда сломался фотоаппарат. Денег на новый, естественно, не было. Случайно я забрел в комиссионку на Некрасова – эта лавочка торговала всем, в том числе и подержанной аппаратурой. И там, среди проигрывателей прошлого века и пропахших нафталином шуб мне попался на глаза подержанный «Никон».
Цена оказалась значительно ниже, чем я ожидал, плюс продавец надо мной сжалился, после того, как я, развернувшись в узком проходе, влетел со всей дури носом в стеллаж, и сделал мне скидку за травматизм.
Я купил аппарат и взялся за дело.
Для начала подрядился поработать на свадьбе приятеля. Сами знаете: все эти пенные кружева, галстуки, горластый тамада с кочаном капусты, летающий букет и мамаша в слезах – все на фоне питерских красот-болот. Медному всаднику хоть бы хны – он и не такое видел, а вот меня крепкое облако парфюма, витавшее над тусовкой, к концу вечера наградило мигренью. Но снимки вышли приличные.
Правда, на одной карточке обнаружился странный брак. Вокруг целовавшихся молодоженов ровным кольцом кружились тени предметов: чашки, кастрюли, тарелки. И даже утюг. Представьте: темно-серый ореол из кухонной утвари прямо у жениха над макушкой. Что за дела?
Приятелю я этот баг не стал показывать. Отдал хорошие снимки. Но, распрощавшись, открыл исходник, чтоб разобраться, откуда что взялось. На беду, кореш вернулся – забыл зажигалку.
Увидел он картинку на мониторе и озверел. Желчно заметил, что фабрика слухов работает безотказно. Они с молодой женой, и вправду, живут как кошка с собакой. Летающими кастрюлями его не удивишь. Но от меня он такой подлянки не ожидал, и этот глумливый коллаж ставит крест на нашей дружбе. Я пробовал объяснить, что ничего не монтировал, но этим, похоже, разозлил его еще больше.
Он ушел, грохнув дверью.
Потом мне заказали серию снимков гостиницы на Садовой. Хозяин построил ее на месте бывших меблированных комнат, сгоревших лет сто назад.
Пара фотографий опять оказалась испорчена. На переднем плане, заслоняя хозяина отеля, стояла пожилая женщина в платье до пят, с мрачным обрюзгшим лицом. Губы ее были поджаты, руки скрещены на груди.
Я показал снимок распорядителю и спросил, не знает ли он эту даму. Тот пожал плечами, но спустя день перезвонил мне, и сказал, что профессионалу неэтично забивать голову клиентам дешевыми розыгрышами.
Женщина оказалась прежней владелицей гостиницы, погибшей в пожаре век назад. Ее портрет нашелся в газетных подшивках, репринты которых новый владелец заботливо собирал.
А мне сообщили, что больше в моих услугах не нуждаются.
Все окончательно мне разонравилось после съемок в салоне красоты. Вроде рутина: вид с улицы, вывеска, интерьер. Кабинет косметический, массажный… мастера с дипломами, счастливые клиенты. Стойка администратора… тут я и завис.
Администратором работала такая девушка! В ее глазах плескались зеленые воды бездны. Светлые волосы отливали изумрудом, когда на них попадал свет вмонтированного в стену аквариума. И она согласилась со мной встретиться.
На фотографии у барышни из-под стойки торчал чешуйчатый хвост.
Я таращился на жутковатый снимок, гадая, как так могло получиться. Она подошла и заглянула мне через плечо. Ой, что было! Даже не хочу вспоминать.
Порядком устав от нервных клиентов, мы с «Никоном» вышли на улицы Питера. Ох, и не в добрый час. О тайной жизни города я узнал столько…
В Таврическом саду старуха выгуливала отдышливого мопса на цепочки. Мопса, я точно помню. На снимке с цепи рвался упитанный ящер.
Мрачный ДПСник в форме, которого я щелкнул из окошка троллейбуса, на фотографии оказался закутан в темный плащ. Его мучнисто-белое, цвета земляной личинки, лицо украшал слоновий хобот.
Мальчишки-серферы с Дворцовой, которых я долго подлавливал в моменты зубодробительных трюков, на снимке вышли вовсе без досок. Зато с крыльями. Остроконечные уши и раскосые глаза делали их похожими на летучих мышей.
Черт подери, я заснял гномов! А как еще назвать крохотных человечков в атласных кафтанах? Один щеткой надраивал ноготь большого пальца атланта, а другой, рыжий, показывал мне язык.
Казалось, я схожу с ума.
С горя показал карточки другу.
– Не гони, – сказал он. – Эти игры с фотошопом ведут в никуда.
Я хотел его щелкнуть на память, но он закрыл рожу рукой:
– Нет уж, спасибо. Себя снимай, мистификатор!.. – и сбежал, подав мне мысль.
Автопортрет. Пуркуа бы, собственно, не па? Может, узнаю о себе что-то новое. Обнаружу слегка перекошенный нимб или серебряное копытце?
Сделал снимок перед зеркалом и залил в компьютер. Глянул и огорчился: ни тебе крыльев, ни рогов и копыт.
А вот с комнатой было неладно. На снимке, прямо у меня за спиной, была дверь. В реальности – глухая стена, с обоями цвета беж, которые я сам и клеил.
Я подошел и погладил ладонью поверхность. На стене проступили контуры двери без ручки. Я толкнул, и она подалась.
Ну, я и шагнул. С фотоаппаратом на шее и в шлепанцах. Без звонка другу и предсмертной записки. Когда начинаешь видеть невидимое, чувство опасности слегка размывается.
И дверь за мной немедля захлопнулась.
Я оказался в храме, в одной из боковых ниш близ алтаря. Сквозь высокие окна било солнце. Горели факелы и свечи. В духоте плыл сладковатый запах.
Шла месса. Бледные мрачные люди стояли у гроба и слушали священника. Слова гулко разносились под стрельчатыми сводами.
Кто-то взял меня за локоть и сказал недовольно:
– Слишком долго мне пришлось вызывать вас. Приступайте!
Рядом со мной стоял тип в серой сутане. Брезгливой мордой и жидкими волосами он напомнил мне препода по философии.
Ага, вот по чьей милости я тут. Интересно, к чему приступать?
Пока я соображал, собеседник произнес:
– Вот ваша плата, – и протянул кожаный кошель.
Я молчал.
– А вы немногословны, – заметил он. – Возможно, вас интересует собственная безопасность?
Я кивнул. Не то, чтобы понял, о чем речь, но безопасность – да, весьма меня занимала.
– Сделаете дело, и вас доставят в безопасное место. Работайте, ну же!
И тут включился автопилот: при слове «работать» я потянулся к фотоаппарату. Серый вздохнул с облегчением. Неужто я угадал?
Сделал несколько кадров с похорон, и хотел было подойти поближе, но новый знакомец меня остановил:
– Не нужно, чтобы вас видели.
Ага. Дальше – что? Сейчас он протянет мне флешку, я солью картинки и уйду обратно, сквозь стену в тапочках в родные пределы? Чтоб потянуть время, я перевел фотоаппарат в режим просмотра и вскрикнул от изумления. Скорбная месса преобразилась.
Прихожане и монахи остались прежними. А вот центральные фигуры изменились до неузнаваемости.
Они стояли у гроба. Двухголовый карлик в комбинезоне и существо, напомнившее мне ДПСника с Московского: высокий, с хоботом. С ними была миниатюрная девушка. Мертвенно-белая кожа, черные волосы и ярко-алый рот делали ее похожей на готическую сувенирную куклу.
Нелепые разноцветные колпаки, как у малышей на днях рождения, венчали их головы. В руках у существ были кубки.
Покойник выглядел совсем по-человечески. Разве что возмутительно живым: сидел, свесив ноги, на крышке гроба, и глядел по сторонам с веселым любопытством, сжимая в руке пузатую бутыль. Почему-то я решил, что это ром.
Скорбное окружение не изменилось: прихожане, монахи. На коленях возле гроба молилась старушка.
– Ну?! – нетерпеливо дернул меня собеседник, – что?
Я навел фотоаппарат на него. Тот вцепился руками в кулон, висящий на шее, и что-то зашептал на птичьем языке. Кстати, озарило меня, как это я до сих пор понимаю, что он мне говорит?..
– Так не пойдет, – прошипел серый. – Делайте свое дело, а в мое – не лезьте! Отвечайте лучше – они… здесь?..
– Да, – было понятно, о ком он спрашивает.
– Которые? – его ноздри раздулись.
Я медлил. Почему я должен говорить? На фига мне этот кошель, если я даже не знаю, как выбираться отсюда? И что сделали мне эти твари, кем бы они ни были?
– Говорите, – серый изучал скорбящих, словно пытаясь увидеть то, что открылось мне. Несколько стражников из соседней ниши не спускали с него глаз, ожидая сигнала.
Я сделал еще кадр. То, что увидел, мне не понравилось: девушка стояла, глядя в толпу. Белесые нити тянулись от поднятых рук к прихожанам, опутывая их паутиной. Лица хмурились, в первом ряду рыдала женщина. Это решило дело.
– Этот. Старуха у гроба. Вояка в первом ряду…
Серый кивал, будто и сам подозревал именно их. Стражники бесшумно двигались по залу.
– Все? – переспросил он меня.
Я кивнул.
– Большое спасибо, – сказал он с чувством.
И в мозгу у меня взорвался контейнер с конфетти. Я потерял сознание.
Очнулся от холода. Лежал на каменном полу, в нос било кислятиной. Пульсировала шишка на затылке, голова звенела от боли.
Голос сверху вещал:
– Таким образом, самым безопасным местом в нашем герцогстве является именно эта темница. Вход замурован. Пища и еда буду исправно доставляться. Можете быть совершенно спокойны…
Я дополз до соломенного матраса и опять вырубился.
Проснулся, будто толкнул кто. Так бывает, когда среди ночи вскакиваешь от стука собственного сердца, а через секунду звонит телефон. Саднило бок. Оказалось, все это время я лежал на злополучном «Никоне».