Я поднял глаза от текста. Интересно, какое отношение этот радар имеет к артиллерии? Письмо продолжалось так:
«Характеристики радарной установки «Цимбелин».
Согласно имеющимся сведениям, этот радар является наиболее технически совершенным сред ством обнаружения артиллерийских орудий, минометов и ракет среднего радиуса действия, причем погрешность в его работе не превышает +/– 5 метров. От радара сведения передаются на линию огня противника, и наши орудия подвергаются прицельному подавлению. К сожалению, нет никаких фотографий установки, неизвестны также ее габариты. Косвенная информация указывает, что способ работы радара основан на обнаружении орудийных стволов в процессе их работы. Другими словами, радарная установка после нашего выстрела засекает движение снаряда, математическим методом вычисляет его траекторию и в точности определяет место, откуда был сделан выстрел.
Заключение:
Предписывается предпринять следующие меры:
Наблюдателям передового базирования установить местонахождение указанного радара.
Командирам артиллерийских подразделений после попадания под точный ответный огонь противника немедленно менять местоположение всей батареи».
Письмо было скреплено печатью и подписью Командующего Группы войск «Юг», а копии расписаны получателям, обозначенным лишь номерами.
Значит, я и Амир должны приклеиться к окулярам биноклей и выискивать радар. Но оставался важный вопрос…
– Господин майор! Поскольку нам неизвестны ни внешний вид, ни силуэт радара, ни его габариты, например, похож ли он на корабельный радар, который крутится над головой, или скорее на тарелку противовоздушных сил, а может, на что-то другое… Каким образом мы его найдем? Допустим, мы его даже видим, и он не замаскирован. На нем ведь не будет написано: «Дорогой наблюдатель! Это радар «Цимбелин»!»
– Что ж, наша работа по меньшей мере столь же трудна, как ваша, – ответил майор. – Следует менять положение всех орудий, согласно приказу. А после того, как найдут новое место и сделают окопы и насыпи капониров, после первого же выстрела радар их обнаружит. В любом случае…
– Хорошо. Согласен. Я передам ребятам…
– А куда вы так торопитесь? – спросил майор. – Я просил принести вам чаю.
– Нет, лучше мне поскорее ехать и начинать искать радар.
Ни в коем случае майор не должен был догадаться, что я сегодня кухонный работник и спешу надеть засаленный передник, чтобы поварешкой отмерять в миски бойцов баклажанный хореш.
Он подал мне руку. Я откозырял на прощанье. Офицеры были заняты разговором над картой. Опять я прошел через вестибюль и двор и, не взглянув на часового в будке, зашагал по улице. Моя окровавленная одежда наверняка всех, кто меня видел, повергала в шок.
Я миновал полные мусора баки. Собака всё еще была здесь. Но теперь она разлеглась в тени баков.
А возле колеса фургона я увидел скатерть, в которую был завернут хлеб! Она была раскрыта, и хлеб вытащен. Всё было ясно. Хлеб-то был в крови Парвиза!
Я поскорее вернул скатерть и хлеб в кузов. По крайней мере четыре лепешки были в красных пятнах крови. Хотя вся моя одежда была окровавлена, я все-таки старался руками не трогать эти пятна на лаваше. Эти лепешки я отделил от остальных и бросил их в мусорный бак. Они перевернулись в воздухе и, ударившись о край бака, упали на асфальт.
Собака пепельного цвета неспешно поднялась и, хромая, подошла к лепешкам. Ее правая лапа была покалечена, а на морде виднелась рана от осколка. Обнюхав лепешки, она начала с них слизывать кровь. Я содрогнулся, нужно было уезжать отсюда. Лучше бы я эти лепешки в реку кинул. Там, правда, они бы достались акулам…
Нужно было думать об обеих моих задачах. Доставить еду бойцам и начать искать радар. Первое мне делать не хотелось, но, раз уж так выпало, один раз сделаю. Второе – дуэль с артиллерией врага – меня очень привлекало, хотя я понимал, что шансы обнаружить то, внешний вид чего неизвестен, близки к нулю.
Я завел двигатель, тронулся и вскоре газанул, пригнув голову внутри кабины, чтобы так миновать зону риска. А риск для меня был в том, что майор и другие офицеры могли увидеть меня за рулем кухонного фургона.
«Помоги Бог расхлебать ту кашу, которую ты заварил, Парвиз!»
Глава 5
Амир спросил с тревогой:
– А что сделал Гасем?
– Гасем еще издали увидел, что в фургоне выбиты стекла и я за рулем, и сразу понял: что-то случилось. Он отправил Казема в госпиталь, на всякий случай. Ты давай, ешь! Мы с тобой по очереди будем дежурить – радар искать.
Амир едва притронулся к еде. Когда у нас кого-то ранило, ребята всегда так вели себя: по полчаса не могли есть. Словно это была наша вина, что вражеская артиллерия по-прежнему громила город. С Амиром у нас было полное взаимопонимание. По сравнению со мной он – толстяк, но по нефтекомбинату лазал всегда с большой ловкостью. Работали мы с ним посменно: ночь – он, ночь – я; кто-то из нас каждую ночь дежурил на берегу, засекая по вспышкам вражеские орудия.
– А с фургоном что будешь делать?
– Ничего! Хочу просить отца Джавада. Может, он примет фургон.
– Но ты же знаешь, что он не согласится, раз уж ушел с него.
Я развел руками.
«Друзья нас утешают, поистине…»
Амир, конечно, расстроился, что мотоцикл сломан. Сегодня была его очередь дежурить на берегу и засекать выстрелы, и без мотоцикла ему придется идти туда пешком. Если только он не поедет на чудо-машине Парвиза!
– Значит, майор не сказал, как он выглядит? Хотя бы предположительно… А так ищи что хочешь: там, за рекой, в пальмовых рощах, в тростниках что-нибудь да найдется.
– Этот господин майор, военная косточка, он этак по-офицерски команды дает. Но ты не расстраивайся: будем искать. Найдется так найдется. А нет – так мы документы с красной печатью не подписывали, пусть берут с нас объяснения.
Однако Амир, как всегда, оказался рассудительнее меня и подметил то, на что я во всей этой суматохе не обратил внимания.
Он со злостью заявил:
– Найдется так найдется? Ты как будто не понимаешь. Они нас обстреливают с того берега – снаряды, ракеты… Сколько мы труда положили, чтобы их засекать и давать им ответ – хоть из старых наших пушчонок…
– Правильно, и что дальше?
– Как «что дальше»? Они ведь привезли радар, который совершенно безошибочно находит каждое наше орудие после выстрела. И вот они стреляют, а для нас дать ответ – значит подвергнуть разгрому свои орудия и смерти – своих бойцов. Как же в таких условиях, под таким огнем – вообще защищать город?
Амир был прав. Раз уж майор, со всей своей военной фанаберией, взял себя в руки и отбросил все обиды и надменность, – значит, положение и впрямь серьезно.
– Ты меня прямо ошеломил, – продолжал Амир. – Пока орудие не выстрелит, радар не может его засечь. Так я понял? Удивительное дело. Это всё напоминает лягушку.
– Лягушку?
– Ну да.
– А при чем тут лягушка? – спросил я. – Какая связь?
– Связь есть. Я давно когда-то читал, что у лягушки двумерное зрение. У человека трехмерное, то есть он видит предмет реальнее. А лягушка нет. Вот, например, муха, вроде бы, ее пища, но если муха сидит неподвижно прямо перед глазами лягушки, та ее не заметит. Она часами может сидеть, а лягушка умирает с голода, но на муху не посягнет. Но если муха хоть немножко пошевелится, та ее мгновенно проглотит!
– Господин специалист по лягушкам! Значит, мы теперь – та муха, которая, чуть пошевелится – станет лакомым кусочком? Дай-ка я лучше переоденусь. С утра столько всего было – словно сто лет прошло…
Я начал расстегивать гимнастерку, а Амир ушел к кухонному фургону.
Я снял гимнастерку и исподнюю рубаху, и открылась зеленая нашивка, которую мать пришила мне на рукав. Очень хотелось совершить омове ние, но на этом наблюдательном пункте воды было в обрез, только на самые крайние нужды. Следовательно, придется ждать до вечера, когда поеду к реке.
Я очень устал. И оставался непрочитанным дневной намаз и вечерний – это притом, что пропустил утренний! Что ж, свяжись с таким человеком, как голубятник-Парвиз, – еще не то получишь…
«Хоть бы отец Джавада дал согласие! Если не даст, сколько еще дней мне ездить на этом драндулете?»
Ребятам берегового отряда я объявил: «Кто займет место раненого товарища и станет возить еду, тот совершит доброе дело». Но они лишь улыбались в ответ, дескать, «а сам-то ты – что?» В результате всех эти волнений я даже забыл, как правильно совершать омовение: сначала лить воду на левую руку или на правую?
…Сначала у меня от лица отняли правую руку. Но я не проснулся. Потом осторожно стали меня дергать за ноги. Всё это перед вечерним закатом, перед тем, как я отвез Амира в береговой отряд… А он, выходя из фургона, еще раз напутствовал меня:
– Обязательно заскочи к Асадолле! Введи его в курс дела! Скажи, что, пока это всё разъяснится, мы не запрашиваем огонь! Ну, до свиданья!
И он начал работать с рацией, которая удобно висела у него на поясе. Загорелся огонек ее батареи. Убедившись, что рация работает, он пошел на позиции берегового отряда. Ему предстояло бодрствовать до утра: залечь на крыше и не отрывать глаз от того берега. А я спокойно иду до утра под теплое одеяло… Но что делать с фургоном? Отец Джавада…
Отец Джавада выслушал меня молча, опустив голову. Он был всегда спокоен. Даже в тот день, когда мы принесли ему весть о гибели его единственного сына… Когда мы вышли на кухню, он и его товарищи, отвернув лица от обжигающего пара, перетаскивали большой котел с пищей на специальную подставку. Он обернулся и увидел нас на пороге кухни…
Мы с Гасемом стояли, опустив головы. Ничего не говорили. И он ничего не сказал. Только опустился на пол. Ясно было, что он давно ждал того момента, когда придут двое и сообщат ему, что его сын стал шахидом.
Отца Джавада подняли с пола. Гасем взял его под руку и говорил на ухо что-то, чего я не слышал. Раздался лишь громкий возглас отца Джавада: «Мы все от Него и к Нему вернемся!» И мы все пошли к нему домой, чтобы сообщить эту новость матери Джавада…
– Согласен! Только вот надо бы…
Итак, он сказал «согласен». Замечательно! От части наследия Парвиза я освободился!
– Только вот я мать Джавада отправил… проведать дочку. Завтра я должен встретить ее на пристани, но я не знаю точно, с которым катером она вернется. Может, два-три дня ждать придется.
Итак, вопрос был решен, но и не был. Хаджи сказал «согласен», но несколько дней придется ждать. Моя репутация была явно под угрозой.
«Достаточно майору раз увидеть меня из его шикарного джипа в этом фургоне или в фартуке и с поварешкой…»
– А ты к матери Джавада совсем не заходишь! Перед отъездом она мне жаловалась на тебя. Я уж ей объяснил: у ребят тысяча забот. А как время появляется, заходят, навещают ее…
Я так был рассержен, что, забыв о вежливости, ничего не ответил ему.
– Когда же вы, иншалла, вернетесь, точно?
Рассмеявшись, отец Джавада стукнул меня по плечу:
– Когда, точно не скажу, но вернусь обязательно! Будь уверен!
Я прекрасно знал, что не только я, но и все ожидают от него, что он вновь возьмет на себя пищевой фургон, и все-таки он откладывал это. Грустно мне отчего-то стало. Я холодно попрощался с ним.
«Всё у тебя, парень, не по-человечески! Тебе что, весь род людской задолжал? У тебя есть твои трудности, но при чем тут этот старик?»
Я оглянулся. Отец Джавада из шланга смывал со скамейки кровь от мясных туш, еще один старик тряпкой оттирал засохшую кровь. Другие работники относили к фургону посуду. В меню были котлеты с солеными огурцами – всё это заворачивалось в лепешки лаваша. Точно как говорил женщине Парвиз: «На ужин котлеты будут, миски им не нужны!»
* * *
– Е… ду до… ста… вил?
– Успокойся! Мы решили вначале заехать тебя проведать!
Парвиз лежал на кровати. Трубки с чем-то желтым тянулись к его животу, и там, где они касались простыни, она была слегка запачкана кровью. Над койкой была укреплена табличка: «Есть и пить запрещено». Его внутренности получили несколько разрывов, и сестра отделения сказала мне: «До утра обязательно доставим его на «большую землю» – вертолетом». Одно упоминание вертолета говорило о тяжести его раны.
Этот маленький вертолетик каждый день с сотней хитростей добирался к нам по-над морем и вывозил лишь самых тяжелых раненых. Летать ему приходилось невероятно низко, чтобы не сбили.
В отделении госпиталя было больше тридцати коек, составленных едва ли не впритык одна к другой. Даже сестры пробирались между ними с трудом.
В каждой руке Парвиза стояло по капельнице: одна с прозрачной жидкостью, другая – с кровью. Улучив момент, я прочитал на пакете группу крови: В+. Такая же, как у меня, – вот совпадение!
– Ну вот тебе и отпуск, которого ты хотел. И не три-четыре дня, а запросто два-три месяца!
Он произнес слабым осевшим голосом:
– За… втра… моро… женое… не… забудь!
И всегдашняя его скрытая, злорадная улыбка мелькнула на губах. Я внимательно взглянул на него. Выглядел он, конечно, неважно. Врач говорил, что нужна срочная операция. Потерю крови возмещали капельницей, но состояние его было очень неустойчиво.
Я смотрел, как кровь, капля за каплей, вытекала из основного пакета в накопитель поменьше, и оттуда уже, по узкой трубке, в его вену…
– Я оч… ень… пло… х?
Я подумал, что, если буду говорить с ним слишком мягко и успокаивающе, то это его, наоборот, испугает.
– Да, очень плох! – сказал я. – Думаю, тебе конец! Ну, машину ты нам свою царскую оставил, а как с остальным имуществом – завещание обдумал уже? Наверное, рад донельзя, что спихнул на нас твоих частных клиентов?
Я начал поигрывать с трубкой его капельницы. За месяцы, что миновали с начала войны, Парвиз, как и я, видел гибель многих наших друзей. Он знал, какими глазами смотрят на умирающих. И потому я во что бы то ни стало хотел избежать прямого взгляда ему в глаза.
Я вспомнил женщину в черном арабском платке, который она сняла, чтобы я перевязал Парвиза.
– Парвиз! До того, как ты отдашь концы, скажи мне вот что. Эта женщина, которой еду отвозили, – кто она? Зовут как?
– Ги… ти…
Ему трудно было говорить.
– Ги… ти…
– Гити? Я понял.
Он подтвердил жестом пальцев. Издали сестра отделения поймала мой взгляд и, встав, решительным жестом показала, чтобы я заканчивал. Я знал, что всем раненым кололи обезболивающее, и все-таки здесь и там слышались стоны. Я жестом успокоил сестру: мол, скоро уйду!
– Итак, господин Парвиз, надеюсь, что, по воле Аллаха, ты попадешь в ад. Когда будешь туда проваливаться, посмотри в небольшую дверцу: увидишь, как мы с ребятами в раю играем в футбол. Тут-то тебе станет завидно… Ну ладно, мне пора идти. Поручения будут?
Я чувствовал, что мелю полную чушь. Но мозг мой ни на что лучшее не был способен. Как еще отвлечь его от того страшного положения, в которое он попал?
– Скажи… До… дома… не говорить!.. Не знают… не говори… те… им…
– Ну ты давай, не глупи, парень! Как это – не сообщить домашним? А кто будет за тобой ухаживать?
Сестра уже стояла рядом со мной, просительно приложив руку к груди.
– Нет… После… завтра… Свадь… Свадьба… Сестры моей… Рас… строит…
Я уверил его, что понял, и обеими руками сжал ему правую руку. Но он был настолько слаб, что уже ничего не мог мне ответить. Не мог даже произнести слов «до свидания». Я отвернулся и пошел к выходу. Со вчерашнего дня он носился с этим отпуском, и вот только сейчас я узнал, отчего была вся эта спешка. Оказывается, у его сестры свадьба! Почему же он не сказал мне об этом? Свадьба при таком состоянии Парвиза легко могла превратиться в траур. Но что я мог поделать? И так уже котлеты заждались меня в кузове фургона…
Глава 6
Дым затягивал небо, такой густой, что красный цвет заката был едва виден над крышами. Я въехал в квартал Гити, затормозил. Мне было не по себе. Всё еще не хотелось мне заезжать в этот квартал, всё еще страх оставался!