Чрезвычайные события заставляли нас иногда срочно менять тематику докладываемых «верхам» статей. Но во всех таких случаях от нас требовалось сделать не только какие-то выводы, но и прогнозы. Вспоминается одно из таких дежурств, когда в Ливане разразился очередной кризис с участием всех политических и конфессиональных группировок, с вовлечением в него соседней Сирии, Израиля и США. В то памятное утро 1979 года начальник ГРУ П.И. Ивашутин, принимая нашего командира с традиционным докладом, выглядел хмурым и озабоченным. Не глядя в принесенную папку с нашими документами, он достал и веером разложил на столе свой пасьянс из других докладов.
– Прочтите, хотя кое-что вы уже видели, – попросил он. – Смотрите, какая «разноперая» информация (это означало, что данные противоречивы и из разных источников. – В. Ф.), тут и радиоперехват, и доклады руководителей наших загранаппаратов, сообщения агентств. Что можно ожидать сегодня или завтра? Ударит здесь Израиль? – спросил он, показав на карте место сосредоточения сирийских войск в ливанской долине Бекаа. – Это же война с Дамаском! – не удержался от восклицания генерал. – Вот и американский авианосец тут уже неделю болтается. – Он открыл нашу военную сводку. – И почти одновременно правохристианские силы тут готовят широкомасштабную акцию против палестинских отрядов. А мне уже оттуда звонят, – он многозначительно поднял палец вверх, – там тоже ждут ответа.
Для Медведко все было понятно. В Международном отделе ЦК и в МИДе в ту ночь тоже не спали, ведь он по телефону («кремлевке») не раз связывался и советовался со своими коллегами.
– Сколько времени у меня, чтобы подумать? – спросил начальник нашей смены.
– Минут десять-пятнадцать, – устало бросил Петр Иванович, подписывая документы. – Любой ваш ответ не повлияет на содержание сводок, отправляйте. Перезвоните мне по телефону, а я сам доложу кому надо.
Этим разговором командир поделился со мной, вернувшись на КП.
– И каков прогноз, Леонид Иванович? – поинтересовался я.
– Да я когда еще шел по коридору, меня уже осенило, – улыбнулся Медведко, – ответ будет такой: НИЧЕГО НЕ БУДЕТ! Со стороны ливанских правых и Израиля – это шантаж! Все забыли, но ты-то, уже как спец, должен помнить то, что проходило, но не докладывалось, как непроверенное. Дамаск намерен смягчить позицию, правые христиане дают сигналы палестинцам через левых мусульман Джумблата, что готовы на прекращение огня. Надолго ли это – не знаю, но завтра стихнет!
Он снял трубку прямой связи с начальником ГРУ и просто произнес три слова: «Ничего не будет» – и медленно положил трубку. Потом посмотрел на меня, еще не веря, что сам поверил в невероятное и тихо вымолвил: «Он сказал “спасибо”, не знаю только за что… »
Потом все так и произошло. Совершенно «неожиданно», буквально через сутки, правые Ливана подписали с левыми и палестинцами соглашение о прекращении огня и даже о сдаче противоборствующими сторонами ливанским властям какой-то части тяжелого вооружения. Дамаск также «неожиданно» объявил, что приступает к отводу войск из долины Бекаа. И ни одной израильской бомбы на их позиции так и не упало. Конфликт на время приутих. Но ливанской войне не суждено было на этом кончиться.
То был не первый и далеко не последний прогноз такого рода. Потом Леонид Иванович поведал как-то мне про еще один утренний разговор с П.И. Ивашутиным. Генерал поделился тогда с ним своим, казалось бы, отвлеченным соображением:
– Вы ведь, наверное, отдыхали в нашем санатории в Эшери? (Бывший санаторий ГРУ в Абхазии. – В. Ф.) Помните? Там местные жители готовят замечательные абхазские шашлыки! Они берут разные куски мяса – постного и жирного, помидоры, перец, лук, другие неведомые нам овощи, травы. Все это нанизывают в определенной последовательности на один шампур, и в результате получается цельное мясное блюдо непревзойденного вкуса. Вот и нам надо учиться такому же мастерству! Надо уметь на один шампур нанизать совершенно разные факты и события, их куски и в результате получить то, что называется не гадальным предсказанием, а серьезным и вполне обоснованным прогнозом. Эти, как и многие другие страницы из становления «умной службы» военной разведки, не смогли войти в мемуарно-историческое повествование моего учителя.
Хотелось бы привести еще один памятный эпизод о своем командире. Когда во время дежурства нашей «пожарной» команды пришла весть о кончине Л.И. Брежнева. В ночь на 10 ноября 1982 года Леониду Ивановичу об этом сообщил дежурный генерал ЦКП Генштаба, предупредив, что об этом распространяться пока не надо. Медведко все же не мог не сообщить эту новость Ивашутину. Тот, оказывается, узнал о смерти Брежнева чуть раньше по своим каналам.
Утром, принимая с докладом Медведко, он задал ему тот же знакомый вопрос:
– Так что теперь будет?
Леонид Иванович совершенно спокойно на это отреагировал точно также, как на ливанские события в 1979 году:
– Ничего не будет, или, во всяком случае, хуже не будет, товарищ генерал армии.
– Ну-ну, – усмехнулся Петр Иванович, – хотя, если откровенно, я думаю точно так же…
Предчувствие оказалось верным. Преемники генсека-долгожителя Брежнева – безнадежно больные и Черненко, и Андропов – оказались временщиками. Они не смогли или не сумели изменить ничего в стране. Видимо, такой же прогноз делал и простой народ. Буквально через несколько дней после смерти генсека по Москве ходил такой кавказский анекдот.
Одного торговца в большой кепке спросили: «Слушай, ты знаешь, что Брежнев умер?» – «Канэшна, знаю», – ответил тот. – «А как теперь будешь жить?» – «Ха, дарагой, пабрэжнему!»
Все же скоро настали другие времена. Перестройка сменилась «катастройкой». Не стало Советского Союза. Уже не в ГРУ, а на научной ниве продолжил потом свою творческую деятельность мой наставник, или, как уважительно по-арабски мы до сих пор называем его, «муаллим» или «устаз». Появились его новые исторические исследования и литературные творения.
Ушли, так же как и я, в запас многие его соратники и ученики. Нет уже в живых вождя и вдохновителя информационной «Империи ГРУ» П.И. Ивашутина, столетие которого отмечалось в конце 2008 года.
Свою аналитическую деятельность, только в другом качестве, продолжил потом другой мой непосредственный начальник, генерал-полковник Ф.И. Ладыгин, возглавивший ГРУ в 1992 году. Он был по праву преемником Ивашутина в деле развития информационной индустрии военной разведки. Федор Иванович заслуженно считался одним из опытнейших экспертов в области оценки стратегических театров военных действий и был одним из разработчиков (об этом мало кто знает) серии договоров ОСВ-1. Мне посчастливилось быть не только старшим офицером «умной службы», но и стать старшим помощником начальника ГРУ.
Продолжая встречаться с Леонидом Ивановичем, я убеждаюсь, что он, судя по всему, ни в запас, ни в отставку уходить не собирается. Наверное, такого склада люди приходят в «умную службу без плаща и кинжала» раз и на всю жизнь. А теперь я окончательно уверен, что он из нее никогда и не уходил.
Мое открытие Востока
(О временах, о нравах и немного о себе)
Л.И. Медведко
В пору моего студенчества Московский институт востоковедения находился в Сокольниках на берегу реки Яузы. Посвящение в востоковеды в 1947 году бывших фронтовиков и демобилизованных, в том числе и тех, кто, как и я, не успел по разным причинам повоевать, запомнилось мне на всю жизнь.
Весть об окончании войны нами, юнцами, была воспринята с двояким чувством. Вместе со всеми, разумеется, мы радовались Победе. Но в глубине души были огорчены тем, что так и не успели внести в нее свою лепту. Мне в первые ее месяцы доводилось попадать и под бомбежки, и под обстрелы, пережить эвакуацию из Белоруссии на Урал. Отстав от эшелона, несколько месяцев бродяжничал в поездах, пока не нашел за Уралом поседевшую за это время маму.
На всю жизнь запомнилось, как мы с моим другом, ныне известным писателем Александром Рекемчуком, 9 мая 1945 года после долгого блуждания по улицам Москвы оказались на заполненной ликующими людьми Красной площади к началу праздничного салюта. На наших плечах были узенькие курсантские погоны, какие носили тогда «спецы» военных школ. Девушки, принимая нас за настоящих вояк, не стесняясь, целовали, а ребята с криками «ура» подбрасывали в воздух. Не забыть и того чувства причастности к общенародной радости и приобщенности к свершавшемуся на наших глазах этому историческому событию.
Каждого из того поколения война коснулась по-разному: одни лишились родных и близких, другие возвратились домой калеками. В общем, мало кого она обошла стороной. В то время как мы надеялись на приближение победы социализма во всем мире, война стала опять надвигаться, но уже не с Запада, а с Востока. Шла гражданская война в Китае. На Ближнем Востоке тоже разгоралась какая-то особая освободительная война. Непонятно было, кто в ней освобождался от империализма и колониализма – евреи или арабы. Евреи, как нам тогда казалось, были настроены более антиимпериалистически. Арабских же правителей называли тогда «лакеями империализма» .
Свою альма-матер мы воспевали в веселой студенческой песне на мотив известной тогда грузинской песенки:
Запомнился первый урок турецкого языка (арабский мне пришлось осваивать несколько позже, факультативно). Первым делом преподаватель спросил каждого, что его подвигло к изучению турецкого. Когда очередь дошла до меня, я честно признался: любовь к поэзии НазымаХикмета. С его стихами я познакомился, будучи еще курсантом военного училища, на одном из вечеров поэзии. Мой ответ заинтриговал преподавателя Владимира Дмитриевича Аракина, и он попросил, если я помню, что-нибудь прочитать наизусть. С пафосом я продекламировал вступление к поэме Хикмета «Пьер Лоти» :
Не думал я тогда, что этот же отрывок из его поэмы «Пьер Лоти», но уже на турецком языке мне придется читать перед камерой турецкого телевидения у памятника Назыма Хикмета на Новодевичьем кладбище более полувека спустя по подлинно историческому событию – возвращению Назыму Хикмету турецкого гражданства. Это событие ознаменовало не только его признание в родной стране, но и долгожданное возвращение Назыма на Родину и возвращение Родины – поэту, называвшему себя «поэтом Вселенной, Востока и Запада… ».
После моей страстной декламации на первом уроке, помню, Владимир Дмитриевич спросил меня:
– А каким видите вы Восток в будущем?
Вспомнив слова, которыми Хикмет завершал свою поэму, «восстающий Восток кровавым платком размахивает перед вами», обращенные к «санкюлотам Европы», я, не задумываясь, выпалил:
– Конечно, красным!
Владимир Дмитриевич с улыбкой спросил:
– А какой сейчас у Турции государственный флаг?
– Красный с полумесяцем! – ответил я после небольшой паузы.
– А вы хотели бы заменить Полумесяц на Серп и Молот? Но знайте, полумесяц на небе – это символ ислама, мусульманской веры, он по-своему роднит всех мусульман, а наш Серп и Молот – это символ коммунизма. Заменить одно другим будет не так-то просто. Вам, помимо восточных языков, обязательно следует знать также религию стран Востока. С этой целью вам и будет прочитан курс исламоведения. Придется овладевать и другими знаниями, а их немало. Одни пришли на Восток с Запада, а кое-что намного раньше пришло на Запад…
В то время мы не очень задумывались над словами нашего преподавателя о том, что союзу рабочих и крестьян может как-то противостоять союз других единоверцев или религиозных националистов.
Еще до появления на экраны кинофильма «Белое солнце пустыни» мы имели возможность убедиться, что Восток – дело не только тонкое, но и трудное. Помимо марксизма-ленинизма востоковедение было, пожалуй, единственно признаваемой междисциплинарной наукой. Для ближневосточников в институте уже тогда преподавали исламоведение. Однако родственные исламу религии – христианство и иудаизм – оставались по-прежнему «терра инкогнита». Они находились как бы в запретной зоне. Приходилось только догадываться о подлинных процессах в мире разных религий.
Все, что там происходило, относилось к антиколониальному или освободительному движению. Поэтому как неожиданный «сюрприз» была воспринята и разразившаяся в 1948 году Палестинская война. Она никак не вписывалась в привычный формат антиколониальной войны, в которой сами освобождающиеся народы – палестинские арабы и евреи – стали убивать друг друга.
В первый год учебы мне представилась возможность лично познакомиться с писателем Ильей Эренбургом. Само собой разумеется, тогда мы не знали о двойственном отношении к нему И.В. Сталина. Вождь усматривал в нем почему-то международного шпиона и человека, сочувствующего сионистам. Перед нами он предстал совсем иным. Незадолго до посещения нашего института Эренбург по поручению вождя подготовил статью для газеты «Правда» об отношении советских евреев к Израилю и сионизму. Разрешение «еврейского вопроса», говорилось в ней, зависит не от военных успехов евреев в Палестине, а от победы социализма над капитализмом. Поэтому все еврейские труженики связывают свою судьбу не с судьбой еврейского государства, а с социализмом. Они далеки от мистики сионистов и смотрят не столько на Ближний Восток, сколько в будущее, «на север – на Советский Союз, который идет впереди человечества к лучшему будущему». Так Эренбург старался тогда прояснить свое истинное отношение к сионизму. Но такое указующее предостережение не помешало многим советским евреям вскоре уехать в Израиль. Среди них оказался наш любимый преподаватель политэкономии Энох Яковлевич Бретель, который покинул Советский Союз вслед за своим сыном. Перед отъездом он высказывал свою убежденность в том, что Израиль может стать «точкой опоры социализма на Ближнем Востоке». Вскоре туда же последовали некоторые наши бывшие фронтовики еврейской национальности.
Незадолго до нашей встречи с Эренбургом вышел наделавший много шума его роман «Буря». Он был посвящен недавно закончившейся Второй мировой войне в Европе. Оренбург, можно сказать, был непосредственным свидетелем и участником событий от начала Первой мировой войны до окончания Второй мировой.
Мне, отвечавшему в Комитете комсомола за культмассовую работу в институте, было поручено пригласить Эренбурга на читательскую конференцию. Нам хотелось узнать, что он думает о разразившейся новой буре на Ближнем Востоке. Уже тогда ближневосточная политика Москвы начала колебаться, как любили потом подшучивать, вместе с генеральной линией партии. Колебания эти ощущались повсеместно – в идейно-политической борьбе, в органах СМИ и во внешней политике. Отражалось это и на полях сражений Палестинской, а потом и всех последующих арабо-израильских войн. В стенах нашего института сама учеба была настолько политизирована, что даже изучение восточных языков проходило в свете «гениального труда» И.В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Концы с концами при таком изучении не всегда сходились.
В стенах нашего института шло изучение почти всех восточных языков. Но о будущем государственном языке Израиля – иврите – не только студенты, но даже преподаватели имели весьма смутное представление. Эренбурга крайне удивила такая дискриминация. Он спросил меня, почему иврит исключен из числа изучаемых в Институте восточных языков. Не услышав вразумительного объяснения, он произнес: «По-моему, ваши наставники делают ту же оплошность, что и сионисты. Они, противопоставляя себя Арабскому Востоку, откровенно предлагают свои услуги Западу. Как бы от этого там не разразилась буря более продолжительная, чем Вторая мировая война». Прогноз его стал сбываться гораздо раньше, чем мы закончили институт. Правда, угрозу надвигавшейся на Востоке бури мы ощутили позже.