МАЛЕНЬКИЕ ИСТОРИИ
В. Хотног
Начало
После окончания школы ни у кого в нашей семье не возникало вопросов по поводу
моего дальнейшего обучения. Надо было поступать в Кишиневский политехнический
институт. На любой факультет. Но в политех. Причина очень проста – мой родной дядя
учился в этом институте. Да и среди папиных знакомых особо ценился именно этот
институт. А моя тяга к техническим наукам, по мнению взрослых, только подтверждала
правильность выбора. Когда я учился в старших классах мои технические самоделки
«доставали» всех. Однажды родная тетя готовилась за моим столом к сессии. Когда
набежали тучи и в комнате стало темно, сработал фотоэлемент, включилась настольная
лампа и стали закрываться шторы. От испуга она до вечера лишилась дара речи.
Итак, для обучения был выбран энергетический факультет.
Поступил без проблем, никаких поддержек, репетиторов. В моей группе я был
единственный человек из Кишинева. Все остальные, включая трех девушек, приехали из
дальних районов Молдавии. Большая часть ребят поступила после армии. Стать
отличником в такой группе не составило никакого труда. У меня все списывали, поэтому
надо было приходить на занятия раньше. Занятия проходили в самом центре Кишинева, за
зданием ЦК Коммунистической партии Молдавии. Уважительное отношение со стороны
большинства на потоке мне удалось завоевать уже в первом триместре. На потоке было
три группы. В двух других группах обучались и сверстники из Кишинева. Особо много их
было в третьей группе, причем среди них были представители «золотой молодежи».
Прически, одежда, главным атрибутом которой были джинсовые костюмы, и увлечения,
возвели непроницаемую стену между ними и остальной частью курса. Многие смотрели
на них с нескрываемой завистью. Не могу сказать, что и я им завидовал, но что-то в их
поведении меня завораживало. Всем потоком мы ходили только на лекции, но случалось,
что преподаватели вдруг устраивали блиц-опрос прямо на лекциях, и тогда я блистал
своими знаниями. В такие редкие минуты с завистью смотрели уже они на меня. Несмотря
на то, что это были дети высокопоставленных родителей, тяга к знаниям у них была. Ни
со мной, ни с другими они не дружили. На одном из старших курсов была еще одна такая
группка, вот они вместе и водились.
К концу первого курса меня стало тяготить обучение на энергетическом факультете.
К тому времени, дядя был на пятом курсе. Иногда он оставался ночевать у нас. Я с ним
подолгу общался и листал его конспекты. И понял, что это все мне совершенно не
интересно. К концу года я стал собирать информацию о других факультетах и
специальностях нашего института. Выбор еще не был окончательным, но после летней
сессии я пошел к декану факультета, господину Парсаданяну, с просьбой разрешить
перевод на другой факультет. Он даже не выслушал меня до конца. Не так много у него
было отличников, и он их всех оберегал. На нашем курсе кроме меня на повышенную
стипендию шел еще Дмитрий Брагиш (будущий министр экономики Молдавии). Поэтому
декан заявил:
– Я категорически против! И никуда не отпущу! А если надо будет, переговорю с
деканом факультета, куда вы собираетесь переводиться. Вы соображаете, что делаете? Да,
у вас через год может быть ленинская стипендия!
О стипендии, конечно, я знал. На факультете у меня была и необходимая для
получения повышенной стипендии общественная работа. Я не так активно занимался
комсомольской работой, как Брагиш, но моя общественная работа тоже была весомая:
меня приняли в «тараф» (ансамбль народных инструментов), зачислив при этом на
Факультет общественных профессий. На всех крупных праздниках мы представляли
институт на городских концертных площадках.
Тем летом, после разговора с деканом, я немного остыл с переводом. Пошел на
практику, а осенью вновь начались занятия.
Как-то в один из дней, когда были практические занятия, мы переходили из
аудитории в аудиторию. Еще по случаю моего поступления в институт, родители с
большим трудом и «по большому блату» купили мне дипломат. В то время они только
входили в моду. В него не все учебники помещались, иногда приходилось таскать еще и
пакеты, но ходить с импортным дипломатом было писком моды. Темно зеленый дипломат
под «крокодилью кожу» был среднего размера и аккуратно помещался в стол аудиторий.
Придя на пару по высшей математике, я достал конспект, учебник, и засунул
дипломат в стол. Занятия прошли как обычно. Заработав какие-то оценки, в конце пары
умудрился еще сделать домашнее задание. Именно домашнее задание меня и задержало в
аудитории дольше остальных. Закончив решать задачку, достал дипломат, чтоб положить
тетрадь и книгу. И вдруг почувствовал, что вместе с дипломатом вытащил из стола еще
что-то. Посмотрел. Квадратный конверт темного цвета, обтянутый целлофаном. С одной
стороны фотография какой-то кучки людей у стены, в свете прожектора. И какие-то
надписи на английском языке. В школе я учил французский, однако выбранная
специальность требовала знаний английского, поэтому меня зачислили в начинающую
группу и, по крайней мере, определить, что это английский я смог. В аудитории никого уже
не было, до окончания перерыва оставалось немного времени, надо было спешить. Я
засунул находку в дипломат. Она туда поместилась прямо точно по размерам! Убежал на
последнюю пару. Придя домой, выложил все из дипломата и два дня не обращался к
находке. Был период сдачи контрольных работ, а к учебе я относился очень ответственно.
Никаких объявлений о потерянных вещах в институте я не видел, никто ничего не искал.
В конце недели, разбирая учебники, занялся вплотную конвертом. Только тогда
понял, что это музыкальная пластинка. Причем зарубежная. Конверт был распечатан.
Внутри был вкладыш, в котором и находился диск. На вкладыше черно-белая фотография:
два мужика и женщина, а перед ними какие-то нищие дети. И вдруг я понял, что
пластинку хозяин и не стал бы искать, за «распространение чуждой» музыки во время
лекций могли ведь и «попереть» из института. Была середина семидесятых.
Идеологическое воспитание проводилось на высшем уровне, поэтому ощущение, что
держу в руках идеологическую диверсию, у меня было точно. А вот куда ее «сдать» я
даже не догадывался.
На чердаке у нас был патефон и старые патефонные пластинки, а в доме только
синие гибкие пластинки с песнями популярных советских ВИА. И, традиционный по тем
временам для всех семей СССР, радиоприемник ВЭФ, который имел наверху механизм
для проигрывания пластинок. Я понятия не имел о типах снимающих звук игл, об их
тяжести. Достал пластинку. Какой-то волшебный свет исходил от нее, она оказалась
немного гибкой, и я сразу ощутил, что держу в руках нечто очень ценное. Меня охватило
необъяснимое волнение. Не могу описать свои ощущения, но я их запомнил на всю жизнь.
Что-то мне подсказывало, что я держу в руках свое будущее.
Поставил пластинку на проигрыватель, опустил иглу и стал слушать. Музыка,
которая «полилась» с динамиков меня околдовала, она была совершенно иной и мне не
знакома. Через минуту, кто-то, управляя моей рукой, поднял иглу. Настоящая мистика.
Весь потный, я снял пластинку с проигрывателя, положил в конверт и стал переводить
титульный текст со словарем. Перевод мне ни о чем не говорил. На следующий день, я
пошел в самый большой городской магазин техники и стал интересоваться
проигрывателями.
Через месяц я уже хорошо разбирался в советской технике воспроизведения
пластинок. Еще несколько месяцев ушло на то, чтобы купить сносный стерео
проигрыватель. Для этого мне пришлось согласиться, наконец, на долгие уговоры соседей
играть с ними на свадьбах. Тогда это был единственный для меня способ быстро
заработать деньги. Все это время диск лежал в столе. А я, играя в тарафе и на свадьбах,
хоть и полностью был погружен в музыку, но в совершенно другую.
Еще через месяц я прочел все, что было написано на вкладыше и на самой
пластинке. Кое-что уточнил у преподавателя, к ее удивлению, демонстрируя неожиданное
стремление к изучению английского вне программы. Чтобы все прочитать мне
понадобился почти месяц, чтобы осознать новое – почти год, чтобы изменить вкусы и
жизнь – чуть меньше двух лет.
В конце второго курса, я дождался пока наш декан ушел в отпуск, и подошел к его
заместителю с просьбой разрешить перевод. Собираясь переводиться на экономический
факультет, я лишался не только повышенной стипендии, но и обычной, поскольку
становился задолжником. А еще терял год, поскольку меня зачисляли опять на второй
курс. Заместитель декана подписал заявление. Родители вздохнули, но согласились
содержать меня. А через месяц экономический факультет расформировали, и все
экономические специальности разбросали по соответствующим факультетам. Моя
специальность «Экономика строительства» оказалась на факультете ПГС. На потоке было
две группы. Студенты, в большинстве своем, городские. Многие из крупных городов
севера Молдавии, причем некоторые из ребят хорошо разбирались в современной рок
музыке.
В течение двух лет, произошедшие, на первый взгляд, разрозненные события,
соединились в стройную цепочку событий, необходимых и достаточных, чтобы произошел
сдвиг в моем сознании, и начались формироваться соответствующие вкусы. По
прошествии этих двух лет, я уже учился в новой группе, съездил на гастроли с народным
коллективом в Австрию и привез оттуда стопку новых виниловых дисков, стал в родном
городе «менялой» дисков, а в институте вместе с несколькими единомышленниками
организовывал дискотеки, используя в основном личную фонотеку.
На потоке нас оказалось три человека фанатов музыки. Я – поклонник «Queen»,
Славка Губин – «Led Zepelin», и Сашка Давыденко – «Deep Purple». Мы с трепетом
ожидали выхода новых альбомов своих любимцев и до хрипоты отстаивали их ценность.
Помню как меня гнобили всем курсом за новый вышедший в 1977 году альбом «Jazz»
группы «Queen». «Твои любимцы предали своих поклонников. Это же танцевальная
музыка!»,– кричали мне в ухо. А я принял тот альбом, с которого начались необычные для
«Queen» эксперименты. Я просто был счастлив, что они такие многообразные. До выхода
«The show must go on» оставалось ждать еще 14 лет. А композицию «Don’t stop me now»
я принципиально крутил на всех дискотеках. Мы знали о своих любимцах все, какое у них
образование, чем увлекаются, у кого какие привычки. И это притом, что по эту сторону
«железного занавеса» никакой информации не было. На лекциях мы писали конспекты с
Губиным не как обычно на всю ширину листа, а очень мелко и таким образом, чтобы из
собственных записей получались на каждой странице по букве из названия любимой
группы. Преподаватели просто пожимали плечами, ругать не за что было. А наказывали
Вадима Ожога, который обычно сидел рядом с нами и набрасывал шаржи на самих
преподавателей.
Фишкой нашего увлечения рок музыкой были соревнования прямо на лекциях.
Один из нас задавал название группы, а двое остальных составляли за короткое время
дискографию этой группы – писали год выпуска альбомов и их названия. В основном
выигрывал Губин, которого почему-то за год до этого «турнули» из МАИ. Но через год, я
составлял ему реальную конкуренцию, причем в отличие от него, многие из
описываемых дисков на тот момент уже держал в руках. Скоро мне такое
самоутверждение стало надоедать. Переломный момент наступил в 1979 году, когда свой
новый альбом выпустила группа «Aerosmith». Назывался он «Night in the ruts» и в нем
было многое от «грандов» рок музыки. Бесконечные сломы по музыке свидетельствовали,
что новая волна музыкальных групп очень даже достойна внимания. Мы с моим
приятелем Игорем Топовым слушали каждую композицию по нескольку раз и синхронно
называли «отцов», чей стиль безошибочно угадывался в музыке «Aerosmith». С того дня
мои музыкальные пристрастия стали расширяться и Губину с Давыденко стало со мной
не очень интересно, я ведь стал молиться не только признанным иконам музыки.
И конечно, через два года я хорошо знал, что же оставили тогда для меня в самом
центре родного города, в столе одной из аудиторий второго корпуса Кишиневского
политехнического института. Это был альбом McCartney «Band on the run». Тогда это был
единственный фирменный альбом McCartney того года, завезенный в Молдавию. И еще
долго оставался таким. К сожалению, затертый почти на минуту звукоснимателем
рижского приемника ВЭФ. Именно этот диск не только положил начало моему
увлечению, но и изменил дальнейшую жизнь. Он стал первым винилом в моей коллекции
и хранился у меня пока я не уехал в Москву.
После моего отъезда, родная сестра, не будучи фанаткой музыки, поддалась
«наступлению» лазерных дисков. В смутное время перестройки, «избавляясь» от старых
винилов, положила их вместе с кипой черно-белых фотографий рок музыкантов в
отдельный пакет и выставила рядом с мусорными контейнерами.
Сейчас ее поступок воспринимается иначе.
Я вернул ЕГО назад. С благодарностью, с «прибавкой». И все это стало «находкой»
уже для другого человека, кому она тогда была нужна:
– Посмотри, тут какой-то пакет. Явно это не мусор!
– Возьми, дома разберемся…
Крик в ночи
Мои увлечения в студенческие годы требовали денег. «Халтуры» на свадьбах
приносили очень хорошие деньги. Но впрягся я в это дело основательно только на
старших курсах. Играл даже в свой первый год работы ассистентом на кафедре после
окончания института, пока не повстречал в одном из сел своего студента. Он был шафером
на свадьбе. Дальше продолжать «халтурить» было уже не безопасно для карьеры. Даже
сегодня, я не считаю те деньги легкими. Играли в селах, на традиционных молдавских
свадьбах, в основном по два дня, и на улице. Часто поздней осенью, когда уже ударяли
морозы и замерзали пальцы. Человеческие отношения раскрывались перед моими глазами
во всем их многообразии. Чаще всего под действием алкоголя. То был адский труд. Но
даже его нельзя сравнивать с тем ужасом, с которым я столкнулся, подрабатывая в начале
своего обучения. И который, собственно и заставил меня позже окончательно «подсесть»
на свадьбы.
Поскольку на младших курсах дополнительных заработков не было совсем, я
согласился с идеей одного из наших однокурсников работать летом в студенческом отряде
проводников. Прошли обучение в Кишиневском «Резерве проводников», сдали экзамены.
Каким-то непостижимым образом, еще до начала обучения, узнали все премудрости
«левого бизнеса» проводников. Даже прикинули сумму дохода, поскольку маршрут был
известен: «Кишинев – Москва».
Сдав досрочно летнюю сессию, начали работу в этом таинственном стройотряде, в
котором, кроме студентов политехнического института, были еще и медицинского. Если
бы сегодня я оказался вновь перед возможностью выбора, ни за что не согласился бы там
работать. А ведь это был Советский Союз. Официально, никакого разгула бандитизма,
никакого свободного рынка и бизнеса. И тем не менее, все, от чего меня уберегали в семье
и школе, все, что некоторые постигали годами, выбрав путь, чуждый морали коммунизма,
все это накатило за два месяца. Может быть, то была специфика маршрута, может,