И вот тут фея вцепилась ручонками в куртку механика, ощерилась и зашипела; всем видом она показывала бестии, что это – ее добыча, и она ее никому не уступит.
– Ого. – В тоне бестии прозвучало уважение. Она присела рядом, чтобы лучше рассмотреть фею. – Хочешь забрать его себе?
Фея кивнула, по-прежнему скаля острые зубы.
Бестия, опираясь на колено, приподняла Николаса за шиворот, усадив спиной к столу. Их лица оказались совсем рядом, и механик поневоле заглянул в налитые кровью глаза… отвел взгляд и зацепился им за грубую штопку, соединяющую края губ.
– Как тебя зовут, счастливчик? – не без иронии спросила бестия.
– Николас Бром, – тихо, но вполне разборчиво ответил механик. – А тебя?
– Джая, – немного удивившись, ответила бестия. – Николас Бром, я обязана дать тебе возможность выбора. Тебя хочет забрать себе фея. Ты будешь ее едой и теплом на всю свою человеческую жизнь. Обычно феи не привязываются к людям, но наша малышка слишком рано покинула кокон, и поэтому немного уязвима.
– И часто она будет меня… есть? – Шея у Николаса болела так, будто ее жгли каленым железом.
– Так – больше никогда, – усмехнулась бестия. – Того, что малышка сегодня слопала, хватит на месяц, а то и больше. Она подрастет, повзрослеет и уже не будет так набрасываться на еду. Укусы тоже станут более деликатными, не скажу, что комариными, но все-таки больше похожими на проколы, чем на мясорубку.
– Я хочу на нее посмотреть, – механик не мог повернуть головы к тому плечу, на котором сидела фея. – Попроси ее показаться.
В ответ фея проворно, цепляясь пальцами за плотную ткань куртки, переползла с плеча на грудь Николаса, уперлась ножонками в пуговицу, выпрямила руки, вытянула шею, похожую на куриную ногу, и вытаращила на механика глаза. Хорошо хоть рот закрыла.
– Волчьи ягоды…
– Что? – не поняла бестия.
– Ее глаза… совсем как волчьи ягоды. Я однажды наелся их в детстве, чуть не умер.
– А ты занятный. – Джая бесцеремонно взяла Николаса за подбородок. – Неужели тебе совсем нестрашно?
– Есть немного, – признался механик. – Но чего уж теперь бояться. Как тебя звать, маленькая? – и он протянул к фее руку.
– Хэли! – Пропищала фея. – Хэли! – И поднырнула под ладонь Николаса, как котенок, требующий, чтобы его погладили.
– Джая! Это что за сироп? – Николас поднял взгляд и то, что он поначалу принял за стоящий у дверей шкаф, оказалось второй бестией. Это был мужчина, ширина плеч которого почти равнялась росту, полное отсутствие у него шеи компенсировалось длиной рук – они только что по полу не скребли, а волосы были того же красного цвета, что и у Джаи.
– Да ладно тебе, Виджая. Такое не каждый день увидишь. И потом, парень может нам пригодиться. Эти сказали, что он механик.
– Тогда другое дело. Хотя я бы с удовольствием развесил его кишки на деревьях.
– А потом эта малышка выгрызла бы тебе глаза. Только законченный идиот встанет между феей и ее носителем. Ну что, Николас Бром. Добро пожаловать в Рой. Это я так, авансом, конечно. В Рой тебе пока еще рано.
– Я думал, что люди попадают туда только после смерти. Или все-таки будете мои кишки развешивать? – Механик погладил фею по лысой голове, почесал за ухом, и она довольно заурчала.
– Не напрашивайся. – Прогудел сверху Виджая.
– А тебе можно и до. – Джая не удержалась и тоже попыталась погладить фею, но та извернулась и цапнула ее за палец. – Вот зараза! Истинно выродок леса! Не трону я твоего драгоценного, сама будешь терзать, сколько захочешь. Да, повезло тебе, Николас Бром, как волку на псарне. Имей в виду, что вместе с укусом Хэли впрыснула тебе свою слюну, а слюна недозрелой феи – это редкое снадобье, а потому сильное. Как Виджая.
– Ого.
– Теперь ты можешь видеть всех нас – даже тех, кто невидим для людей, или скрывается под человеческой личиной, или просто прячется. И ты можешь с нами говорить, даже с придурками из клана Паразитов, которые и говорить-то как следует не умеют. Мы будем понимать тебя, а ты – нас.
До Николаса сквозь боль и слабость начинало доходить, каким приключением на всю оставшуюся жизнь обернется ему прогулка по мартовскому лесу.
– И что же, она теперь всегда при мне будет?
– Самое большее на расстоянии одного влюбленного взгляда. Если дальше, будет страдать, а этого тебе не простят.
– А как я на работу с ней ходить буду? Она же маленькая совсем, испугается, шумно же на заводе…
– Забудь про завод, – Виджая протянул руку и легко поднял Николаса за шиворот, поставил на ноги, – теперь ты наш, человечек. И скажу тебе, что я даже рад, что не раздавил твою голову как только вошел.
Николас покосился вниз – ноги Виджаи напоминали пару наковален.
– А чем я жить буду?
– Как чем? Тем же, что и раньше. – Джая махнула рукой, отсылая прочь директора «Тихой гавани», сунувшего нос в приоткрытую дверь. —Талантливый механик нигде не пропадет. Даже в Рое.
– Я ваши механизмы обслуживать не буду, – Николас вспомнил, что рассказывали о людях, доставшихся Рою, и его вновь замутило. – Лучше убейте.
Джая и Виджая в голос захохотали.
– Да кто ж тебя к ним подпустит?! Может, со временем дослужишься, конечно… – Джая подтянула нитку из разошедшейся штопки на губах. – Ты и здесь нам пригодишься. И как механик, и как переводчик. А то мы иногда плохо понимаем людей. Ну так что, Николас Бром? Выбор я тебе предоставила. Или Хэли навсегда и работа на Рой – или Виджая. Твое слово.
Николас пошарил рукой за собой, оперся на стол – ноги его подкашивались, голова кружилась. Принимать решение в боли и слабости тяжело; еще тяжелее, когда оба твоих решения суть зло, и поди определи, какое из них меньшее. Фея, снова оседлавшая плечо, почувствовала неладное, забеспокоилась, завозилась. Николас с трудом повернул голову и посмотрел на нее. Потом на Виджаю. Потом снова на фею. И решился.
– Хэли.
– Навсегда! – Пискляво заявила фея, скаля зубы в довольной улыбке. – Навсегда!
– Свидетельствую. – Джая приложила сложенные ладони ко лбу.
– Свидетельствую. – Виджая повторил этот жест.
Бестии переглянулись и в один голос произнесли:
– Шемхамфораш.
Урок истории
Время Роя: пора лихорадки, год от первого Воплощения 341
Время Людей: апрель, 1981 год
Николас Бром, механик, вот уже неделю лежал в кровати, не имея сил встать и сделать что-нибудь более осмысленное, чем поесть и снова лечь. Рядом с его кроватью стоял инкубатор для младенцев, это устройство невесть где в рекордно короткие сроки раздобыл директор санатория, Линдеманн. За прозрачными стенками, в тепле, на подогреваемой подушке сладко посапывала фея, которая немедленно после заключения договора с Николасом отправилась досыпать до весны. И о ней, и о механике заботились так, будто они были любимыми внуками директора. Стоило Джае сказать пару слов Линдеманну, как все вокруг забегали, засуетились… Николаса поселили в одном из директорских домиков, приставили к нему личного врача, перевязки делали почти неощутимо, отменно кормили и даже пытались делать массаж. Фею устроили рядом, со всеми возможными удобствами.
Джая, заглянув к механику вечером того же дня, осталась довольна увиденным.
– Неплохо устроился. Ты теперь с полмесяца никуда не годный, так что лежи тихо. На завод мы сами сообщим, чтобы тебя не ждали и более на тебя не рассчитывали. Жить будешь здесь, этот дом как будто для тебя строили. Все, довольно на сегодня. Бывай, Николас Бром.
Весь следующий день и еще нескончаемых пять суток механик провалялся в кровати; температура подскочила до предела, все тело ломило – Николас горел заживо под действием феиной отравы. А она спокойненько дрыхла рядышком в инкубаторе, знай с боку на бок переворачивалась. Ее нареченный спутник в моменты, когда жар и боль становились совсем невыносимыми, поглядывал на нее с ненавистью и недоумением. «Ну и сопля, – думал он, – тоже мне, дитя Роя. Привалило счастье, ничего не скажешь. Знал бы, там бы в лесу и…» На этом месте он обрывал себя, поскольку очень не любил пустопорожних размышлений и сослагательного наклонения. Что случилось, то случилось, и если его судьба – сопящая в инкубаторе малютка-кровопийца, то так тому и быть.
Тяжелее всего было по ночам; днем находились какие-никакие занятия: то повязку на шее придут сменить, то капельницу поставят, то попытаются накормить. Хоть какое-то развлечение. А вот ночью, когда «Тихая заводь» засыпала, Николас не знал, куда себя деть. Сон бежал от него; спал он урывками и все больше днем. Когда темнота сгущалась, механик с трудом вставал с постели, отодвигал штору и садился в кресло у окна. Неподалеку стоял еще один дом, побольше, в два этажа, окруженный живой изгородью; его-то Николас и рассматривал в долгие ночные часы. Поначалу дом показался ему нежилым; все двенадцать фасадных окон безучастно темнели, никто не выглядывал из них, не открывал изнутри. Вход был расположен с противоположной стороны, которой Николас не мог видеть, поэтому он не мог с уверенностью сказать, что никто не входит в этот дом и не выходит из него. Может, дом держали для каких-то важных гостей, наезжающих изредка, кто его знает. Николас недолго задумывался об этом, он просто глядел на темный, тихий дом, возможно потому, что других зрелищ ему не предлагали.
Кажется, это случилось на седьмую ночь его болезни. Одно из окон – третье слева во втором этаже – засветилось ровным светом. Стали видны наполовину закрывающие его занавески в сине-зеленую клетку, и чья-то тень прошла пару раз туда и обратно. Николас удивился и даже обрадовался; хоть какое-то разнообразие. Вскоре засветились еще три окна: крайнее слева (вообще без занавесок) и два крайних справа (затянутые рулонными шторами) на первом этаже. Фея что-то неразборчиво пропищала сквозь сон из инкубатора; Николас подошел к ней, поглядел, исправен ли терморегулятор, и вернулся на свое место.
Окна напротив все так же светились, а одно (то, что не было занавешено) было открыто настежь в сырой холод мартовской ночи, и на подоконнике кто-то сидел, свесив ноги в подтаявший сугроб. Николасу был отчетливо виден его силуэт, словно вырезанный из черной бумаги. Через несколько минут механик понял, что не остался незамеченным – сидящий свесился вниз, зачерпнул снега и запустил снежком в окно Николаса. Стекло звякнуло, задрожало, прилипший комок медленно пополз вниз. Николас помахал рукой, неизвестный ответил тем же. А потом легко спрыгнул вниз и, нимало не проваливаясь в рыхлый снег, зашагал к домику механика. Теперь Николас видел, что он очень высок ростом, узок в плечах, что у него плавная неспешная походка, довольно длинные волосы; когда он подошел вплотную к окну, стало различимо и его лицо – скорее выразительное, чем красивое, и глаза – совершенно белые, похожие на пару вареных яичных белков, не имеющие даже намека на зрачок.
Незваный гость учтиво наклонил голову и вопросительно приподнял брови; Николас, приложив палец к губам, кивнул в сторону спящей феи. Гость понимающе кивнул и потер руки, изображая холод, потом он так же бесшумно потек в сторону входа в дом механика. Через минуту дверь в комнату отворилась, и Николас встал, приветствуя второго встреченного им выродка леса.
– Иероним, – негромко представился белоглаз и сел на стул напротив механика.
– Николас Бром. Чем обязан?
– А сами как думаете? У нас только и разговоров, что о вашей персоне. Сестричке здорово повезло, что вы оказались точь-в-точь там, где надо. Точное попадание, иначе не скажешь.
Николас промолчал, подумав, что его личное везение в этот момент, судя по всему, издохло.
– Вы неплохо держитесь, – белоглаз улыбнулся, – и, хотя сейчас вы совсем не склонны мне верить, я скажу, что дела ваши не так уж и плохи. Скажите, Николас, что вы знаете о Рое?
Механик пожал плечами.
– Немного. То, что в школе рассказали. Я никогда не интересовался историей, какой толк в науке, которую переписывали сто раз. До правды все равно не докопаешься. То ли дело механика.
– И то верно. А как насчет… личного опыта? Час Воплощений вас не затронул, это очевидно, а в семье как?
– Было. – Николас взял с подоконника стакан с водой, отпил глоток. – У бабушки. Панические атаки, ночные кошмары… вот и удостоилась креатуры.
– Чего же так боялась ваша бабушка?
– Откуда мне знать. Вот креатуры она точно не боялась, шугала ее шваброй, даже прикрикнуть могла.
– Видимо, не очень страшная креатура была.
Николас хмыкнул.
– Если вам по нраву волосатые пауки размером с овчарку, то просто загляденье. Не кромешник, конечно, но напугать могла будь здоров. – Николас поморщился; он неловко качнул головой и от этого рана на шее заныла.
– Болит? – Сочувственно спросил белоглаз. – Разрешите, я посмотрю?
– Это зачем? – Николас знал о детях Роя немного, но даже этого хватило, чтобы не доверять им.
– Медсестра могла неудачно наложить повязку, или рана начала воспаляться…
– Или ты попросту проголодался, – спокойно предположил механик.
– Исключено, – выставил перед собой раскрытые ладони белоглаз. – Во-первых, у вас есть хозяйка. Во-вторых, она мне родня. А в-третьих, я здесь не за тем, чтобы подкрепляться.
– Утешительно слышать. Но шею мою все-таки не стоит трогать. Могу я узнать, зачем вы пришли?
Иероним кивнул.
– Николас, в последнее время вы почти не спите.
– Откуда вы знаете?
– Из личных наблюдений. Я вижу вас в окне каждую ночь, да и не я один.
– Постойте… вы живете в доме напротив, так? Но я никого там не видел…
– Это не означает, что там никого не было. Просто ваше зрение меняется, Николас. Вас предупреждали об этом, ведь так?
Механик согласно качнул головой и снова поморщился.
– Ну вот что, оставим все церемонии. Я должен вам помочь, какой толк от разговора, если вы только и думаете, что о своей шее. Свет мне не нужен, я прекрасно вижу в темноте.
Иероним подошел к механику, аккуратно отклеил повязку.
– Ох. Можно подумать, вы повздорили с бестией из-за обеда.
Легкими холодными пальцами белоглаз ощупал шею человека, слегка надавил на края раны.
– Но все не так плохо. Рана чистая, уже затягивается. Поэтому вам и не по себе; потерпите еще немного.
Как ни странно, от этих манипуляций Николасу полегчало, холод пальцев ослабил неприятную горячечную пульсацию в ране, шею перестало сводить на одну сторону.
– Благодарю. – Буркнул он.
– Не на чем. Повязку я пока сниму, пусть рана подышит. – Иероним вернулся на свой стул, сел, вытянув скрещенные ноги. – Теперь вы сможете меня слушать, ибо у меня есть, что вам сказать. Николас, когда и почему случился первый час воплощений?
– Ого. Ну и вопрос. Откуда мне знать. В темные века, кажется, а из-за чего – так это вам виднее.
– Ну разумеется. А все-таки… неужели никогда не задумывались? Счастливый вы человек, Николас Бром. А что вы знаете про темные века?
– Ничего хорошего. Сначала войны, нашествия варваров с заокраинных земель, потом голод, болезни, неурожаи. Да еще эти, светлые братья, с их домами благодати, я так понимаю, от них больше вреда было, чем добра.
– Для вас так точно. Николас, ваше общество давно отказалось от веры в пользу знания; вы хотите понимать свой мир и уметь преобразовывать его по своей воле, это для вас намного важнее, чем духовные поиски и радость смирения. Дома благодати вы превратили в лучшем случае в музеи, а дома спасения так и вовсе уничтожили. Что же было такого… весомо враждебного в тихих светлых сестрах, в странствующих носителях живого слова, которые измеряли все дороги этого мира своими израненными, босыми ногами, чтобы принести своей темной и страждущей пастве утешение?
Белоглаз помолчал, а потом сам себе ответил.
– Вот только никакого утешения они не приносили, Николас. Светлый брат, не разъяснивший подопечному, что он полное говно, – вещь такая же небывалая, как красивая фея. Это с одной стороны. А с другой – весьма заманчиво, несмотря на свое ничтожество, оказаться в числе избранных, осененных благодатью (хотя бы в невнятной перспективе), только потому, что твердишь три раза в день никому не понятную абракадабру, определенным образом складываешь при этом пальцы рук, ну и худо-бедно следуешь нескольким запретам. А то, что кажется недостижимым, очень удобно объявить греховным. В эту же кучу свалить все непонятное, редкое, чужое…