Катализатор - Степан Митяев 2 стр.

Удивительно, но за те считанные минуты, пока он одевался и бежал, вокруг места происшествия появилось оцепление. Гена пытался прорваться, кричал, что у него там друг, но его никто не собирался пускать. В конце концов Бугаев бессильно повис на щуплом милиционере, наблюдая за горевшей машиной вместе с остальными зрителями.

Машина горела, как в кино. Бугаев был уверен, что киношники специально обливают автомобили бензином для пущего эффекта. Оказывается, и в жизни такое бывает – без всякой пиротехники. Огонь бушевал как в доменной печи. И в этом крематории сгорал его друг Серега Арзуманов.

Поверить в это было невозможно. Через два дня они должны были встретиться на его, Бугаева, дне рождения. Гена уже купил выпивку и все необходимые ингредиенты для любимого салата оливье. И вот…

За оцепление Гену так и не пустили. Возвращался домой он в полузабытьи. Механически передвигая ноги, вошел во двор. На скамейке с бутылкой пива сидел Октябрь – потомственный работник ЖКХ и по совместительству Генин сосед по лестничной клетке. Бравый слесарь был, в общем-то, неплохим мужиком, но страдал неизбывной пролетарской ненавистью к богатым соседям. Социальную справедливость он восстанавливал немудреным способом: улучив момент, проводил гвоздиком по бокам лакированных лимузинов, припаркованных во дворе их дома. Когда-то его уважали и даже побаивались: мог ведь и воду отключить. Но, увы, те светлые времена остались лишь в старых выпусках «Фитиля», которые Октябрь любил смотреть на своем дряхлом видеомагнитофоне под бутылочку портвейна.

В целом же, Генин сосед был прогрессивно настроенным гражданином. В девяносто первом даже ходил защищать демократию, но по прошествии нескольких лет понял, что его жутко надули. Вместо коммуняк его теперь эксплуатировали отечественные буржуи, которые умудрились в кратчайшие сроки разворовать родную страну. Не то чтобы Октябрь хотел возвращения к зеленой колбасе и пустым прилавкам. Но и смотреть на бывших красных директоров, жирующих в обнимку с бандюганами, обманутому демократу было невмоготу.

Вот и сейчас Октябрь отпил из бутылки и с кривой усмешкой поинтересовался:

– Ну что, опять нувориша взорвали?

«Откуда он знает это слово?» – невпопад подумал Бугаев и врезал Октябрю по уху, отчего недопитая бутылка отлетела из рук слесаря далеко в сторону.

Гена стоял и смотрел, как Октябрь трясет головой и что-то кричит. Слов было не разобрать – то ли сосед от удара потерял внятность речи, то ли Бугаев перестал воспринимать окружающую действительность.

Поднявшись в квартиру, Гена вышел на балкон. Толпа все прибывала. Опустошенный Бугаев почему-то подумал про неиссякаемую любовь граждан поглазеть на чужое горе. Хлеба и зрелищ… Пропитание теперь можно купить, лучше или хуже, а вот зрелищ по-прежнему не хватало. Чтобы не по ящику, а вот так, вживую, с запахом и звуком. Чтобы на халяву адреналинчику в кровь.

…Однажды он был в гостях у своего разбогатевшего однокашника и видел, как горел дом в элитном поселке. Загорелось ночью, хозяина не было, и к тому моменту, когда наконец опомнился полупьяный охранник поселка, полыхало вовсю. Собрались почти все обитатели поселка, некоторые с детьми, кто-то пришел даже с коляской. Стояли, смотрели, оживленно обсуждали. У всех глаза горели – возможно, правда, это были отблески пламени…

Бугаев поначалу метался, пробовал что-то сделать, требовал ведра. Никто за ведрами не пошел. А один знающий господин успокоил: мол, чего вы суетитесь, у хозяина наверняка все застраховано. И стал дальше что-то увлеченно втолковывать своей полуодетой соседке, которая восхищенно внимала его эрудиции.

Засуетились только тогда, когда изнутри раздались крики. Наблюдающая публика стала кричать на охранников, чтобы те еще раз срочно позвонили пожарникам. Пожарники все не ехали. На счастье прибежали мужики из соседней деревни и, поливая друг друга водой, вытащили из дома таджика – обгоревшего, но живого.

От воспоминаний отвлек телефонный звонок. Звонила мама.

– Геночка, сыночек, у тебя там все в порядке? По телевизору нашу улицу показывают, машина горит, ужас…

После смерти отца мама уехала к новому мужу в Чертаново и очень переживала, что бросила бедного Геночку одного. Поэтому и звонила несколько раз в день, отчего великовозрастный сыночек пару раз пытался выбросить телефон с балкона.

Говорить было трудно, но Бугаев собрался с силами.

– Со мной все в порядке, мам. Не волнуйся. Я перезвоню.

И положил трубку.

Похороны

Шуму Серегина смерть наделала много. Писали и говорили все кому не лень. Версии были на любой вкус, но одна сразу же стала основной. Всегда все знающий тележурналист сообщил, что получил из компетентных источников сенсационную информацию: Арзуманов в последнее время вел журналистское расследование махинаций с российскими деньгами, идущими в Абхазию. На просьбу прокомментировать это сообщение тучный представитель прокуратуры обещал все версии проверить и неминуемо изловить преступников, поднявших руку на святая святых – свободу прессы. Говорил убежденно и искренне. Ему, как всегда, не очень верили.

На опознание никого не приглашали – нечего было опознавать. То, что удалось собрать в обгоревшей машине, хоронили в закрытом гробу. Сомнений, что погиб именно Арзуманов, у следствия не было: нашли его часы, ручку, ключи. Да и опрос свидетелей показал, что за минуту до взрыва он вышел из здания и направился к своей машине.

Некоторое недоумение вызывал сильный огонь, который за считанные минуты спалил машину практически дотла. Даже при взрыве бензобака такого обычно не бывает. Впрочем, быстро нашлось объяснение: по словам представителя прокуратуры, в машину был заложен особый вид взрывчатки.

Два дня после взрыва Гена находился в оцепенении. Он, конечно, не сидел на месте: куда-то бегал, кому-то звонил, что-то выяснял. Но все это было как бы отдельно от него, как будто он смотрел фильм про самого себя. Серега был Другом. Единственным. Бугаев почему-то точно знал, что больше у него настоящих друзей не будет. Кусок жизни отрезали. Еще тоскливее было оттого, что никак не мог связаться с Леной. Она как сквозь землю провалилась.

Хоронили Серегу на армянском кладбище. Распоряжался всем дядя погибшего – Артем Вартанович, который был Арзуманову вместо отца. Родители Сереги погибли еще во время землетрясения в Спитаке. За два дня до катастрофы они поехали навестить родственников в этот небольшой армянский город. Те чудом выжили, а вот Серегиных родителей завалило. И вот в родовой могиле теперь хоронили их единственного сына.

За день до похорон Артем Вартанович попросил Гену договориться насчет отпевания – сам был занят прочими траурными хлопотами. В небольшой армянской церкви на кладбище непрерывным потоком шли заказанные заранее отпевания, крестины, свадьбы. Гена долго пытался убедить молодого черноволосого священника найти «окно», но тот лишь терпеливо слушал и сокрушенно разводил руками.

В итоге отпевали Серегу в часовенке напротив, на Ваганьковском. Бугаев, человек неверующий, стоял и гроба, слушал малопонятную речь священника и пытался приобщиться к действу, в котором ничего не понимал. В зале было нестерпимо душно, но на душе стало полегче.

Потом гроб на руках перенесли через дорогу и занесли в маленькие воротца армянского кладбища. У могилы Бугаев стоял молча, вместе со всеми ожидая указаний проворного похоронного агента. Народу пришло столько, что и без того тесное кладбище, казалось, сейчас задохнется от посетителей.

Гроб опустили в яму, по крышке застучали комья земли. Машинально бросив щепоть, Гена отошел в узкую аллейку, где курил Артем Вартанович. Дядя Тёма, как его называл Серега. Люди все шли и шли к могиле, земля все сыпалась, и, казалось, могильщикам не останется работы.

Не было только Лены.

Заиграла народная армянская музыка. На чем-то, напоминающем кларнет, солировал краснолицый мужчина с обвисшими щеками, которые раздувались, как меха у горна. Играл он что-то необычное и печальное. Бугаев несколько раз слышал название этого инструмента, но никак не мог его запомнить.

– Дудук, – как будто услышал его мысли стоявший рядом Артем Вартанович.

Он приоткрыл небольшой саквояж и достал сверток.

– Серго просил тебе передать… Если с ним что-нибудь случится, – старик развернул бумагу и передал Гене небольшую коробку, заклеенную скотчем, после чего пошел собирать людей для традиционного завершения обряда.

На поминки Гена не поехал. Не любил он жующую скорбь. Решил дома помянуть, самостоятельно. Выйдя с кладбища, вскрыл коробку и обнаружил то, что меньше всего ожидал увидеть: на мягкой бархатной подстилке лежала морская раковина. Красивая и непонятная. Гена повертел ее в руках и положил обратно в коробку, которую засунул в широкий карман куртки. Задумавшись, он медленно побрел к метро.

Всю дорогу он думал о раковине – хороший повод отвлечься. Зачем Сереге понадобилась эта странная посылка после смерти? «Если с ним что-нибудь случится…». Значит, знал, что может случиться. Но причем здесь раковина?

В метро он достал коробку из кармана, открыл и стал тщательно осматривать раковину со всех сторон, не обращая внимания на любопытные взгляды пассажиров, для которых мужик с морским сувениром был каким-никаким, а развлечением в унылом однообразии душной подземки.

Выходя из вагона, Бугаев, наконец, прозрел. Он даже остановился в дверях, за что получил пару мощных толчков в спину и полагающийся в таких случаях набор эпитетов. Выкинутый могучим потоком на перрон, Гена еще раз взглянул на содержимое коробки. Сомнения отпали. Это была та самая раковина…

Бугаев хорошо плавал, чем искренне гордился. Но, как выяснилось, Серега плавал еще лучше, нырял глубже и дальше. Купаться они теперь ходили вчетвером. Лена, добрая душа, пыталась залечить Генину душевную травму и все время брала с собой подругу – рыжую бестию с тонкой талией. Девица была хороша собой, одни волосы чего стоили, но Бугаев глядел в основном в землю, чтобы не смотреть на Лену.

Они забирались подальше от общего пляжа. Берег здесь был похуже, чем у лагеря, зато свобода и уединение – полные. Метрах в двадцати от берега из воды торчала скала, на которую Серега в первый же день вскарабкался с кошачьей ловкостью. Постояв наверху и обозрев окрестности, он лихо сиганул рыбкой вниз.

Скала была высокая, метров десять, не меньше, но Серега приводнился успешно, за что был награжден восхищенными ахами и охами женской аудитории. Бугаев, естественно, решил не отставать. Не менее ловко, как ему показалось, он взобрался на скалу и удовлетворенно поглядел на компанию. Девушки оценили подвиг, и Гена собрался продолжить свое героическое выступление, но, взглянув вниз, вдруг с ужасом понял, что прыгнуть просто не сможет. Снизу все казалось гораздо проще, а здесь, наверху, перед ним была настоящая пропасть.

Гена присел на камни и сделал вид, что осматривает побережье. Прыгать, да еще рыбкой, совсем не хотелось. Время шло. Очень скоро он ощутил нестерпимый жар от нагретых полуденным солнцем камней. Голые ступни высохли и стали медленно поджариваться. Сначала это был неприятно, через пару минут стало больно, а потом – совсем нестерпимо.

Положение было катастрофическим. Гена вдруг отчетливо понял, что даже если плюнуть на гордость и попробовать спуститься вниз обычным путем – шансов у него никаких. Спускаться оказалось гораздо страшнее, чем карабкаться наверх. В этот момент он вообще слабо понимал, как сюда забрался.

Внизу девчонки хохотали над очередным Серегиным анекдотом, а Бугаев на раскаленной скале пропадал во цвете лет. В конце концов он понял, что лучше разбиться об воду, чем поджариться на камнях, и полетел вниз ногами вперед. Солдатика не получилось, и он больно стукнулся животом об водную гладь, которая, по Гениным ощущениям, временно превратилась в асфальт.

В воду он ушел метра на два, не меньше. Открыв глаза, огляделся и собрался всплывать. И в этот момент он увидел большое отверстие в основании прибрежной скалы, которое светилось изнутри.

Так они нашли грот. Он был маленьким, и сокровищ в нем не было, но это был ИХ грот. Свет проникал через узкое отверстие наверху и делал его настоящей сказочной пещерой. Вход в нее был всего в метре от поверхности воды, поэтому девчонки тоже смогли оценить Генино открытие. Первой, смешно зажав носик, погрузилась в воду Лена, и Гена буквально втащил ее за руки в грот. Вся компания сначала восхищенно осматривала новые владения, а потом принялась кричать и прыгать. Взрослые вроде уже были, студенты как-никак, а радовались как дети.

На протяжении смены новые владельцы несколько раз забирались в свой сказочный грот. Здесь Лена однажды и нашла ту самую раковину. Необыкновенную, с какими-то фантастическими переливами. И подарила ее Сереге. Кому же еще?..

Друзья

Утро Бугаева неизменно начиналось под советско-итальянский хит «Уно моменто». Лет пять назад он по случаю купил чудо восточноазиатской техники, которое включало песню в назначенное время, и с тех пор каждое утро вместо трели будильника слушал гениальное произведение неизвестного ему автора. Втайне Гена стыдился этой своей привычки, но ничего с собой поделать не мог: без утренней побудки под «Уно моменто» день проходил как-то уныло.

Впрочем, сегодня любимое музыкальное произведение прозвучало пыткой. Просыпаться с тяжелого похмелья Бугаеву, конечно, было не впервой, однако на сей раз ощущения были запредельными. Напился Гена чисто по-русски. На одной не остановился – побежал еще и по дороге домой встретил подбитого в ухо Октября. Тот, увидев бутылку, все обиды благородно забыл, и дальше давили вместе. Потом Октябрь сбегал еще за одной. Бугаев долго плакал на плече великодушного работника ЖКХ, который утешал, как мог, вспоминая почему-то войну, когда всем было тяжело. После третьей бутылки Гена уже ничего не помнил.

Проснулся он одетым и с наждачной бумагой в горле. Долго пил холодную воду из-под крана, пару раз обнялся с унитазом (чертов Октябрь уговорил напоследок выпить самогону) и наконец к двенадцати часам окончательно принял вертикальное положение. Растопив на сковородке огромный кусок сливочного масла, поджарил себе яичницу из четырех яиц и разрезал завалявшийся в холодильнике помидор. Похмельная яичница, как называл это блюдо Гена, действовала на него лучше всякого алкозельтцера. Не прошло и получаса, как под воздействием ударной дозы калорий он обрел способность соображать.

…Во время Олимпиады Бугаева, как и многих его сокурсников, записали в дружину. Не сказать, чтобы он был самый идейный, но крамольных высказываний за ним не наблюдалось, и сомнений насчет его кандидатуры у ответственных товарищей не возникло.

Инструктировали их много и подолгу. Усевшись в последнем ряду, Бугаев особо не прислушивался, но и не зевал, как некоторые, которых быстро из дружины отчислили. В конце концов, гулять летом по чистой и праздничной Москве было куда веселее, чем торчать у родственников в деревне.