Вечером, в гнездовине, Генульф пытался найти сочувствие у Рофаны, но она, на удивление серьезно отнеслась к словам амиссии и готова была выпроводить его, едва ли не утром. Генульф даже сделал несколько пробных вылетов, по ее настоянию, с каждым разом удаляясь от дома все дальше, чтобы приучить крылья к долгому полету, но…
Увы! Встреча с бескрылыми положила всему конец. Новые сильные впечатления пали на благодатную почву старой обиды. Бывший Иглон решил, пусть изгнавшие его сами разбираются со своими бедами, а он начинает новую жизнь, далекую от дряхлых законов и узкого мирка Сверкающей Вершины. За право пренебречь данной клятвой он расплатился сполна и несправедливым обвинением, и жестоким наказанием. И теперь Рофане, увидевшей особенно ясно, как мало в ее муже осталось от ореля, стало страшно, как никогда. Несдержанная клятва могла навлечь на них беды куда большие, чем те, что принесет ее бывшим сородичам посланное сгоряча проклятие.
Сделав вид, что не желает длить ссору, Рофана ушла, якобы собирать листья, но, на самом деле, ей нужно было все хорошенько обдумать. Перечить мужу и дальше представлялось ей большой глупостью. В конце концов, ранний брак сыновей был наименьшим из зол, поэтому, приняв решение, она вернулась и объявила Генульфу, что согласна на свадьбы, но через год. Этот срок, пояснила Рофана, необходим для того, чтобы юноши смогли построить гнездовины для своих будущих жен и хорошенько в них обустроиться. Да и девушкам не мешало бы немного повзрослеть и проверить свои чувства. А через год она с радостью примет невесток и поможет им освоиться в новых условиях.
Генульф был несказанно счастлив тем, что жена перестала упрямиться, и кинулся к ней с объятиями, но она его остановила. «Я поступилась своими принципами не просто так. Ты должен пообещать, теперь уже мне, что, сразу после свадеб, отправишься на поиски детей Дормата, а этот год потратишь на подготовку и сборы». Генульфу ничего другого не оставалось, как пообещать, хотя, и не без некоторого смущения.
Бескрылые сочли условие Рофаны очень разумным, а когда узнали, что орелю предстоит долгое путешествие, снабдили его теплой одеждой и посоветовали впредь не отказываться от их угощения, а приучать себя потихоньку к земной пище.
Все складывалось прекрасно! Гнездовины строились и получались очень красивые и просторные. Рофана перекраивала и перешивала одежду бескрылых, делая ее более пригодной для ношения орелем, а Генульф, без устали тренировал крылья, укрепляя их для долгих перелетов. Супруги высушили множество плодов Кару и уложили их в мешки, которые тоже подарили бескрылые. Они были сшиты из шкур животных и очень удобны для долгого пути. В них переносить пищу оказалось гораздо легче, чем в каменных сосудах.
За заботами и хлопотами год пролетел совсем незаметно. Зато, когда бескрылые, в очередной раз, вернулись из своих походов, все уже было готово, и к свадьбам, и к последующей жизни молодых семей, и к отлету Генульфа. Несколько дней и ночей горели в Долине костры и слышались смех и веселые возгласы во здравие молодоженов. Ради такого события, вся семья орелей спустилась со своих гор. Дорхфину и Усхольфе позволили лететь самим, а младшую Ланорфу несли на руках старшие братья. Рофана впервые увидела бескрылых, хотя, со слов мужа имела о них весьма объемное представление. Ее многое удивляло в их земной жизни. Кое-что пугало, кое-что приводило в восторг, но, как ни старалась орелина, она так и не смогла понять, что во всем этом было такого, из-за чего Генульф готов был забыть самого себя.
Она искренне радовалась, видя счастливые лица сыновей, и не испытывала неприязни ни к бескрылым вообще, ни к юным невесткам. Ей было весело слушать их непонятную речь, диковатые песни и смотреть на возню их малышей. Но, все равно, Рофана еле дождалась окончания праздников, чтобы скорее лететь к себе в гнездовину. Там, в привычном уюте, она почувствовала такое умиротворение, что поразила всех домашних совершенно молодым, заливистым смехом, когда смотрела, как ее сыновья приносят в Гнездовище своих молодых жен. Девушки впервые оказались так высоко в горах, да ещё таким невероятным способом – на руках мужей, поэтому об их приближении было слышно уже издалека: все три исправно визжали от ужаса и восторга. Они прилетели растрепанные, совершенно счастливые и, кажется, ещё больше влюбленные.
Все в новом месте вызывало у них удивление, а гнездовины привели в полный восторг. Оказалось, что будущий дом в горах девушки представляли, как какую-то каменную пещеру, и не ожидали ничего подобного. До позднего вечера все семейство орелей водило новых сородичей по крошечному пятачку Гнездовища, и восторженные возгласы бескрылых девушек наполняли сердца хозяев горделивым удовольствием.
Но ночью в своей наполовину опустевшей гнездовине Рофана долго не могла уснуть. Она слушала, как в детской, подхихикивая, перешёптываются её дочери, улавливала из бывшей комнаты сыновей одинокое посапывание Дорхфина, чувствовала рядом равномерное дыхание мужа и думала о скорой разлуке. Невероятно, даже в страшном сне ей не могло привидеться, что думать об этом она будет с облегчением. Нет, конечно, мысли о скором путешествии Генульфа темной незримой тенью весь этот год омрачали даже самые радостные дни, но дальше откладывать исполнение долга было невозможно. «Чем скорее приступишь к неприятным обязанностям, – рассуждала Рофана, – тем скорее вернуться покой и беззаботность. Генульфу, конечно, придется нелегко – он не уверен в необходимости того, что должен совершить. Но проклятье было произнесено и слово было дано. И теперь никто, кроме него не может этого поправить».
Генульф, видимо, это тоже понимал, потому что не прошло и двух дней, как он объявил о своем отлёте. Рофана заботливо собрала мужа и долго не могла разжать рук, когда обнимала его на прощанье. Она и потом, после того, как орелин скрылся из вида, всё стояла и стояла на том месте, где он её оставил, словно боялась пошевелиться и обнаружить, что его рядом нет.
* * *
Рофана собралась ждать долго. Весь прошедший год она готовила себя к этому и решила, что, сколько бы времени ни прошло, но Генульфа она дождется, даже если для этого ей придется прожить ещё одну жизнь. О том, что он может не вернуться, орелина старалась не думать. Вернее, она рассуждала так: уж если Судьбе было угодно, чтобы именно Генульф искал детей Дормата, то она не допустит, чтобы он погиб. А, когда дети найдутся, ее муж отведет их на Сверкающую Вершину, и там уж пусть они сами разбираются и с Хеоморном, и с Большим Советом. Ее же Генульф будет свободен и вернется к ней, в свое Гнездовище. И станут они жить, как жили.
Рофане очень нравилось так думать, но она и помыслить не могла, что Судьба над ними просто посмеется.
Генульф вернулся меньше чем через месяц.
Он спустился со скал пешком, совершенно ободранный и страшно израненный. Ноги его едва слушались, крылья безжизненно повисли, и одно из них было безнадежно сломано. Ни кожаных мешков с едой, ни теплой одежды… Руки стали красными от крови, сочащейся из многочисленных глубоких порезов, и было совершенно непонятно, как он вообще смог вернуться. Видимо, одно лишь страстное желание добраться до дома вело его и поддерживало силы, потому что, едва увидев своих, Генульф свалился без чувств. И только еле слышимое дыхание подсказало Рофане, что он ещё жив.
Несколько дней и ночей несчастная орелина билась над мужем, вспоминая все, что знала из искусства ольтов. Дети и невестки помогали ей, кто, чем мог, но, видимо, знаний Рофаны оказалось недостаточно. Генульф в себя не приходил.
Тогда одна из девушек предложила обратиться за помощью к ее отцу, который умел врачевать. Бескрылые ещё не ушли из Долины, и Рофана, всю ночь и половину следующего дня, плела крепкие толстые веревки, чтобы на них можно было поднять в Гнездовище взрослого мужчину. Ещё полдня ушло на перелет с сыновьями в Долину и переговоры с бескрылыми, и только поздно вечером, испуганного высотой лекаря удалось доставить к больному. Рофана, с отчаяния, даже согласилась принести в Гнездовище огонь, и сама несла факел, далеко отставив его на вытянутых руках и освещая дорогу сыновьям, тащившим бескрылого.
При свете этого факела лекарь осмотрел Генульфа и остался очень недоволен его состоянием. Он попросил разрешения понаблюдать за орелем какое-то время и перенести сюда его младшего сына, который, несмотря на юный возраст, уже необычайно искусен в лекарском деле. Рофана на все согласилась, и уже с утра Хорик с Фостином полетели к бескрылым.
Прибывший с ними молодой человек действительно оказался настоящим лекарем. Он не так пессимистично, как его отец, отнёсся к состоянию Генульфа. И даже пообещал, что срастит крыло, вот только летать, по его словам, орелин уже не сможет.
Рофана всё это время старалась скрывать от бескрылых своё отчаяние и слёзы и держала себя с печальным достоинством. Но тут выдержка её оставила. От смешанного чувства облегчения и горечи слёзы, так долго сдерживаемые, вырвались, наконец, наружу и она зарыдала, более не таясь.
Выздоровление Генульфа шло очень долго. Юноша-лекарь отпустил отца, неуютно чувствовавшего себя в горах, а сам остался. Он не ушёл с бескрылыми, когда они, по обыкновению, покинули Долину, и не ушёл тогда, когда Генульфу стало настолько лучше, что он смог, наконец, рассказать, что же с ним всё-таки произошло.
Оказалось, что, простившись с семьёй, орелин взял курс на восток, где, по мнению бескрылых, должны были обитать роа-радорги. Они да ещё уиски очень подходили под ориентиры, данные амиссией. С них Генульф и решил начать свои поиски. А чтобы не затягивать путешествие, задумал срезать путь и перелететь через высокие горные хребты, как когда-то, когда он был Иглоном Северного города и орелем, летающим над облаками. Почему-то Генульфу вдруг страстно захотелось вновь испытать то волшебное чувство, которое охватывало его всякий раз, когда он распахивал крылья в свободном, счастливом парении и летел, одним только лёгким движением плеч, задавая себе нужное направление. Былое величие подняло в нём голову, и орелин устремился ввысь.
Однако, живя в спокойном Низовье, Генульф забыл о том, с какими мощными воздушными потоками, ему приходилось иметь дело на высоте. Он переоценил свои силы. Неудобная одежда бескрылых, хоть и перешитая Рофаной, всё-таки мешала, сковывала движения. Тяжёлые мешки с едой, казавшиеся такими удобными при перелётах в Долину и обратно, заметно отягощали руки. И очень скоро Генульф понял, что его крылья едва справляются с этими нагрузками и неудобствами. Он совсем уже решил спускаться ниже, но тут, на беду, началась буря.
По меркам Низовья, она и сильной-то особенно не была, но здесь наверху её мощи оказалось достаточно, чтобы ослабевшего орелина швыряло из стороны в сторону, как оторванный лист. Генульф занервничал, попытался спуститься, но сделал это неловко, слишком раскинув крылья, и был отброшен на скалы. Поначалу он ударился несильно, боком, так что серьёзных увечий не получил и даже не растерялся. Он быстро подсобрал крылья, намереваясь просто падать до тех пор, пока не поймает нужный момент для выхода из этого падения. Но новый более сильный и стремительный порыв ветра, откуда-то снизу, закрутил Генульфа и опять швырнул его на скалы, только теперь уже спиной. Орелин даже не сразу понял, что произошло. От вспыхнувшей, как молния, боли он на мгновение перестал дышать, слышать и вообще, что-либо чувствовать. Сознание только успело отметить, что он камнем летит вниз, и тут же угасло.
Очнулся Генульф у подножия скалы, о которую его ударило, на небольшой площадке, кое-где поросшей мхом. Вокруг валялись огромные валуны и, как он не разбился о них при падении, оставалось чудесной загадкой. Сломанное крыло постепенно наливалось нестерпимой болью, и очень скоро незадачливому путешественнику стало казаться, что его невероятное спасение было не таким уж благом… Дальнейший путь, бесспорно, заказан, значит, нужно искать возможность вернуться домой. Но для этого требовалось осмотреться и, как минимум встать. А этого орелин больше всего боялся. Что, если кроме крыла, сломанной окажется ещё нога или рука? Тогда – всё! Конец! Отсюда ему не уйти, и останется только разбить себе голову об один из этих валунов, если, конечно, раньше он не потеряет сознание.
Полуослепшими от боли глазами орелин рассмотрел недалеко от себя довольно удобный спуск и всё-таки попытался подняться. То, что его тело, если не считать обширного синяка на боку и мелких ссадин на спине, нигде более не покалечилось, вызвало тусклое удивление, но не больше. Начинался мучительный, бесславный путь обратно…
Генульф совершенно не помнил, сколько дней он то шёл, то полз, теряя сознание и без конца рискуя сорваться в какую-нибудь пропасть. Мешки с едой, конечно же, пришлось бросить, как и неудобную одежду бескрылых. Она хоть и грела, но от ползания по скалам превратилась в совершеннейшие лохмотья, которые цеплялись за каждый выступ и очень мешали. Удивительно, но сплетённая им плотная кольчуга из листьев, оказалась гораздо прочнее, и Генульф часто плакал по ночам, вспоминая, как они с Рофаной высушивали эти листья и раздёргивали их на волокна.
Он вообще много вспоминал. И особенно другой свой путь. Тогда он тоже шёл израненный и несчастный, но тогда рядом была Рофана… Рофана… Опять Рофана… Она не выходила у Генульфа из головы. Он обманул её надежды и не сдержал слова!.. Может не стоит теперь так цепляться за жизнь? Не нужно судорожно махать здоровым крылом, удерживая равновесие в опасных местах, а просто сложить его, разжать пальцы и упасть в блаженное небытиё. Тогда разом прекратятся боль, мучительный стыд, голод, усталость и ещё одно непонятное свербящее чувство, которому Генульф никак не мог найти объяснение. От этого всего так легко избавиться! Но не от Рофаны. Он не мог не вернуться, не мог малодушно предать ту, которая перекроила под него всю свою жизнь, и поэтому и шёл, и полз, и даже привык к боли, чтобы не отвлекала…
Рофана слушала рассказ Генульфа, как осуждённый слушает приговор. Вид постаревшего израненного мужа яснее ясного говорил ей о том, что он уже ничего не может поправить. Остаётся только покорно ждать, когда эхо проклятья пронесётся над их головами, а несдержанное слово нанесёт свой удар. Судьба явно наказывала Генульфа, но за что? За малодушие, проявленное на Сверкающей вершине? За отказ от самого себя? Орелина устала ломать над этим голову. Всё рано поделать ничего уже нельзя, а жизнь на месте не стоит. Её муж, похоже, выздоравливает, у невесток скоро появятся дети, да и молодой лекарь что-то подзадержался в Гнездовище. Сначала Рофана думала, что он просто не долечил Генульфа и ждёт, когда тому станет хуже, чтобы быть рядом и оказать помощь. Но очень скоро заметила, какие понятные и о многом говорящие взгляды кидает на бескрылого юношу её Усхольфа, и всё поняла. Мужу она решила до поры ничего не говорить, но он и сам догадался. И, когда силы к нему окончательно вернулись, молча взялся за строительство новой гнездовины. Так у орелей образовалась ещё одна семья.