– Кто-нибудь делился с вами в письмах фантазиями, связанными с расчленением? – спросил он.
– Это было давно.
– Но все же было?
– Я уже говорила, расчленение – дело не такое уж редкое.
– В фантазиях или в действительности?
– Так и эдак.
– Так кто же все-таки делился с вами в письмах своими фантазиями, доктор О’Доннелл? – решила уточнить Джейн.
Хозяйка дома посмотрела Риццоли прямо в глаза.
– Эти письма – вещь конфиденциальная. Именно поэтому люди не боятся поведать мне о своих тайнах. Желаниях, фантазиях.
– Они вам звонят?
– Редко.
– И вы с ними разговариваете?
– Я их не избегаю.
– У вас есть список людей, с которыми вы разговаривали?
– Вряд ли бы у меня получился список. Я не помню, когда это было в последний раз.
– Это было прошлой ночью.
– Ну меня же не было дома, и я не смогла ответить на тот звонок.
– Вас и в два часа ночи не было дома, – заметил Фрост. – Мы вам как раз звонили и попали на автоответчик.
– Так где вы были прошлой ночью? – поинтересовалась Джейн.
О’Доннелл пожала плечами:
– Не здесь.
– В два часа ночи, в сочельник?
– Я была у друзей.
– А домой когда пришли?
– Около половины третьего, кажется.
– У вас, наверно, замечательные друзья. Может, назовете нам их имена?
– Нет.
– Почему же?
– Разве у меня нет права на личную жизнь? Я что, обязана вам отвечать?
– Расследуется дело об убийстве. Прошлой ночью убили женщину. Это одно из самых жутких мест преступления, где мне приходилось бывать.
– И вам нужно знать, есть ли у меня алиби.
– Просто интересно, почему вы ничего нам не говорите.
– Я что, под подозрением? Или вы стараетесь показать, кто здесь заправляет?
– Вас не подозревают. Пока.
– Значит, я могу вообще не говорить с вами. – О’Доннелл резко поднялась и направилась к двери. – А теперь всего хорошего.
Фрост тоже было встал, но, заметив, что Джейн даже не шелохнулась, уселся обратно.
Джейн сказала:
– Если б вам не было наплевать на убитую, если б вы только видели, что он сделал с Лори-Энн Такер…
О’Доннелл повернулась к ней лицом:
– А вы почему мне ничего не говорите? Что именно с ней сделали?
– Хотите знать подробности, так?
– Это предмет моих исследований. Мне нужно знать подробности. – Она двинулась к Джейн. – Это помогает разобраться.
«Вернее, возбуждает. Поэтому ты вдруг так заинтересовалась. Тебе просто неймется».
– Так вы говорите, ее расчленили, – сказала О’Доннелл. – А голову отрезали?
– Риццоли, – попытался предостеречь коллегу Фрост.
Но Джейн даже не пришлось раскрывать никакой тайны: О’Доннелл сама обо всем догадалась и сделала собственные выводы.
– Голова довольно яркий символ. Очень личный. Совершенно особый. – О’Доннелл подбиралась все ближе, точно хищница. – Он забрал ее с собой в качестве трофея? На память об убийстве?..
– Скажите лучше, где вы были прошлой ночью.
– Или оставил на месте преступления? Там, где она должна была произвести самое сильное впечатление? Где ее нельзя было не заметить? Например, на кухонном столе? Или на полу, на видном месте?..
– Так у кого вы были?
– Это мощный посыл – выставленная напоказ голова, лицом вперед. Таким образом убийца дает вам знать, что он полностью владеет ситуацией. Он показывает, сколь вы бессильны, детектив. И насколько силен он сам.
«Так у кого вы были?» Как только эти слова слетели с ее губ, Джейн уже поняла, что сделала промах. Она позволила О’Доннелл спровоцировать ее – и сразу вышла из себя. Дала слабину.
– Друзья – мое личное дело, – сказала О’Доннелл. И, усмехнувшись, прибавила: – За исключением одного, и вы его прекрасно знаете. Нашего общего знакомого. Он, видите ли, до сих пор про вас спрашивает. Интересуется, как вы поживаете. – Ей даже не пришлось называть его имя: они обе знали, что речь идет об Уоррене Хойте.
«Не реагируй! – велела себе Джейн. – Не вздумай показать ей, как глубоко она вонзила когти». Но при этом Риццоли почувствовала, как у нее на лице напрягся каждый мускул, и заметила, что Фрост уже поглядывает на нее с явной тревогой. Шрамы, которые Хойт оставил на руках Джейн, – всего лишь то, что заметно окружающим: у нее были куда более глубокие раны. И даже сейчас, спустя два года, она вздрагивала при упоминании его имени.
– Он большой ваш поклонник, детектив, – вставила О’Доннелл. – И хотя благодаря вам он больше никогда не сможет ходить, неприязни он к вам не испытывает.
– Мне плевать, что он там обо мне думает.
– Я навещала его на прошлой неделе. Он показывал мне подборку газетных вырезок. «Дело Джени», как он это называет. Когда вы прошлым летом оказались в захваченной клинике, он всю ночь не выключал телевизор. Ни на миг. – О’Доннелл немного помолчала. – Он сказал, у вас родилась дочурка.
У Джейн напряглась спина. «Только не давай ей волю. Не позволяй еще глубже впиться в тебя когтями».
– И зовут вашу дочурку, кажется, Реджиной. Верно?
Джейн встала, и, хотя ростом она была ниже О’Доннелл, глаза ее полыхнули так, что та даже отпрянула.
– Мы еще позвоним, – сказала Джейн.
– Звоните сколько хотите, – ответила О’Доннелл, – мне больше нечего вам сказать.
– Врет она все, – буркнула Джейн.
Она дернула дверь машины, скользнула на водительское сиденье. И замерла, уставившись на пейзаж точно с рождественской открытки: на солнце, сверкавшее в сосульках, на облепленные снегом, заиндевевшие дома, убранные венками из ветвей остролиста. На этой улице не хватало только вычурных Санта-Клаусов с оленями да причудливого убранства на крышах, как в Ревере, где она выросла. Джейн вспомнился дом Джонни Сильвы, стоявший чуть поодаль от дома ее родителей, и толпы зевак, съезжавшихся к ним со всей округи, чтобы поглазеть на красочную феерию, которую семейство Сильва устраивало у себя в палисаднике каждый год в декабре. Были там и Санта, и три волхва, и ясли с Марией и Иисусом, и целый зверинец, который запросто потопил бы Ноев ковчег. Все там горело и сверкало, как на карнавале. Столько электричества, сколько семейство Сильва сжигало каждое Рождество, хватило бы с лихвой, чтобы осветить какое-нибудь маленькое африканское государство.
Нет, не было здесь, на Брэттл-стрит, такого яркого зрелища – только сдержанное изящество. Да и Джонни Сильвы с его домочадцами здесь не было. «Уж лучше жить по соседству с недоумком Джонни, – подумала Джейн, – чем с этой женщиной».
– Ей известно об этом деле гораздо больше, чем она говорит.
– Как ты пришла к этому выводу? – спросил Фрост.
– Чутье подсказывает.
– А я думал, ты не доверяешь чутью. Сама же твердишь постоянно. Нет, дескать, ничего лучше удачного предположения.
– Зато я хорошо знаю эту женщину. И что волнует ее больше всего на свете. – Она поглядела на Фроста, казавшегося бледнее обычного в тусклом дневном свете. – Там было еще что-то, помимо ночного звонка убийцы.
– Это просто догадка.
– Зачем она его стерла?
– А почему бы и нет? Раз не оставили никакого сообщения.
– Это она так говорит.
– О-о! Она добралась до тебя. – Фрост покачал головой. – Я так и знал.
– Еще чего!
– А то нет? Стоило ей заговорить о Реджине, как у тебя чуть не вышибло предохранители. Она же психиатр. И умеет задеть за живое. Тебе нельзя больше общаться с ней.
– А кто будет с ней общаться? Ты, что ли? Или соплюшка Кассовиц?
– Тот, кого с ней ничего не связывает. Кого она еще не успела достать. – Барри бросил на Джейн испытующий взгляд, и она отвернулась.
Фрост и Риццоли работали в паре уже два года, но так и не стали близкими друзьями; между ними установилось взаимопонимание, какое бывает не у всех друзей и даже любовников, поскольку им приходилось делить на двоих одни и те же ужасы, радость побед и горечь поражений. Фрост лучше любого, даже лучше мужа Джейн, Габриэля, знал историю ее отношений с Джойс О’Доннелл.
И с убийцей по прозвищу Хирург.
– Ты до сих пор ее боишься, правда? – спокойно спросил он.
– Она меня просто бесит.
– Потому что она знает, чего ты боишься. И она всегда будет тебе напоминать о нем и при случае стараться ввернуть его имя.
– Думаешь, я хоть на секунду испугаюсь какого-то придурка, который теперь не в состоянии и пальцем пошевелить? Который даже пописать не может, пока нянька не подключит к нему мочевыводную трубку? Ну да, я до ужаса боюсь Уоррена Хойта.
– Тебе по-прежнему снятся кошмары?
Этот вопрос вышиб ее из седла. Соврать ему она бы не смогла: он бы мигом ее раскусил. И Джейн не сказала ни слова, просто смотрела вперед – на эту образцовую улицу с ее образцовыми домами.
– А мне бы снились, – сказал он. – Случись со мной такое.
«Так ведь не случилось же, – подумала она. – Это мне к горлу Хойт приставил лезвие, это у меня остались отметины от его скальпеля. Это обо мне он помышляет денно и нощно – спит и видит, что бы эдакое со мной сотворить». Хотя теперь ему уже не добраться до Джейн, от одной только мысли о том, что она является объектом его желаний, у нее по спине пробегали мурашки.
– С чего это мы все о нем да о нем? – спросила Джейн. – Ведь речь об О’Доннелл.
– О них нельзя говорить по отдельности.
– Я больше не собираюсь обсасывать его имя. Давай о деле, ладно? О Джойс О’Доннелл и почему убийца решил позвонить именно ей.
– Мы же не знаем точно, он звонил или кто еще.
– Для любого извращенца разговор с О’Доннелл – все равно что секс по телефону. Они могут поделиться с ней своими гнусными фантазиями, ведь она просто упивается ими, только успевай подавать, и берет все на заметку. Вот он ей и позвонил. Хотел с гордостью поведать о своих подвигах. Хотел найти чуткого слушателя, вот и нашел – лучше не придумаешь. Доктора Смерть. – Джейн резко повернула ключ в замке зажигания и завела машину – из отверстий обогревателя их обдало холодным воздухом. – Вот и позвонил. Чтобы похвастаться. И сполна насладиться ее вниманием.
– Зачем ей было врать?
– А почему бы ей не рассказать, где она была прошлой ночью? Вот и думай теперь, у кого она была. Может, этот самый звонок был приглашением?
Фрост глянул на нее с сомнением:
– Я тебя правильно понял?
– Незадолго до полуночи наш потрошитель разрезает Лори-Энн Такер на куски. Потом звонит О’Доннелл. Она уверяет, что ее не было дома… и сработал автоответчик. А что, если она все же была дома? Что, если на самом деле они мило поболтали?
– Мы же звонили ей в два часа ночи. И она не отвечала.
– Потому что ее уже не было дома. Она сказала, что была у друзей. – Джейн посмотрела на Фроста. – А что, если друг был только один? Великолепный такой, замечательный новоиспеченный дружок.
– Да брось. Неужели, по-твоему, она и впрямь стала бы покрывать этого потрошителя?
– По-моему, она на все способна. – Джейн отпустила педаль тормоза и отъехала от обочины. – На все.
5
– Так Рождество не встречают, – посмотрев на дочь, сказала Анжела Риццоли, которая стояла у плиты.
На конфорках медленно закипали четыре высокие кастрюли, мерно позвякивая крышками – в такт с шумом вырывавшегося из-под них пара, который клубился вокруг намокших от пота волос Анжелы. Она сняла с одной кастрюли крышку и высыпала в кипяток полную тарелку самодельных ньокки. Они шлепнулись со всплеском, возвестившим, что близится начало обеда. Джейн оглядела кухню, заставленную всевозможными блюдами. Больше всего на свете Анжела Риццоли боялась, что в один прекрасный день кто-нибудь уйдет из ее дома голодным.
Но сегодня был явно не тот день.
На рабочем столике красовалась запеченная баранья нога, приправленная ореганом и чесноком, а рядом стояла огромная сковорода с жареной картошкой, сдобренной розмарином. Фасолевый салат был единственным вкладом Джейн и Габриэля в общее пиршество. Из кастрюль на плите струились дивные ароматы, в кипящей воде, булькая, переворачивались ньокки.
– Мам, может, помочь? – предложила Джейн.
– Не надо. Ты же с работы. Посиди в комнате.
– Может, сыр натереть?
– Нет-нет. Ты же устала. Габриэль говорит, всю ночь была на ногах. – Анжела быстро помешала в кастрюле деревянной ложкой. – Ума не приложу, зачем было выходить на работу еще и сегодня. Это уж слишком.
– Работа есть работа.
– Так ведь сегодня же Рождество.
– Скажи это всяким злодеям. – Джейн достала из кухонного шкафа терку, взяла кусок пармезана и принялась тереть. Она не могла сидеть на этой кухне сложа руки. – И все-таки почему Майк и Фрэнки тебе не помогают? Ты, поди, с самого утра на кухне.
– Ты же знаешь своих братьев.
– Да, – фыркнула Джейн. «Увы».
В другой комнате по телевизору смотрели футбол, как обычно. Крики мужчин временами сливались с гулом толпы зрителей на стадионе – причиной одобрительных возгласов служил какой-то парень с тугой попкой и мячом из свиной кожи.
Анжела походя глянула на фасолевый салат:
– О, с виду недурственно! Чем приправлен?
– Не знаю. Габриэль делал.
– Повезло тебе, Джени. Попался мужчина, который умеет готовить.
– А ты не корми папулю пару-другую деньков, глядишь, и он научится.
– Да нет, не научится. Он так и помрет за столом в ожидании обеда, который должен появиться сам собой. – Анжела сняла кастрюлю с кипящей водой и перевернула, ссыпав готовые ньокки в дуршлаг. Когда пар рассеялся, Джейн увидела потное лицо Анжелы, обрамленное завитками волос. Снаружи по обледенелым улицам вовсю гулял ветер – здесь же, на маминой кухне, их лица раскраснелись от жара, а окна запотели от пара.
– А вот и наша мамуля, – сказал Габриэль, войдя на кухню с проснувшейся Реджиной на руках. – Глядите, кто уже встал.
– А она недолго проспала, – заметила Джейн.
– С футболом-то? – усмехнулся Габриэль. – Наша дочурка явно болеет за «Патриотов». Слышали бы вы, как она взвыла, когда «Долфинз» им забили.
– Дай-ка ее сюда.
Джейн раскрыла объятия и прижала копошащуюся Реджину к груди. «Всего-то четыре месяца, – подумала она, – а так и норовит вырваться из рук». Несносная малышка Реджина появилась на свет, вовсю размахивая кулачками, с лиловым от крика личиком. «Неужели тебе так уж невтерпеж стать взрослой? – удивлялась Джейн, укачивая дочурку. – Оставалась бы ты подольше такой вот крошкой, я держала бы тебя на руках, развлекала, а уж после, через много-много лет, ступай своей дорогой».
Реджина схватила Джейн за волосы и больно дернула. Поморщившись, Джейн отцепила маленькие пальчики, взглянула на ручонку дочери. И вдруг представила себе другую руку, холодную и безжизненную. Руку чьей-то дочери – тело ее расчленили, и теперь оно лежит в морге. «А ведь на дворе Рождество. Сегодня я не должна думать о погибшей!» Даже целуя Реджину в шелковистые волосики и вдыхая запах детского мыла и шампуня, она не могла избавиться от воспоминания о другой кухне – от того, что глядело на нее с покрытого плиткой пола.
– Эй, мам, тайм уже закончился. Когда же мы будем есть?
Джейн поглядела на ввалившегося на кухню старшего брата Фрэнки. Последний раз она виделась с ним год назад, когда он прилетал из Калифорнии домой на Рождество. С тех пор его плечи стали еще мощнее. С каждым годом Фрэнки, казалось, раздавался все больше – его мускулистые руки стали до того огромными, что свисали уже не прямо, а дугообразно, как у обезьяны. «Часами ворочал гири в тренажерном зале, – подумала Джейн, – и что это ему дало? Он стал мощнее, но явно не умнее». Она бросила благодарный взгляд на Габриэля, который откупоривал кьянти. Высокий и стройный, не в пример Фрэнки, он напоминал статью скакуна, а не тяжеловеса. «Если у тебя варит голова, – подумала она, – зачем тебе огромные мускулы?»
– Обед через десять минут, – объявила Анжела.
– Значит, до третьей четверти не закончим, – буркнул Фрэнки.
– А почему бы вам, ребята, просто не выключить телевизор? – спросила Джейн. – Ведь это рождественский обед.
– Ну да, мы бы все уже давно поели, если б ты пришла вовремя.
– Фрэнки, – резко оборвала его Анжела, – твоя сестра вкалывала всю ночь напролет. И сейчас вот помогает. Так что отвяжись от нее!
В кухне вдруг стало тихо – брат и сестра удивленно уставились на Анжелу. «Неужели мама вдруг перешла на мою сторону?»