Бросов поморщился. За это следовало дать в морду (за «спонсорство мамочки», разумеется, а не за буфетчицу). Но, к счастью для Махлевского, к этому моменту Бросов дошёл до полного расслабления воли и лишь мазнул по воздуху вялой рукой.
– Сделай одолжение, заткнись!
Махлевский уже хотел обратиться к буфетчице, обслуживающей седовласого литератора с длинным тёмным шарфом, небрежно перекинутым через плечо и подчёркивающим болезненную белизну очень известного лица, но Бросов вовремя прихлопнул нахального кровопийцу.
– Если не заткнёшься, не налью.
Махлевский ловким и широким движением извлёк тяжёлый стул из-под соседнего столика и грохнул его рядом с Бросовым.
– Давно бы так! А то стою перед ним, распинаюсь… Даже бомжи гоношатся, не пьют в одиночку.
– Ещё одно слово, и я плесну в твою поганую рожу.
Махлевский не обиделся, он даже обрадовался такому повороту событий.
– Годится, мой великолепный! Я промокну салфеткой и выжму на язык, если по-другому не получается. Только не слишком ли витиевато? Полгода со мной не разговаривал, а тут, гляди-ка, уважил. Нет худа без добра. Люблю хмурых людей. Постоянная улыбка на лице – признак самодовольства. Или дебильности. Или закрытости. Не улыбайтесь, господа! Человек улыбающийся мне неинтересен. Возможен ещё вариант: демонстрирует свежевставленные зубы. Но это сугубо стоматологическая радость. И нам это не угрожает. Люди же с виду хмурые вызывают во мне бóльшую симпатию. Они, как это ни парадоксально, более открыты, чем улыбающиеся. В них есть глубина. Они чужды показухи и желания понравиться. Таков сидящий передо мной, не побоюсь этого слова, талантливейший писатель нашей грёбаной эпохи… ах, простите, две первые буквы лишние!.. Вадим Бросов. За тебя! – Махлевский выхватил из рук Бросова рюмку, хряпнул, оглянулся на зал с немногочисленными посетителями и склонился к приятелю с таинственным выражением на опухшем лице. – Ну так, слушай… Информация за первый взнос. Потом благодарить будешь. Так вот… Эта Афродита тире Венера тире нимфоманка – славнейшая баба. И я тебя, балбеса везучего, информирую. Глотай наживку, пока крючок в воде. И вроде не слишком бедная, чтобы иметь несчастье отказаться от ухаживания за ней. Её папаша при Советах недурственно поживился. А теперь, когда отворили шлюзы, захотел пристроить поживу, вступил в одно крупное предприятие на паях с сорокапроцентным пакетом акций… Чуешь, сколь подробная у меня информация? Ну, так вот, вступил, но не свезло мужику… Компаньоны грохнули невзначай. А пожива, хоть изрядно общипанная, но сохранившая кое-какой коммерческий потенциал, досталась его дочери. Имей в виду.
– А ты-то к ней каким боком?
– Великолепный мой! Я тебя умоляю! – утрированно возмутился Махлевский со страдальческой гримасой на лице. – К женщине можно по-всякому, только не боком! Я с открытым забралом бросился на амбразуру. «Бери меня со всеми потрохами! Я тот, кто тебе нужен!» Но меня сразил пулемёт её невосприимчивости. Анка отказала Чапаеву, потому что тот имел ранее сексуальный контакт с Петрухой. А Петруха в это время наперекор предостережению Сухова грешил с гаремом Абдуллы… Э, нет, это другое кино. Хотя без разницы! Один hуй! Космонавты и то и другое хавают за милую душу. Между прочим, я знаком с одним из них. Простой мужик, сам из деревни. Рассказывал, однажды обделался на орбите, когда система связи с Землей из строя вышла. Но… мужественно переоделся и всё наладил.
– Казимир, не гони. У них там всё предусмотрено. И я не собираюсь в космос.
– И правильно! Нечего там делать. Хотя в скором будущем америкосы предполагают основать колонию на Марсе. И куча желающих покинуть нашу скомпрометировавшую себя Землю уже выстроилась в очередь. И я подумываю…
Бросов сделал нетерпеливый жест, и Махлевский вернулся к своим баранам.
– Так вот… А познакомился я с ней при весьма неожиданных обстоятельствах… прямо вот здесь…
– Где?
– В нашем до дрожи в коленках родном буфете!
Неожиданно продравшись сквозь алкогольный дурман, Бросов ожил, у него заблестели глаза, а под одеждой, топоча по известным местам, резво забегал хулиганистый амурчик.
– А она-то что здесь делала?
– Резонный вопрос, – Махлевский подставил рюмку.
Бросов налил.
– С днём Коррупционера! – Махлевский опрокинул рюмку артистическим жестом, прикрыв глаза и сморщившись от удовольствия. – Мария… так зовут нашу бабу. И не просто Мария, чуешь? А Ма-ари-ия! Помнишь, у Маяковского… обожаю раннюю лирику стервеца!
Вы думаете это бредит малярия?
Это было,
было в Одессе.
«Приду в четыре», – сказала Мария…
– Казимир, не отвлекайся.
– Сие, великолепный мой, не отвлечение, а вовлечение! Чуешь разницу? Итак, пришла она, Мария Тронова. Сечёшь? Уже одна «хвамилия», как говорил мой деревенский прадедушка с под Ростова, чего стоит! Веришь, у меня все органы на неё встали, как иголки на еже! Кстати, он помер от укола булавкой, как и отец Маяковского – заражение крови и пиzдец.
– Кто?
– Как кто, мой прадедушка. Так вот, возвращаясь к объекту нашего, надеюсь, общего интереса… Выспрашивала, к кому тут лучше всего обратиться. Я говорю: «А что вас конкретно интересует, мадам?» А она: «Сэр, мне нужна грамотная и завлекательная реклама…» Я чуть сквозь землю не провалился. На мне грязные ботинки, видавший виды свитерочек, а она – «сэр!»
– Она посмеялась над тобой, Казимир.
– Не исключено.
– А для чего реклама?
– Вот и я не дурак, спросил: «Для чего вам реклама?» А сам стою перед ней, как цапля на болоте, втихаря вытираю ботинки о брюки…
Махлевский подставил пустую рюмку. Бросов подумал и налил.
– С днём Проституции! – Махлевский принял очередную дозу и, поглядывая на бутылку, заговорил торжественно-трагическим тоном провидца, который непременно расколется, а ежели ему презентовать оставшееся, то назовёт и точную дату конца Света, и на сей раз без обмана, угроза будет приведена в исполнение в строго указанное им время: – Она, мой великолепный, хочет открыть косметический салон. То бишь, салон красоты несусветной. А в будущем, яки не воспротивится судьба-индейка, намерена создать сеть парфюмерно-галантерейных магазинов, о-ля-ля! в которой запутаются миллионы российских покупательниц, приносящих ей прибыль на блюдечке с золотой каёмочкой. Ни больше ни меньше. Я тоже возжелал полизать с её блюдечка, тут же предложил свою кандидатуру. Да, видно, плохо помылся накануне. Взглянула на моё восставшее либидо и отказала. Мне, говорит, нужен не жеребец, а мастер слова! Чуешь? И я на тебя указал. Телефончиком снабдил. Жди звонка…
Бросов угрожающе поднялся из-за стола, схватил приятеля за грудки.
– Кто тебя просил, пиzдобол!
– Никто, – Махлевский на всякий случай отклонился назад и поднял руки. – Сам докумекал. Ты у нас мастер. Видишь, какие точные слова находишь. И я не обижаюсь. Говорю, как на духу, без зависти, исключительно из уважения к твоему весьма художественному и взвешенному слову. Насчёт жеребца не уверен… Однако чем чёрт в твоём омуте не шутит. Положишь бабу на лопатки и в момент сообразишь, что делать дальше. А не сообразишь, подскажу… за известное вознаграждение, разумеется. Во всяком деле, старик, требуется обстоятельная консультация специалиста, иначе – облом. Поверь мне. А пока в качестве наводящей рекламной паузы – оhуительный анекдот. «Один чудик захотел облагодетельствовать другого. Спрашивает: – Вам деньги нужны? – и отщёлкивает замки своего объёмистого кейса. – Нужны! – отвечает второй чудик, обрадованный халявным пополнением своего бюджета. Тогда первый говорит: – Могу ссудить, причём без отдачи, если вы правильно ответите мне на один простой вопрос, – и открывает крышку кейса, доверху набитого зелёнью. – Задавай! – хорохорится второй, уже предвкушая тяжесть кейса в своей руке. – Скажите, – говорит первый чудик, – только честно, вы считаете себя бедным или богатым? – Конечно, бедным! – отвечает, не раздумывая, второй. – Сожалею, бедному деньги ни к чему… – начал говорить первый и уже хотел обосновать свою мысль, но второй чудик сходу поправил себя: – Ой, нет, богатый! – Тогда второй разводит руками: – А богатому тем более, – и защёлкивает крышку кейса».
Бросов развернул ногой стул, сел с размаху, рассмеялся.
– Сам придумал?
– Я всегда всё придумываю сам. Несмотря на то, что всё уже за нас придумано. Так тебе нужны деньги? – Махлевский придвинул пустую рюмку.
– А не рано ли требуешь комиссионные?
– Так ты, я смотрю, ожил. И потом, заметь, я никогда не требую. Хочешь, налей, а не хочешь, сам глотай эту гадость. А я пошёл, и меня здесь не было.
Бросов налил.
– С днём Халявщика! – весело сказал Малевский и так же лихо опрокинул рюмку в алчущее горло.
А потом допил и остальное, за День Вора в законе, за День Педераста и прочее, благо хозяин бутылки не возражал. Но о дате конца Света благоразумно умолчал. Видно, приберёг для более проблемного случая.
Наводка на Бросова сыграла свою положительную роль. Махлевский на этот раз оказался правдивей барона Мюнхгаузена, а Мария Тронова – пунктуальней английской королевы. Она позвонила ему на следующий день и назначила встречу в том же буфете.
Ровно в четыре, как у Маяковского, она вошла в дверь, с которой Бросов, устроившись в углу и отставив в сторонку лишние стулья, не сводил глаз. Она вошла неторопливо, деловым шагом, с высоко поднятой головой, как хозяйка. Он узнал её сразу. Во-первых, это было новое лицо на буфетной территории ЦДЛ, во-вторых, её модный прикид очень выделялась на фоне литераторского полузатрапеза, а в-третьих, Махлевский и в этом не соврал – в ней, действительно, было что-то и от Афродиты, и от Венеры, он бы добавил, и от Екатерины Великой, а вот насчёт нимфоманки Бросов засомневался. И не только потому, что не был спецом в этой области, подобно Махлевскому, а потому что выражение её глаз говорило совсем о другом. И вообще, весь её облик скорей напоминал ему дубовую корабельную ростру, тщательно вырезанную искусным мастером из цельного куска, с соблазнительными формами и в то же время недоступную, величественную и целеустремлённую, которую не сломит ни девятый вал, ни подвернувшийся на пути корабля случайный айсберг со своей коварно-таинственной подводной частью. Об этом он сделал в своём внутреннем писательском дневнике особую пометку.
Бросов встал, поднял руку, дабы обратить на себя внимание, одновременно стыдясь своего плебейского жеста. Но она и без того сразу направилась прямиком в приготовленный им угол.
– Господин Бросов? – спросила негромко, но приветливо, твёрдым голосом, богатым обертонами и приятно вибрирующим, пристально разглядывая его фигуру.
Бросов почувствовал, что краснеет. Ещё никто не называл его господином. Тем более, такая эффектная женщина, не попавшаяся даже в обычно урожайные сети Махлевского. И хотя она выглядела младше его лет на пять, вмиг представил себя инфузорией под микроскопом, суетящейся на одной месте в поисках опоры. Она накатила на него океанской волной, и он едва не захлебнулся. Он уже был её рабом, а она госпожой. Эта начальная встреча и определила характер их будущих взаимоотношений.
– Да, это я, – голос прозвучал хрипло и глухо, он откашлялся, тайком вытирая о брюки вспотевшие ладони, ибо из накатившей волны протянулась к нему рука помощи.
– Рада встрече.
– Что вам предложить… Чай? Кофе? Бутерброд?
– Обойдёмся без бутербродов, – её большие, правильно очерченные, губы тронула ироническая улыбка, она раскусила его мгновенно. – Кофе со сливками, в маленькой чашке, сахар один и на блюдце.
– Понял. Присаживайтесь. Я сейчас…
Разговор был коротким, но предельно содержательным. Тронова довольно чётко обрисовала суть вопроса, снабдила Бросова необходимыми материалами в виде рекламных буклетов по теме и со значением пожала руку, уже на прощанье. Бросов в этот же день приступил к заданию и не мыл руку, приложившуюся к её руке, до тех пор, пока не поставил точку. Задание оказалось для него лёгким, воображение не подвело. Заказчица осталась довольна и тут же подбросила ещё одно: сценарий для рекламного видеоролика на телевидении. И это задание он выполнил довольно изобретательно и в кратчайшие сроки. Но когда Тронова стала расплачиваться с ним за проделанную работу, он решительно отказался от вознаграждения, чем не столько удивил её, сколько поставил в затруднительное положение. Однако она быстро сориентировалась – пригласила в ресторан. От ресторана Бросов не отказался…
Нельзя сказать, что он влюбился в неё, но что покорился ей – бесспорно. Положить её на лопатки, как советовал Махлевский, Бросову так и не удалось – она легла сама в нужный момент, и сама диктовала и в первый, и все последующие разы, что ему, Бросову, делать. И тот, кто в определённый момент оказался снизу, действовал таким образом, словно он был сверху, а пребывающий наверху, принял на себя роль подчинённого.
Со временем подобное соотношение ролей в их связи усугубилось и стало напоминать ему расклад в той самой революционной ситуации, описанной вождём мирового пролетариата, которая в течение семи десятилетий была известна каждому советскому школьнику: когда низы уже не хотят.., а верхи не могут… Они прожили вместе неполных семь лет, и на четвёртый год их супружества между ними стали возникать характерные для взаимного отдаления диалоги типа нижеследующего:
– Почему ты разговариваешь со мной в приказном тоне? – возмутился однажды ни с того ни сего муж, до того годами безропотно сносивший подобное к себе отношение.
– Потому что я говорю тебе, что надо делать, а ты не делаешь! – парировала удивлённо жена.
– А почему я должен делать так, как ты говоришь?
– Потому что так будет лучше!
– Для кого лучше?
– Иди ты, знаешь куда!
Бросов приободрился – подобные ответы возникают, когда крыть нечем.
– Не знаю, назови точнее. Может, вместе наведаемся.
– Только без меня!
– А это выход, Матрона! – бросил он с улыбкой.
Но это был ещё не выход. До выхода оставалось несколько лет. И с тех пор Бросов стал называть жену Матроной. Гласно – как бы играючи объединяя в одном слове имя и значимую фамилию. А негласно, подспудно – за её командную должность в семье, которую она присвоила себе не совсем демократическим путём, то есть, без предвыборной суеты – в отсутствие предварительных дебатов и последующего семейного голосования. Мария была женщиной умной, образованной и волевой, она сразу поняла значение своего нового крещения и приняла его безоговорочно, как должное. А в недалёком будущем, когда они уже расстанутся, даже утвердила его в качестве бренда своей фирмы. Собственно, семьи в её классическом варианте у них не существовало изначально. Они поженились на перевале веков. Он тогда был начинающий писатель, только что вернувшийся из Чечни. После бесконечных ночёвок в горах под обстрелом, после изнуряющей жары и дикого холода, в кровавой атмосфере ненависти и восточной непредсказуемости, после многих месяцев грубого походного быта, сопряжённого с ежечасным риском для жизни, о чём он пока никому не рассказывал (были моменты, когда он праздновал труса), оказаться в тёплых объятиях красивой женщины было для него сущим раем. Она его вырвала из пут депрессии, и он прилепился к ней, чувствуя некоторую благодарность за избавление. И здесь Махлевский опять оказался прав – лекарство для Бросова было найдено, и, что самое главное, оно подействовало. Пришлось целую неделю поить приятеля. А вот насчёт отстёжки от гонораров было сложнее. В какой-то момент Бросов сел за письменный стол и за год, пытаясь восстановить прежние, сожжённые на варварском костре, записи, сочинил серию репортажей (репортажей не в прямом смысле, а как авторский приём) о Чеченских событиях, свидетелем которых ему пришлось быть. И вот уже замаячила впереди слава подобная славе автора «Севастопольских рассказов». Матроне понравилось то, что написал её муж, и она решила его облагодетельствовать. Выделила энную сумму, нашла издателя, обрисовала ему подробно, во всех мелочах, каково должно быть издание – с подачи мужа, разумеется – и всё уже было на мази, подписан контракт и проект был запущен в производство. Но ближе к тому дню, к которому был обещан сигнальный экземпляр, они узнают, что издатель якобы обанкротился и смылся за границу, подальше от своих заказчиков. И, как выяснилось позже, к изданию книги даже не приступали.