Необходимость в понятии предельности (marginal concept), как в свое время писал Хатчисон, появляется, когда одинаковые, следующие одна за другой единицы благ или факторов производства имеют разное значение для потребителя или производителя[232]. Поскольку экономисты классической школы обращались преимущественно к конкурентным рынкам, где нет расхождения между предельными и средними издержками, для основных классических моделей понятие предельности, равно как и разделение ценности на предельную и среднюю, было достаточно бесполезным. Отсутствие или наличие соображений, связанных с полезностью, не является тут главным. Таким образом, Хатчисон верно заключил, что «в предельной полезности важно скорее прилагательное, чем существительное»[233].
III. Джевонс, Менгер и традиция инженеров-экономистов
Важным – недооцененным – экзогенным явлением, которое и обнаружило необходимость в понятии предельности, была железная дорога. Воплощенная на практике новая технология, железная дорога произвела настоящую транспортную революцию; однако она также вызвала теоретическую революцию в экономической науке. Железная дорога сулила огромные потенциальные выгоды практически для всех потребителей, но при этом требовала крупных капиталовложений. Изучение того, насколько такие инвестиции целесообразны, особенно когда в дело должны были пойти государственные средства, изначально было вотчиной инженеров. Поэтому не удивительно, что настоящими пионерами маржиналистского анализа были инженеры, такие как Элле[234], Дюпюи[235] и Ларднер[236]. Эти авторы, наряду с менее известными, столкнулись с новыми задачами, связанными с определением цен и объемов выпуска продукции фирмами-монополистами, которые несли высокие постоянные и низкие переменные издержки, а также имели резко возрастающую отдачу. Проблема распределения издержек и поиска оптимальных железнодорожных тарифов стала главной в экономике нового транспорта, и полезность для потребителя была неотъемлемой частью этой проблемы. Классическая теория плохо подходила для решения подобных задач. Поэтому инженеры, опираясь на свои специальные знания и ресурсы, стали искать новые аналитические инструменты, и эти поиски ознаменовали начало плодотворного периода открытий и изобретений.
Джевонс и Менгер с интересом восприняли эти разработки, в то время как Вальрас оставался к ним равнодушен[237]. У нас есть даже собственное признание Джевонса в том, что книга Ларднера повлияла на него, когда он писал свои первые экономические эссе о проблемах железнодорожной отрасли Нового Южного Уэльса. Он также был осведомлен и о других прорывных исследованиях инженеров. К примеру, Дженкинсово графическое изображение спроса и предложения побудило его отдать свою работу в печать быстрее, чем он изначально планировал. В случае Менгера сложнее проследить прямые связи с трудами инженеров-экономистов, потому что он нигде явно не упоминал о них. Однако его личная библиотека была оснащена самой разнообразной литературой. Только из трудов французов (которые, пожалуй, были наиболее основательны в своих изысканиях) мы находим в библиотеке Менгера следующие: подборку журнала «Annales des pontes et chaussées» (за 1844–1849 гг., когда в нем издавались прорывные статьи Дюпюи), книги Инара[238], Дютана[239], Казо[240], Дю Мениль-Мариньи[241], Дюпюи[242] и Фовиля[243].
С одной стороны, наличие в библиотеке Менгера этих книг и журналов – это лишь косвенное свидетельство, но с другой стороны, у нас есть все основания предположить, что Менгер был погружен в инженерно-экономическую литературу, поскольку он не был простым библиофилом, собирающим книги лишь для коллекции. Особенно вероятно то, что он впитал смелые идеи Дюпюи, многие из которых столь удивительно похожи на его собственные.
IV. Заключение
Можно с уверенностью сказать, что благодаря ключевой роли, сыгранной ранее инженерами в развитии экономической теории, к 1870 г. переход от макроэкономических изысканий к микроэкономическим в Европе был в полном разгаре. Когда этот переход набрал обороты, стало возможным выделить два явственно различимых подхода: подход с точки зрения частичного равновесия Джевонса, Менгера и Маршалла и подход с точки зрения общего равновесия Вальраса. Дюпюи предвосхитил появление теории частичного равновесия, которую Маршалл довел до совершенства поколение спустя. Однако концепция общего равновесия стала теоретическим новшеством первого порядка, и вся заслуга его изобретения принадлежит одному Вальрасу. Как подчеркивали Жаффе и другие исследователи, предельная полезность для Вальраса была почти второстепенным, хотя и стержневым понятием, потому что она позволила ему преодолеть аналитическую пропасть между спросом и уравнениями цен, необходимыми для его системы общего равновесия. Говоря словами Жаффе, «Вальрас не поднимался от предельной полезности на уровень своей системы общего равновесия, он, наоборот, спустился с этого уровня к предельной полезности»[244]. Напротив, Джевонс и Менгер начали с понятия субъективной полезности и строили свои теории снизу вверх[245].
Двадцать лет назад Жаффе оказал нам услугу, предупредив об опасности смешения авторов в одну кучу путем выделения сходств между ними и игнорирования различий. В разумных пределах каждый автор должен оцениваться согласно его или ее заслугам в соответствующих исторических условиях. Однако есть смысл и в том, чтобы объединять авторов в «лагеря» в соответствии с тем, как они повлияли на развитие экономической теории. Экономисты ХХ в., как витязи на распутье, стояли перед выбором между системами частичного равновесия и общего равновесия. Судя по тому пути, который они для себя избрали, очевидно, что Вальрас принадлежал к одному лагерю, а Джевонс и Менгер – к другому.
Перевод с английского Н. В. АвтономовойЭкономическая реальность: пространственные и исторические срезы
Г. Д. Гловели
Перипетии экономических периодизаций истории
I. У истоков: от Просвещения XVIII в. к эволюционизму XIX в.
Первые опыты периодизации истории хозяйственного быта появились в просветительском контексте противопоставления цивилизованных народов дикарям и оформления политической экономии как самосознания гражданского общества. Французское[246] (А. Р. Ж. Тюрго, Ж. А. Н. де Кондорсе), а затем и немецкое (И. Г. Гердер, Г. В. Ф. Гегель) Просвещение ввело в философию истории идею прогресса. Шотландское Просвещение (А. Смит и его друг А. Фергюсон) положило начало соотнесению экономического прогресса со стадиальными различиями в сферах занятости и характере собственности.
Фергюсон, исходя из этих различий, в «Очерке истории гражданского общества» (1767) первым выделил стадии дикости (пропитание посредством охоты, рыболовства, собирательства и уравнительное распределение), варварства (скотоводческо-земледельческое состояние с переходом к частной собственности) и цивилизации (неравенство, обусловленное наличием крупного землевладения и применением капитала). Смит своими лекциями в Университете Глазго вдохновил русского слушателя Семена Десницкого, который по возвращении на родину (1767) стал первым русским профессором права. В «Юридическом рассуждении о разных понятиях, какие имеют народы о собственности» (1781) Десницкий выделил уже не три, а четыре «состояния хозяйственного быта» народов: охотничье-собирательское («первоначальное»), скотоводческое («пастушеское»), земледельческое («хлебопашественное») и торгово-промышленное («коммерческое»).
Шотландский просветитель и практикующий джентльменфермер Генри Хоум (лорд Кеймс, 1716–1782), а затем один из видных деятелей (и жертв) Французской революции Антуан Барнав (1761–1793) ввели в возникшую хозяйственно-стадиальную схему географическое ограничение: восхождение по всем ступеням осуществилось только в странах умеренного климатического пояса. Барнав отметил, что нации Западной Европы опередили прочие страны в торгово-промышленном состоянии благодаря выгодным географическим условиям для навигации и коммерции (изобилие заливов, озер и судоходных рек), содействовавшим усилению городов как центров движимого капитала в приморских странах умеренного пояса.
Барнав указывал также и на связь перехода от одной стадии к другой с ростом населения. Его книга «Введение во Французскую революцию» была издана, однако, только через пятьдесят лет (1843) после его гибели на гильотине, и демографический критерий вошел в историко-хозяйственную периодизацию благодаря другим авторам, прежде всего географу и этнографу итальянского происхождения Адриано Бальби (1782–1848). Бальби указал на многократный рост плотности населения при переходе от охотничьего к скотоводческому состоянию и на дальнейшее сгущение населения у земледельческих и торговых народов.
Далее к поискам критериев хозяйственной периодизации подключились скандинавские археологи, выделявшие роль материалов, из которых делались орудия труда и средства обмена. Датчанин Кристиан Томсен (1788–1865) вывел последовательность «каменный век – бронзовый век – железный век», а швед Свен Нильссон (1787–1887) связал с началом использования металлов переход от дикости (охоты и собирательства) к последующим состояниям кочевого скотоводства (номадизма) и оседлого земледелия, а с началом чеканки монеты – переход к цивилизации.
С середины XIX в. и география, и этнография, и историография вошли в круг исследовательских дисциплин, воспринявших общенаучную идею эволюционных закономерностей. Сложившаяся в Германии историческая школа в политэкономии сфокусировала свое внимание на таких аспектах цивилизации, как расширение масштабов обмена и развитие форм промышленности. Предтеча школы Фридрих Лист в «Национальной системе политической экономии» (1841) выдвинул линейную схему пяти стадий: дикарской, пастушеской, земледельческой, земледельческо-мануфактурной и высшей, «земледельческо-мануфактурно-коммерческой». Эта весьма упрощенная и прямолинейная схема была отброшена, но ее заменили периодизации, основанные на критерии уровня менового оборота. Сначала Б. Гильдебранд (1864) ввел категорию натурального хозяйства, противопоставив его как первую стадию двум стадиям менового хозяйства – денежной и кредитной[247]. Затем К. Бюхер (1893) соотнес уровень менового оборота с длиной пути, проходимого продуктом от производителя до потребителя[248]. Схема удлинения этого пути у цивилизованных народов выглядела следующим образом: 1) замкнутое домашнее хозяйство (потребление произведенных в хозяйстве предметов в нем же); 2) городское хозяйство (поступление произведенных предметов для потребления непосредственно в другое хозяйство); 3) народное хозяйство (предметы доходят от производителя к потребителю через ряд посредствующих звеньев). Бюхер показал, что с удлинением пути оборота развиваются и формы промышленности – от работы на себя (1) и на заказ домохозяина (2) к городскому ремеслу (3) и далее (стадия народного хозяйства) – к кустарной промышленности (4) и фабричному производству (5).
Эта эволюция сопровождается распространением сферы влияния капитала вплоть до полного охвата им национальной экономики. На ступени домашнего производства нет капитала (1), а имеются лишь потребительские блага разной степени готовности к потреблению. В производстве на заказ капиталом является лишь инструмент в руках работника (2), изготовляющего продукт для потребителя либо дома у того, либо дома у себя; в ремесле капитал пополняют помещение и сырье (3), но продукт сбывается непосредственному потребителю. В кустарной промышленности уже и продукт становится капиталом, но не работника, а купца-предпринимателя; раньше, чем перейти к потребителю, продукт становится средством наживы одного или нескольких посредников-купцов (4). Наконец, в фабричной системе рабочий лишается капитала в виде материала и капитала в виде орудий – все составные части капитала сосредоточиваются в руках фабриканта-предпринимателя, который сам занимается и сбытом своих товаров (5).
Историческая школа в политэкономии способствовала выделению экономической истории в особую науку. Ее главные задачи российским адептом школы И. М. Кулишером были охарактеризованы как установление периодизации хозяйственной жизни народов и обоснование социальных реформ[249]. Историческая школа стремилась оправдать направляемые государством преобразования в хозяйстве и социальном (рабочем) вопросе. Эволюционный подход исторической школы предполагал неизбежность изменений, но постепенных, без революционных скачков. И этим он принципиально отличался от другого сложившегося историко-стадиального подхода в политэкономии – формационного, связавшего рабочий вопрос с доктриной радикальных революционных преобразований собственности.
II. Формационные подходы
Концепция индустриального общества – основа формационных подходов
В широковещательном – от В. Ульянова-Ленина[250] (1913) до Ж. Аттали[251] (2005) – представлении К. Маркса в трех ипостасях как немецкого философа, английского политэконома-классика и общеевропейского революционера-социалиста обычно не замечают одного важного момента. Антиисторизму классической школы английской буржуазной политэкономии противостоит историзм двух других источников марксизма: немецкой диалектики и утопического социализма. М. И. Туган-Барановский, отметив как общую черту утопического (и так называемого научного) социализма то, что идеал выставляется в качестве результата исторического развития, особо выделил учение Ш. Фурье о гарантизме как идею общественно-национального минимума в новом строе, в который преобразуется строй буржуазной цивилизации[252].
За трагикомическим опытом «биржи справедливого обмена» Р. Оуэна и его последователей стояла идея историзма форм обмена (бартер – деньги – «трудовые квитанции»). Но, конечно, решающее влияние на марксизм оказало учение К. А. Сен-Симона и его школы, систематизированное в «Изложении учения Сен-Симона» (1828–1829) С.-А. Базара и Б. П. Анфантена. По существу, не Маркс и Энгельс, а Сен-Симон и сен-симонисты должны считаться основателями формационного подхода, соединившего идею линейно-стадиальной периодизации истории и положение о совпадении интересов определенных общественных классов с общим направлением экономического и социального прогресса.
Сен-Симон ввел понятие индустриального общества, сменяющего в результате ряда революций (политических и научных) военно-теократическое сословное общество; сен-симонисты – идею убывания классового антагонизма и возрастания ассоциации вплоть до централизованного научного планирования работ. Из сен-симонизма исторический материализм и «пролетарская политэкономия» Маркса и Энгельса заимствовали критерий стадиального смягчения эксплуатации человека человеком (рабовладение, крепостное право, наемный труд), тогда как другой критерий – стадиальный прогресс знания (религиозное, метафизическое, научное) перешел в позитивизм и социологию О. Конта.