У площади Никитские ворота по повелению Павла I по проекту петербургского архитектора Стасова появилась гостиница. На земле, где сейчас строения бульвара, историк Петр Сытин во времена Суворова насчитал шесть дворов служащих соседних церквей, четыре двора купцов, шесть дворов чиновников и знати. Их заполняли сплошь деревянные дома, лавки, харчевни, цирюльни. Все это многообразие сгорело при пожаре 1812 года.
После бурного возрождения Москвы картина резко изменилась. На месте разобранных стен Белого города и земляного вала поднялись в два ряда липы Никитского бульвара. Его проезды, внутренний и внешний, начали обживать самые знатные и состоятельные аристократы, заказывая проекты особняков лучшим архитекторам. Когда эта работа завершилась, увидевший Москву в первой половине ХIХ века Белинский заметил: «…обе линии по сторонам Тверского и Никитского бульваров состоят преимущественно из господских (московское слово!) домов».
Пройдем по сторонам бульвара, где сломали гостиницу времен Павла I и Суворова, но сохранились другие дома, где жили замечательные люди.
Сосед Никитского монастыря – Московский университет сохранил все свои здания на Большой Никитской улице. На углу с Романовым переулком, названным так в честь династии Романовых, в двухэтажном некогда жилом доме, находилось издательство МГУ, а в глубине двора помещалась типография университета.
Сюда весной 1956 года я принес отпечатанный на машинке диплом «Фельетоны газеты «Правда», откуда его, как полагалось перед защитой, унес в твердом переплете. Больше всех мне нравились фельетоны за подписью «Юрий Золотарев». Он состоял в узком кругу фельетонистов центральных газет, писавших по заданию «инстанций» пасквили, в частности на самых известных артистов, писателей, спортсменов – Марка Бернеса, Людмилу Гурченко, Эдуарда Стрельцова, чьим именем назвали в Москве стадион. После звонких публикаций делались «оргвыводы» и для героев фельетонов закрывались двери концертных залов, издательств, стадионов.
Спустя полтора года после защиты диплома меня зачислили в штат «Московской правды». И я вдруг стал соседом на этаже с матерым Юрием Леонидовичем Золотаревым, в 34 года казавшимся мне пожилым, плотной комплекции мужчиной, способным растоптать любую репутацию, единственным в редакции беллетристом, членом Союза писателей СССР.
29 мая 1958 года «вся Москва» читала его фельетон «Тузик в обмороке», посвященный Клавдии Шульженко, не забытой с тех пор народом, сочиненный по всем канонам партийной печати. Поводом послужила отмена ее концерта в клубе в связи со смертельной раной собаки – тибетского терьера, попавшего под колеса автомашины. Дирекция клуба написала жалобу в горком партии, оттуда последовало указание газете МГК КПСС наказать зазнавшуюся певицу. Его выполнил Юрий Золотарев, сочинив такие диалоги:
– Не подведите нас, – просит администрация клуба актрису, – вашими афишами оклеены все стены клуба. Народ ждет. Народ хочет слушать песни любви.
– И не просите. Прежде всего любовь к Тузику. А у него катастрофически поднимается температура. Я боюсь, что не переживу этого … Собака друг человека!
– Клавдия Ивановна! Приезжайте!
– Не могу. Тузик в обмороке.
После публикации актриса заболела и год не выходила на сцену. Я бы не стал вспоминать давнюю историю, если бы не узнал, чем она закончилась много лет спустя. Клавдию Ивановну по телефону попросил о встрече постаревший писатель Золотарев. Придя с букетом роз к ней домой, он стал на колени и покаялся за давний фельетон. У него самого умерла любимая собака, и только тогда он осознал, почему актриса не смогла выйти на сцену.
Золотарев издавал постоянно сборники фельетонов и юмористических рассказов, последний из них вышел в 1984 году в издательстве «Московский рабочий», которого больше нет. Как нет и фельетонов, подобных тем, что сочинял всю жизнь Юрий Леонидович. По натуре он был незлобивый честный человек, единственный, кто на собрании, где меня за не прошедшую ошибку в газете лишили зарплаты, промолчал. Не обвинял в «политической незрелости» за незнание того, что заместитель заведующего отделом пропаганды МГК КПСС получил накануне выхода номера газеты повышение по службе и должность заведующего отделом.
«Магниты очей» князя Потемкина-Таврического
По традиции каждый, кто пишет о старых московских улицах, непременно поминает Пушкина, все те места, где он бывал и жил. Конечно, Никитский бульвар Александр Сергеевич знал хорошо. Его проезды вели к друзьям и знакомым, в квартиру на Арбате, дому родителей Натальи Гончаровой.
Пушкинисты установили, что, приехав в Москву 6 декабря 1828 года, поэт встретил не только друзей, но и свою судьбу. Князь Петр Вяземский, друг Пушкина и поэт, спустя шесть дней после неожиданной радости писал жене:
«Здесь Александр Пушкин, я его совсем не ожидал. Он привез славную новую поэму “Мазепа”, но не Байроновского, а своего. Приехал он недели на три, как сказывает, еще ни в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись… Он вовсе не переменился, хоть, кажется, не так весел. Кончил он также и седьмую песню Онегина, но я еще не слышал».
Вскоре Вяземский о невлюбленности и невеселом настроении друга не мог бы так рассуждать: в том декабре на балу у танцмейстера Иогеля Пушкин впервые увидел юную красавицу Наталью Гончарову и влюбился в нее с первого взгляда.
Князь, переживший Пушкина на сорок лет, дал Москве характеристику, точно выражающую особенность ее застройки, и сегодня, как в пушкинские времена, поражающую контрастами.
Судя по оценке поэмы, которая стала известна как «Полтава», Вяземский успел ее услышать в промежутке между днем приезда Пушкина и днем, когда датировано письмо жене – 12 декабря. Но где произошло это событие – не уточнил. Известна и другая запись князя, связанная с чтением поэмы в Москве, ее на этот раз он называет уже «Полтавой»:
«В первый раз Пушкин читал нам “Полтаву” у Сергея Киселева при Американце Толстом и сыне Башилова». Графа Толстого по прозвищу Американец в молодости Пушкин вызывал на дуэль, потом помирился с ним, подружился даже и поручил роль свата, решив жениться на Гончаровой. Сын Башилова – молодой артиллерийский офицер и стихотворец, которому покровительствовал сочинитель «Полтавы». Сергей Киселев, полковник в отставке, часто встречался с Пушкиным в доме юных сестер Екатерины и Елизаветы Ушаковых. У них Пушкин бывал порой по два, три раза в день, блистал остроумием, писал стихи в альбом, рисовал и на его страницах оставил «донжуанский список» всех своих многочисленных романов.
До приезда в Москву в декабре увлечен был Пушкин старшей сестрой Екатериной. Перед смертью она сожгла письма влюбленного Александра Сергеевича, хранившиеся в шкатулке, и призналась дочери, просившей мать не делать этого. «Мы любили друг друга, это была наша сердечная тайна; пусть она умрет с нами».
К сестрам в дом на Пресню Пушкин приезжал верхом на белой лошади и рассказывал, что цыганка ему нагадала смерть от белой лошади или от белокурого человека из-за жены… Что, как известно, сбылось.
Младшая из сестер, Елизавета, вышла замуж вскоре после чтения «Полтавы» за полковника Киселева. А старшую сестру Екатерину из сердца Пушкина вытеснила Наталья Гончарова, увиденная на балу…
Полковник за два года до чтения «Полтавы» жил на Никитском бульваре в доме графини Головкиной. Это сохранившийся в перестроенном виде под номером 8а особняк Центрального дома журналиста. На этом основании, начиная с вышедшего к столетию со дня гибели поэта классического путеводителя «Пушкинская Москва», одни краеведы писали, что, возможно, и в декабре 1928 года Киселев снимал квартиру по этому адресу, и чтение поэмы состоялось здесь. Другие, как историк Петр Сытин, принимали это событие как установленный факт.
Разгадал загадку выдающийся знаток Москвы Сергей Романюк, автор книги «В поисках пушкинской Москвы». В архиве по хранившимся исповедальным книгам он установил: в декабре 1928 года полковник Киселев жил в приходе церкви Святых Бориса и Глеба на Поварской улице в доме графа Николая Шереметева. Занимал три комнаты на первом этаже, кухню и семь комнат, включая гостиную и кабинет, на втором этаже. Там и произошло первое чтение «Полтавы» в Москве.
Поэму часто цитировали в 2009 году, когда исполнилось 300 лет со дня триумфальной Полтавской битвы. Ее разыграли в Коломенском у стен воссозданного стараниями мэра Москвы Юрия Лужкова дворца царя Алексея Михайловича, где пировал царь по случаю победы над шведами и рождения дочери Елизаветы, будущей императрицы Елизаветы Петровны.
Об этих событиях весной 2009 года я напомнил мэру Москвы, и по его распоряжению 9 июля состоялось многолюдное театрализованное действо с участием конницы, артиллерии, русских и шведов. В тот день мэр, представив всем Петра Петровича Шереметева, потомка графа «Шереметева благородного», на радостях вместо речи прочел сочиненные по этому случаю стихи:
На Никитском бульваре на месте Центрального дома журналиста и домов № 8 и 10 перед пожаром 1812 года простиралось владение князей Голицыных. Эта знатная фамилия пошла от боярина по прозвищу Голица – так называлась кожаная рукавица без подкладки. Его потомки роднились с Рюриковичами и Романовыми, служили воеводами, наместниками. А со времен Петра, по подсчетам Н.Н. Голицына, автора книги «Род князей Голицыных», из него вышли четыре генерал-губернатора, семь царских наместников, двенадцать губернаторов военных и гражданских.
В Смутное время князь Василий Васильевич Голицын считался одним из претендентов на осиротевший престол, затем томился в польском плену с Филаретом, будущим патриархом, основателем династии Романовых. Его полный тезка, незадачливый воевода и успешный дипломат, вошел в историю фаворитом царевны Софьи. Обоих лишил власти Борис Голицын, дядька-воспитатель Петра.
Внук фаворита Софьи – Михаил Голицын учился в Сорбонне, служил во флоте. Как паж царицы играл роль придворного шута Анны Иоанновны по прозвищу Квасник. Его насильно женили на любимице императрицы – шутихе калмычке. Свадьбу сыграли в Ледяном дворце. Эта история послужила сюжетом романа Ивана Лажечникова «Ледяной дом», многие его страницы, по словам Пушкина, «будут жить, доколе не забудется русский язык».
Генерал-губернатор Москвы в 1790 году доносил Екатерине II, что «генерал-майора князя С.Ф. Голицына супруга Варвара Васильевна и другие граждане просят дозволения строиться на месте “порозжих мест”, образовавшихся после сноса стен и вала Белого города. Племянница князя Потемкина Варвара Голицына домом на Никитском бульваре обзавелась». Она и три ее сестры, Екатерина, Александра, Татьяна, выросли в смоленской деревне. Когда их дядя Григорий, фаворит Екатерины II, достиг высшей власти, сестры переселились из провинции в Санкт-Петербург, стали фрейлинами императрицы. Три сестры, за исключением Татьяны, полюбились дяде, а «влюбиться, – как писал свидетель его амуров, – на языке Потемкина, значило наслаждаться плотью». После разной продолжительности романов дядя выдавал родственниц замуж, подбирал им видных и богатых женихов. Младшая из сестер, Екатерина, «ангел во плоти», самая красивая, «отдалась ему, не любя». Державин назвал девушку «магнитом очей». Дядя выдал эту племянницу за польского графа Скавронского, русского посла в Неаполе.
Вторая дочь сестры князя Александра Голицына высокая, стройная, с «царственной осанкой», осталась на всю жизнь лучшей подругой императрицы. Григория Потемкина Александра «сама не переставала страстно любить, и покинутая им» была выдана замуж за коронного польского гетмана и русского генерал-аншефа Браницкого. Когда Александра узнала о болезни дяди, поспешила к нему. Князь Потемкин-Таврический умер по дороге на ее руках в степи под Херсоном, где покоится в соборе основанного им города.
Однако не все потенциальные женихи шли навстречу желанию того, кто не только «разделял тяжесть власти», но и постель с Екатериной II. Одним из таких несговорчивых оказался дед графа Льва Толстого по материнской линии, о чем его внук вспоминал:
«Про деда я знаю то, что, достигнув высоких чинов генерал-аншефа при Екатерине, он вдруг потерял свое положение вследствие отказа жениться на племяннице и любовнице Потемкина, Вареньке Энгельгардт. На предложение Потемкина он отвечал: “с чего он взял, чтобы я женился на его б…”. За этот ответ его удалили из столицы и сослали воеводой в Архангельск. После отставки генерал поселился в Ясной Поляне».
На этом история его отношений с несостоявшейся женой Варварой не закончилась. Спустя годы, когда страсти улеглись, случилось то, что поразило Льва Толстого: «Странная судьба и самым странным образом свела его с той самой Варенькой Энгельгардт, за отказ от которой он пострадал во время своей службы. Варенька эта вышла за князя Сергея Федоровича Голицына, получившего вследствие этого всякого рода чины, ордена и награды. С этим-то Сергеем Федоровичем и с его семьей и, следовательно, с Варварой Васильевной сблизился мой дед до такой степени, что мать моя была в детства обручена одному из десяти сыновей Голицына».
Жену князя Сергея Голицына звали в молодости «рыжей Варенькой». Потемкин называл «улыбочкой». Она родила в браке десять сыновей. Все братья выросли, не умирали в младенчестве, как водилось в других семьях, храбро воевали, заслуживали высокие чины и награды, один из братьев в молодости погиб в битве с французами. Но никому не удалось превзойти отца, героя штурма Очакова, удостоенного всех высших российских орденов, золотой шпаги, алмазных и бриллиантовых знаков к орденам.
По словам литератора Филиппа Вигеля, знавшего семью князя Голицына с детства, «в нем билось истинно русское сердце, он был наружности приятен, был добр, умен и храбр. Все склонности у него были молодецкие». Среди них – азартная игра в карты. В молодости князь слыл отчаянным игроком, до последней копейки проигрывался, «пока фортуна не сделалась к нему благосклонней, и он несколько сот тысяч не приобрел игрой». После чего, как теперь выражаются «завязал», к картам не прикасался.
Постоянно брал карты в руки поселившийся в 1794 году в Москве Иван Крылов, в то время малоизвестный питерский литератор, бывший на учете у московской полиции как профессиональный игрок. Ничем другим он не занимался. Не исключено, что знакомство князя и классика русской литературы произошло на почве общей страсти.
Ивана Крылова занесли в реестр нежелательных игроков для проживания в Москве, представленный Екатерине II. После чего пришлось будущему баснописцу покинуть родной город. После смерти императрицы Крылова благосклонно принимает Павел I. Императору в знак благодарности преподносится трагедия «Клеопатра», явная отсылка к Екатерине II, невоздержанной в любви, как и легендарная египетская царица, покончившая жизнь самоубийством.
После аудиенции Крылов возвращается в Москву, поступает личным секретарем к князю Сергею Голицыну, живет летом в его поместье, зимой в доме на Никитском бульваре, где учит его младших сыновей русскому языку.
Центральный дом журналиста, бывший дом Голицыных, потом – дом графини Головкиной
Понять не могу, почему Ивану Крылову памятник установили у детской площадки на Патриарших прудах. С его жизнью связан Никитский бульвар, дом Голицыных, и Страстной бульвар, 6, дом И.И. Бенкендорфа, родственника шефа жандармов. Живя в Москве, наш великий баснописец не просто перевел с французского две басни Лафонтена, но и перевоплотил заморских персонажей в соотечественников. Представил их в обстоятельствах драматичных и злободневных, в стиле не классическом, не сентиментальном, не романтическом, а в естественном, реалистическом, как позволял себе до него разве что непечатный Иван Барков.